Золотой козленок

Константин Чубич, 2018

Все конечно же помнят Остапа Ибрагимовича Бендера, красавца мужчину, великого комбинатора, а по совместительству отменного жулика. В «Двенадцати стульях» он погибает от рук Кисы Воробьянинова, но потом чудесным образом появляется на улицах славного города Арбатова, чтобы продолжить свои приключения. Было бы жалко с ним попрощаться ровно на том месте, где заканчивается «Золотой теленок», – на берегу пограничной реки, правда, с советской стороны. И это обнадеживает. Уже давно нет Советского Союза, но последователей у Остапа Ибрагимовича предостаточно, совсем как детей у лейтенанта Шмидта. Сударкин Владимир Константинович, он же Вениамин Бортник- Коновалов, он же Жульдя-Бандя, который, заметим, является внучатым племянником великого комбинатора, – один из них. Есть у него и свой Шура Балаганов, которого теперь зовут Фунтик. Та еще парочка, а действие, как водится, начинается в Одессе, где острят даже на похоронах. Содержит нецензурную брань.

Глава 12. Культурно-массовое мероприятие. Друзья отправляются на экскурсию в Петергоф

Жульдя-Бандя уловил в улыбке молоденькой девицы-экскурсовода нечто личное. Однако подобраться к необласканной солнцем и комплиментами аборигенке под ревностными взглядами передовиков производства, охранявших своего гида, было крайне сложно.

Отложив в закрома памяти, что дедушкой Зимнего дворца был Доменико Трезини, а отцом − Варфоломей Растрелли, который был Варфоломеем не более чем Паганини − Дормидонтом, наш герой, не привыкший капитулировать перед обстоятельствами, решил закадрить смазливую питерчанку, в неменьшей степени, чтобы пополнить биографию очередной интрижкой.

Окончательно влившись в компанию передовиков, нисколько не опасаясь, опылившись, стать на путь праведного исцеления, друзья сели в старенький икарус, на удивление, резво доставивший экскурсантов в Петергоф, − загородную резиденцию российских монархов.

Фунтик сразу же отметился: схоронившись в Нижнем парке за каменной кельей, рядом с Финским заливом, оросил подножие вековой ели. Причём сделал это с творческим подходом, как провинциальный пижон, оставив на песке историческую подпись в виде 32-й буквы кириллицы, ознаменовавшей его имя.

Дружок же культа из этого делать не стал, хладнокровно утопив изношенную плоть в холодных водах Балтики.

Монаршие апартаменты, утопающие в пошлой роскоши стилей, форм и жанров, быстро наскучили. И Жульдя-Бандя, с камнем на сердце оставив брюнетку-гида бурятским передовикам производства, влился с Фунтиком в группу китайцев, на огромном двухэтажном автобусе отъезжающих в город.

Азиаты, после некоторого замешательства, решили, что к ним внедрились агенты КГБ. Это предположение выдвинул гид-тайванец, пояснив, что русские агенты, игнорируя правила, стали работать в открытую. Китаец искренней восточной улыбкой смотрел на друзей. По-видимому, желая поделиться впечатлениями от царских палат, уступающих, разве что, хоромам китайских императоров, улыбаясь, изрёк:

− Оценя карасо.

Глаза его сузились до пределов, позволяющих с лёгкостью обвинить человека в субъективизме. Улыбнулся и Жульдя-Бандя и совершенно свободно выпалил:

− Жунхуа женьминь гунхэго!

Глаза гида-тайванца выкатились из глазниц, отчего тот, возможно, впервые в жизни ощутил всю глубину мировосприятия. Фунтик, чухая левую скулу, не скрывая удивления, силился понять содержание тирады, поразившей отъявленного китайца.

Жульдя-Бандя, честно признаться, был осведомлён в этом не больше, и в какой-то момент ему показалось, что он сказал что-то неприличное или глупое, хотя сие он почерпнул из далёкого детства, прочитав на одной из китайских марок, адаптированных под советских филателистов.

Знания восточных языков на этом не ограничивались, но он внутренне ощущал, что «монгол шуудан» имеет к китайцам такое же отношение, как «салам алейкум» к аборигенам Гваделупы.

Вскоре экскурсантов доставили к святым мощам легендарного крейсера «Аврора». Китайцы дружно десантировались на набережную Невы. Влекомые любопытством, недоумённо рассматривали утлое судёнышко, единственным выстрелом уничтожившее многовековую монархию.

− Железный фраер, − брезгливо поморщившись, определил Фунтик, сравнивая крейсер с современными эсминцами, швартовавшимися в порту Одессы.

− Бронированная утятница, − заключил Жульдя-Бандя, с укором заметив: − Чалдон ты, Фунтик. Закончил бы мореходку и давно уже был бы капитаном первого ранга.

Дружок хихикнул:

− В законе.

− Брюки-клёш на медной бляшке, в потной выцветшей тельняшке, − проза обрела поэтическую форму. − Это он, это он − наш одесский… − напрашивалось нехорошее слово из двух, оканчивающееся на «звон», но он всё же завершил иначе, − фармазон.

Жульдя-Бандя трагически оборвал повествование, не желая омрачать траурной торжественности политической панихиды по упокоенной на брегах Невы утятнице. Китайцы, выстроившись амфитеатром у трапа «Авроры», приготовились запечатлеть себя на фоне легендарного крейсера, сражавшегося в Корейском проливе с ненавистными самураями.

К ним примкнули Фунтик с Жульдей-Бандей, чему китайцы вовсе не противились. Те, дружелюбно улыбаясь, что-то лопотали по-своему, а один стал между ними, запечатлеть себя на фоне экзотических белых обезьян. Потом экскурсанты дружно хлынули на трап, чтобы поскорее оказаться на палубе наделавшего столько шума крейсера.