Золотой козленок

Константин Чубич, 2018

Все конечно же помнят Остапа Ибрагимовича Бендера, красавца мужчину, великого комбинатора, а по совместительству отменного жулика. В «Двенадцати стульях» он погибает от рук Кисы Воробьянинова, но потом чудесным образом появляется на улицах славного города Арбатова, чтобы продолжить свои приключения. Было бы жалко с ним попрощаться ровно на том месте, где заканчивается «Золотой теленок», – на берегу пограничной реки, правда, с советской стороны. И это обнадеживает. Уже давно нет Советского Союза, но последователей у Остапа Ибрагимовича предостаточно, совсем как детей у лейтенанта Шмидта. Сударкин Владимир Константинович, он же Вениамин Бортник- Коновалов, он же Жульдя-Бандя, который, заметим, является внучатым племянником великого комбинатора, – один из них. Есть у него и свой Шура Балаганов, которого теперь зовут Фунтик. Та еще парочка, а действие, как водится, начинается в Одессе, где острят даже на похоронах. Содержит нецензурную брань.

Глава 21. Наш неуёмный ловелас знакомится с художницей

Молодой человек осмотрелся в попытке выбрать дальнейший маршрут. С удивлением отметил, что находится в плену меланхоличных церквей, вознёсших свои золочёные купола в небо.

Направился в сторону Спасо-Преображенской. У врат святой обители выдал старухам, открывшим здесь свой крохотный, но надёжный бизнес, − Христа ради по пятёрке. Те, осыпая щедрого дядю благодарностями, на радостях запели на октаву выше: «Люди добрые, подайте Христа ради…» Исчерпав лимит благотворительности, наш герой отправился дальше.

Через пару кварталов наш странствующий Казанова оказался в Таврическом саду. На скамейке, слева от памятника Есенину, спекулируя внешностью, утвердилась девица, умело маскируя свой интерес к мужскому полу под сводами журнала «Живопись» со статуей обнажённого юноши из белого мрамора на глянцевой обложке.

Она была в газовой сорочке мышиного цвета с тонкими бретелями-спагетти, асимметричной юбке из тонкого габардина с высоким боковым разрезом и волнистым низом.

Как всякая современная молодая женщина, в надежде выделиться среди миллионов соотечественниц, ломая стереотипы, предлагала на обозрение представителей противоположного пола нечто экстраординарное: короткие чёрные волосы, обгрызенные до самой макушки. Выше бровей − взбунтовавшийся чуб, что наводило на мысль, что та попала под газонокосилку. Узкое личико, тонкая линия бровей, неброский носик, вполне гармонирующий с пластичной фигуркой, нетронутые помадой губы и хитрые карие глазки не могли не привлечь внимания нашего странствующего женолюба, проще говоря − бабника.

Совершенно очевидно, что интерес девицы к живописи − ширма, за которой кроется нечто плотское и приземлённое. Жульдя-Бандя с видом полного равнодушия подсел рядом, хотя пустующие поодаль скамейки компрометировали бычьи помыслы незнакомца.

Он стал разглядывать памятник Есенину в безнадёжной попытке припомнить хоть что-нибудь из творчества поэта, но ничего кроме «Шаганэ ты моя, Шаганэ», на ум не приходило.

Незнакомка, как патологоанатом на здравствующего, с холодным безразличием посмотрела на молодого человека, потом, слегка прищурившись, переместила взор на памятник:

− Похожи.

Перевернув страницу журнала, с деланным равнодушием принялась рассматривать сцену из библейского сюжета.

Жульдя-Бандя счёл схожесть великого поэта и сердцееда со скромным философом достаточной, чтобы придвинуться к незнакомке на расстояние, не позволяющее, однако, обвинить его в сексуальном домогательстве:

− А вы − художник?

Незнакомка покрутила головой и с торжествующей ухмылкой поправила:

− Художница.

− У меня папа тоже был художником. Рисовал портреты, − охотно ухватился за ниточку ловелас.

− Портреты не рисуют, а пишут! − таинственная незнакомка победоносно вонзила в него наполненный сарказмом взгляд, что целиком отторгало всяческую таинственность.

Жульдя-Бандя виновато улыбался, силясь найти к ней подход, не сомневаясь нисколько в том, что этой птичке нужно немного дерзости.

− Оригинальный сюжет!

− Обыкновенный, − художница провела ладошкой по лощёной странице журнала, где на фоне пробивающегося в ущелье заката засыпала природа.

− Я имею в виду причёску. Она называется − Армагеддон?

− Она называется − Последний день Помпеи, − незнакомка хихикнула, слегка подбив тонкими длинными пальчиками волосы на макушке, дабы не допустить отступления от сюжета.

Жульдя-Бандя засмеялся − открыто, честно и непринуждённо, увлекая в свои объятия взгляд девицы.

− И что наша художница делает сегодня вечером?

− Ничего. Пока ещё не ваша, − уточнила она.

− Ничто − это эмбрион материи: постылое дитя материализма.

Девица, кокетливо вывернув головку, изучающе, с позиции человеческой самки, взглянула на незнакомца:

− Вообще-то, я не очень свободна, − двусмысленно намекнула художница.

