Золотой козленок

Константин Чубич, 2018

Все конечно же помнят Остапа Ибрагимовича Бендера, красавца мужчину, великого комбинатора, а по совместительству отменного жулика. В «Двенадцати стульях» он погибает от рук Кисы Воробьянинова, но потом чудесным образом появляется на улицах славного города Арбатова, чтобы продолжить свои приключения. Было бы жалко с ним попрощаться ровно на том месте, где заканчивается «Золотой теленок», – на берегу пограничной реки, правда, с советской стороны. И это обнадеживает. Уже давно нет Советского Союза, но последователей у Остапа Ибрагимовича предостаточно, совсем как детей у лейтенанта Шмидта. Сударкин Владимир Константинович, он же Вениамин Бортник- Коновалов, он же Жульдя-Бандя, который, заметим, является внучатым племянником великого комбинатора, – один из них. Есть у него и свой Шура Балаганов, которого теперь зовут Фунтик. Та еще парочка, а действие, как водится, начинается в Одессе, где острят даже на похоронах. Содержит нецензурную брань.

Глава 5. Друзья снимают комнату в квартире старого хитрого еврея

− Ну и каким образом наш музейный смотритель собирается организовать доставку тел к лежбищу Распутина? − Жульдя-Бандя весело взглянул на обречённого на старость еврея.

Тот, ухмыльнувшись, обозначил способ, перебирая в воздухе указательным и средним пальцами.

− Вы, извиняюсь, к нам по какому случаю, если не секрет? − осторожно полюбопытствовал он.

− Русо туристо. А это мой лакей. Сейчас модно путешествовать с лакеями, − Жульдя-Бандя похлопал Фунтика по плечу. Лакей отвесил своему господину мощный удар в грудину. − У меня очень вспыльчивый холоп, − пояснил он, − поэтому его иногда приходится направлять на путь истинный. − Жульдя-Бандя для этой цели занёс над головой дружка увесистую широкую ладонь.

Тот, ловко увернувшись, настойчиво порекомендовал:

− Дядя, только без рук! − он примирительно выпятил перед собою ладони, унизительно опираясь на прочный фундамент уголовного кодекса, с которым у него, как раз-таки, были диаметрально противоположные взгляды на жизнь. Собственно, по этой причине его периодически изолировали от общества, ведущего оппортунистическое соглашательство с дружным хором коммунистических проповедей…

Дом старого коммерсанта, в котором тот занимал две комнаты, переживший не одно поколение квартиросъёмщиков, утопал в глупой роскоши неполитизированных античных статуй, своей откровенной наготой пугающих старух, у которых открытые формы вызывали открытое раздражение.

Фунтик, изловчившись, подпрыгнул, шлепнув ближайшую к нему Венеру по холодным ягодицам, вызвав у гнездящихся на скамейке старух возле подъезда лёгкую степень раздражения.

− Здравствуйте, девушки! − весело поприветствовал молодой человек несколько перезревших девиц. − Женихов ждём?

Самая молодая из «девушек», разменявшая девятый десяток, криво улыбнулась:

− Женихи наши, милок, давно уже копыта отбросили.

Друзья хихикнули: из уст перезревших благочестивых аборигенок жаргон выглядел как нечто оригинальное…

Глазок квартиры Соломоновой двери был объят подковой, что, по его мнению, являлось высшим достижением дверного монументализма. Самоя дверь была окаймлена резной деревянной рейкой работы неизвестного мастера, отображающей строгие геометрические формы. В центре же математической двери − текучесть сложных криволинейных форм с мягким орнаментом буйствующей соцветиями флоры.

− Какое грандиозное сочетание стилей! Прямо-таки − декоративно-прикладная смесь эпох. Однако нет всплеска, − Жульдя-Бандя провёл рукой по позолоченным холмикам деревянной композиции. − Я бы добавил в эту дверную манускрипцию немного экспрессии. Я бы, например, вместо подковы присобачил колесо от телеги или корабельный якорь.

− А корабль бы вы не присобачили?! − отпарировал Соломон, отворяя дверь.

Квартира старого еврея более походила на свалку антикварного неликвида.

− Шикарная берлога, − неумело скрывая иронию, констатировал Жульдя-Бандя, вытирая подушечкой большого пальца пыль с почерневшего от времени медного подсвечника.

− Интэрэсная хибара, − согласился Фунтик, наивно выискивая среди доисторического хлама нечто по своей специальности.

− Эрмитаж на дому. Вы, мой юный друг, прямо скажем, музейный смотритель на общественных началах, − Жульдя-Бандя, с лёгкостью выкрав у старика как минимум полвека, дружески похлопал его по плечу. − «Царей портреты на стенах, и печи в пёстрых изразцах» (А. Пушкин). − Жульдя-Бандя провёл ладонью по запылившейся копии портрета Павла I в прихожей.

Хозяин, не чуя лести, вознёс подбородок, пригласив квартирантов в спальню − на

просмотр головного экспоната.

− Наш породистый самец, однако, находил утехи в пошлой роскоши буржуазного бытия, − трогая на спинке массивной резной дубовой кровати обшарпанный шар, заключил Жульдя-Бандя, ничуть не веруя россказням старого еврея. Напротив, как застенчивая гимназистка, к стене притулилась узенькая односпалка из прессованных опилок.

− Чудное пролетарское ложе эпохи возрождения социализма, − он похлопал ладонью по покрывалу, отображавшему в себе колорит китайской кухни в виде убиенного самураем змея. − Надеюсь, наш сырокопчёный вождь мирового пролетариата не совершал на ней с Надеждой Константиновной свои политические оргии? Говорят, он был вегетарианцем..− постоялец вопросительно взглянул на хозяина, — и исключал из своего меню женщин. К тому же запах женской плоти притупляет политические амбиции. Впрочем, всё равно: эта кровать для моего лакея.

Фунтик аккуратно сложил композицию из трёх пальцев и поднёс к носу дружка, что обнаруживало некоторые противоречия во взглядах господина и его холопа.

За окном из заблудшей тучки по жестяному отливу забарабанил дождь, выказывая меланхоличное настроение Всевышнего.

− Погоды здесь, однако, − без особого оптимизма заметил Жульдя-Бандя, выглядывая в окно.

Соломон виновато поднял брови, отчего глубина вспашки на его лбу стала более выразительной: мол, ведаю жилищно-коммунальными вопросами, а состояние атмосферы не в моей компетенции.

Заметим, что это была его любимая погода, гармонирующая с бесперспективной безотрадной старостью и одиночеством. С возрастом он стал отъявленным пессимистом, − презрительно, мрачно и безнадёжно миросозерцая вокруг.

Никому и никогда не случалось услышать от него доброго слова либо увидеть улыбку, которая бы озарила его пасмурное лицо. Любимым занятием старика было рассказывать о покойниках, в особенности, если те некогда были его родственниками.

Впрочем, солнце, выглянув в прогалину между тучами, горячим ярким ультрафиолетом обрызгало дома, бульвары, скверы, вонзившись в плечи и бледные лица людей.