После таких откровений, как правило, даже самые отъявленные сердцееды, дабы не тратить времени впустую, стараются «делать ноги».

Наш ловелас, однако, был не простым, а странствующим, а странствующим не пристало сдаваться.

− В груди моей больной местов свободных нет. Свобода — понятие многогранное. Только дурака можно убедить в том, что он свободен, − незнакомец ненавязчивой паузой отметил глубину мысли, заодно проверяя реакцию на неё художницы.

Та, улыбнувшись, равнодушно перевернула страницу журнала, подчёркивая лёгкую степень пренебрежения к самонадеянным донжуанам.

− Утверждать о том, что он свободен, может только полный кретин. Спрос на свободу всегда превышает предложение, несмотря на её самую высокую ставку кредитования.

Незнакомка оторвалась от журнала, боднув головкой и вытянув трубочкой губки.

− Ренуар − «Купальщицы», − едва взглянув на трио обнажённых девиц, определил Жульдя-Бандя, искренне удивив незнакомку своими академическими познаниями в искусстве. Впрочем, познания молодого человека, если исключить «Утро в сосновом бору» Шишкина да «Джоконду» Леонардо да Винчи, на этом и заканчивались.

Копия «Утра в сосновом бору» висела у изголовья кровати в детстве, а «Купальщиц» Ренуара, уже в отрочестве, он выдрал из книжки в библиотеке (в то время ветер сексуальной революции ещё не достиг границ империи и девочки блюли чистоту до брачного ложа, отчего юным воздыхателям приходилось довольствоваться картинками).

− Первый, кто воспел женщину, был романтиком, все остальные — идиотами, − прокомментировал сюжет с «Купальщицами» Жульдя-Бандя, что вызвало улыбку и неподдельный интерес незнакомки, которая неумело скрывала это, пренебрежительно перевернув очередную страницу «Живописи». − Шишкин − «Утро в сосновом лесу».

− Бору, − поправила художница, уже не скрывая интереса к столь осведомлённому незнакомцу. − Наш вундеркинд обучался в школе для одарённых мальчиков? − обратилась она, как-то совсем уже по-свойски, тяготея к присущим питерцам аристократическим манерам.

Жульдя-Бандя хитро улыбнулся и, кивнув головой, добавил:

− И девочек.

− Относительно девочек ты, вероятно, превзошёл ожидания родителей.

Проницательность, облачённая в столь откровенные формы, крайне удивила молодого человека. Ему с трудом удалось скрыть волнение, вызванное чрезмерной открытостью собеседницы, пробуждавшей дремлющие гормоны. Откровенность художницы была, пожалуй, откровеннее откровений Иоанна Богослова.

− Ты, случайно, не эксперт по живописи? − она с издёвкой посмотрела на незнакомца.

− Я… собственно… − Жульдя-Бандя стряхнул с брючины паука, оттягивая время, с тем чтобы успеть обрести достойную профессию, − разведчик…

Молодая женщина, саркастически улыбнувшись, на какое-то время закрыла журнал, в качестве закладки применив указательный палец.

Разведчик понял, что замахнулся высоковато, и пожалел, что не стал, к примеру, комбайнером, хотя хлебороба в нём, наверняка, было ещё меньше. К тому же у разведчиков принято рассказывать о себе исключительно под пытками и, для приличия, не ранее чем со второго раза.

Впрочем, он тут же нашёлся, вспомнив хвастовство Фунтика − глупым наивным провинциалкам в поезде. Он наполовину сбросил с себя причитающейся разведчикам таинственности и совершенно приземлённо добавил:

− Разведчик недр. Разрабатываем Восточно-Сибирское плато: марганец, медь, кобальт, магний, сланцы, доломиты, текстолиты.

− Текстолиты?! − незнакомка взглянула на геологоразведчика, подозрительно вытянув трубочкой губы.

Тот осознал, что с текстолитами несколько погорячился, но видя нерешительность оппонентки, в высшей степени достоверности пояснил:

− Залежи текстолитов промышленных масштабов обнаружены Забайкальской геологической экспедицией, в которой ваш покорный слуга трудится, в 1951 году, в месте слияния Лены с Енисеем, − «геологоразведчик» врал настолько убедительно, что небольшой географический казус со столь легкомысленным венчанием непокорной Лены с могучим Енисеем остался лишь на его совести.

− А что, Лена с Енисеем − того? − девица соединила коготки указательных пальцев, виновато щёлкая ресничками, дескать, художникам простительны упущения в этих вопросах.

− А по-твоему Лена сливается с Амазонкой?!

Собеседница хихикнула, полагая, что Амазонка находится в Австралии, хотя это и недалеко от истины. Выказывая симпатии к эрудированному молодому человеку, девица закинула ногу за ногу, до неприличия оголив белые окорочка.

Потом погладила икры на вскинутой ножке, поменяла местами, погладила и другую, эротично протягивая ладошками снизу вверх. Она с наслаждением ловила на себе испепеляющий взгляд «геологоразведчика», который силою воображения поменял руки местами, свои при этом устремив под юбку.

Тут в разговор вклинилась ворона, утвердившаяся на краю спинки соседней скамейки. Она каркнула, привлекая к себе внимание (не исключено, что птица ожидала хлебушка или сыра, которым её потчевали сердобольные питерцы).

− Под синей мглою небосклона в зоологическом саду, сидишь ты, русская ворона, среди роскошных какаду (С. Заяицкий).

Незнакомка отправила удивлённый взор в собеседника, поправив:

− В Таврическом.

− В Таврическом саду купил я дачу, − запел ловелас, вспомнив одну из песен, − прародительницу своей артистической карьеры, сделавшую его первой струной Парижа и окрестностей. − Она была без окон, без дверей. И дали мне ещё жену в придачу − красавицу Марию без ушей.

Художница хихикнула, аспидно прищурив глазки:

− Пошлятина!

Жульдя-Бандя улыбнулся.

− Абсолютно с вами согласен. Это одна из моих первых песен, которые я выучил на гитаре.

− Сейчас ты уже поёшь матом? − предположила девица, вернувшись к прежней теме. − Мужчины видят в женщинах лишь объект для ублажения собственной похоти.

Сама же на это провоцируя, она лукавыми хитрыми глазками посмотрела на одного из представителей этого отряда, будто бы рассчитывая с его стороны на опровержение.

− Отчасти вынужден признать обвинение! − частично признал обвинение молодой человек.

− Все мужики — сволочи! − торжественно заключила представительница противоположного пола, по-видимому, имея относительно этого собственную точку зрения.

− За редким исключением, − согласился один из представителей этого подвида, в качестве исключения разумея, конечно же, себя. − Идеальные мужчины рождаются только в женском воображении. Кстати, меня зовут Вениамин. Можно просто — Веня, − Жульдя-Бандя протянул руку, искренне полагая, что знакомиться утром, после проведённой бурной ночи, является признаком дурного тона.

− Елена. Можно просто — Лена, − художница вложила лапку в широкую мужскую ладонь, опустив глазки, как кроткая неискушённая семинаристка, что несколько противоречило её одеянию: короткая юбка с вырезами по бокам и газовая сорочка, подчёркивающая чёрный бюстгальтер и молодую нежную, нетронутую целлюлитом кожу.

− Я предлагаю продолжить нашу дискуссию в ближайшем кафе! − внёс конструктивное изменение в программу Жульдя-Бандя, эгоистично рассчитывая под воздействием спиртного «углубить» знакомство.

− А почему не в ресторане?

− Ресторан − это место, куда жирные коты приходят лишь для того, чтобы обозначить свою состоятельность.

Молодому человеку стало немного неловко, но он искренне сомневался в том, что её потребности совпадут с его возможностями.

− Я — гурман, Веня. Мне больше нравится Веня, нежели Вениамин… − пояснила Лена.

Веня слегка сконфузился, не разделяя с новой знакомой аристократических пристрастий в еде. Он пытливо воззрился в карие очи художницы, с тем чтобы понять величину изысканности потребляемых ею блюд:

− Предпочитаем опарышей по-флотски или… заливное из навозных червей?!

Лена сморщила лобик, рукою взрыхлив причёску:

− Всё гораздо прозаичнее, милый мой!

Жульдя-Бандя последнее принял в заслугу своей обаятельности и остроумию, хотя та потчевала этим всех без исключения, даже подруг, меняя только окончания.

− Просто я предпочитаю продукты в чистом виде.

Собеседник недоуменно развёл руки, опустив края губ, отчего казалось, что он вот-вот заплачет:

− Я не встречал ни одного дурака, предпочитающего грязные продукты.

− Посмотрись в зеркало и одного встретишь наверняка, − художница засмеялась так пронзительно, что рядом с памятником великому поэту это расценивалось в высшей степени еретиканством. − Запомни! − она навеяла на себя прокурорской строгости, хотя губы предательски излучали оптимизм. − Наши предки питались мясом, овощами и корнеплодами, − она коготком указательного пальца ткнула потенциального дурака в грудь, − и жили долго и счастливо, а твои любимые колбаса, копчёный окорок, супы, борщи − это корм, а не еда. Кстати, немцы, − Лена придала пальцу восклицательное положение, что предполагало серьёзное сему подтверждение, − называют борщ «швайнэссен» − свинячий корм!..

− Да, но в итоге всё это обретает одну и ту же субстанцию, − попытался оспорить утверждение художницы Жульдя-Бандя.

− Не спорь со мной! − вынесла суровый приговор оппонентка, оставляя право своей сомнительной гипотезе властвовать над очевидным.

− Женщина всегда права, − не стал оппонировать Жульдя-Бандя в надежде в последующем получить бонусы за сотрудничество.

− Вот именно, − охотно согласилась одна из ярких её представительниц.

− За исключением, когда прав всё же мужчина.

Ворона каркнула, в очередной раз напоминая глупым приматам о себе и о пустом желудке.

Жульдя-Бандя тотчас отреагировал.

− Ворона не способна научить вокалу канарейку или соловья, зато вполне способна выступить в качестве музыкального критика.