Волкодлак

Денис Ольшин

Я не воин и не герой. Всё, что у меня было, они забрали, убили, уничтожили. И чтобы сберечь последнее, что у меня осталось, я пойду на любую жертву.

Глава вторая

Я иду по городу при свете полуночной луны к старой хижине, в которой уже должны были собраться все мужики.

Мне не особенно и любы эти собрания, но сегодняшнее присутствие необходимо. Хотя кого я обманываю. Никто даже и не подумает пойти против отца. Лишь только безысходность заставляет меня идти. Безысходность и надежда с начинкой из гнева и жажды крови.

Я вхожу в большую хижину и усаживаюсь на одну из скамей вместе с остальными мужиками.

Жаль, что Добромысл не смог прийти. Полагаю, у него весомая причина, по которой он отсутствует. Придётся мне одному убеждать народ сплотиться воедино. Просто прекрасно, а впрочем здесь с него не особо большой прок бы был, точнее никакой.

Наконец подходит время, перед людьми встаёт мой отец и говорит:

— Здравствуйте, с кем я сегодня не встречался. Мы собрались сегодня здесь, дабы обсудить, как нам обезопасить себя и наши семьи.

— Да чего тут обсуждать, надо покончить с этой напастью раз и навсегда! — выкрикиваю я хрипящим голосом из толпы и получаю дружественные возгласы.

Отец не замечает меня и говорит:

— Ну и кто у нас там за смельчак. Выходи, расскажи нам, как ты это предлагаешь сделать.

Ну, пошли.

На моём лице появляется улыбка, а мои глаза искрятся радостью. Моё сердце начинает колотить с бешеной скоростью, разгоняя кровь по телу, вгоняя в краску. С глубоким выдохом, я поднимаюсь со скамьи, наши глаза встречаются — на его лице появляется удивление. Подойдя к отцу, я и встаю бок о бок с ним, улыбка, предназначенная для отца, исчезает на её место приходит каменная невозмутимость. Однако порозовевшая кожа выдаёт ураган чувств.

— Как вам всем известно, я Олег Стрижинский. Не знаю, ведомо ли вам, но сегодня Даша Мафьевна была найдена мёртвой, полностью обескровленной. Хотя конечно известно. Кто-то более правдивую историю, кто-то изрядно приукрашенную… Я не сомневаюсь, что такое ждёт каждую женщину в нашей деревне. Как это уже случилось с Верой, Дашей, Ирой и так ещё долго можно называть имена погибших, да и вы тоже их прекрасно знаете. И сколько же нам терпеть беспредел этих чудовищ? Скольких нам ещё нужно потерять, дабы вы поняли, что мы должны дать им отпор? Чтобы вы подавили в себя страх, заставляющий вас закрывать глаза, опускать голову, и бубнить себе под нос о сожалении и негодовании!?

— Да кто ты такой чтобы судить нас, кто дал тебе право!? — кричит Скороговор.

— О как ты запел! — вмешивается Мудроглас. — А недалече как вчера именно так себя и вёл! Говорил: «Ай-ай как нехорошо». Словно баба какая!

— Ты кого это бабой назвал!?

— Ясное дело кого! Хотя ты прав. Не баба; у неё смелости то побольше будет! А до Олега тебе как до верхушки берёзы с твоим пузом.

— Ах ты, псина, вот я тебе сейчас…

Прежде чем они начали буянить, их хватают и не дают сцепиться. Дом наполнился возгласами поддержки, осуждения и оспаривания, чьё пузо больше.

— А НУ ВСЕ ЗАМОЛКЛИ!!!! — громогласно ревёт отец, чуть ли не стреляя искрами из очей, аки Перун, коего он же и отверг.

И всё же грозный рык да угрожающий взгляд приструнивает толпу, заставляя их сесть по местам. Даже я невольно подкашиваюсь перед отцовским духом, лишь только сила воли заставляет меня выпрямиться, пока никто не заметил.

Отец поворачивается ко мне:

— И как же ты намерен это сделать? Как вы все намерены сделать это?! Вы ведь даже не знаете, с чем имеете дело! Вас просто перебьют, никто не выживет!

— Для этого нам понадобиться нарушить один из твоих запретов, — говорю я холодным, твёрдым голосом. — Мы должны пойти к ведунье. К той самой, которая спасла мою сестру и даже матушку при её рождении, не говоря уже о помощи доброй половине земляков если не всем.

— А Олег дело говорит. — Доносится из-за скамей.

— Нет! Выходить ночью в лес к врагу глупо и смертельно опасно, покуда я старейшина не один из вас и носа не сунет в лес. К тому же мы христиане и должны ими оставаться. А каждого кто не согласен, я лично посажу на кол!

— Тогда начни с меня. Ибо я славлю своих богов, не встаю на колени перед совершенно чуждым для меня.

— Закрой свой рот, пока я его не закрыл, — шёпотом говорит мне отец.

— Это вече здесь всем разрешается право голоса. Даже не знаю, что ты обрёл в Царьграде, да и не хочу знать, если это заставляет предавать огню память предков. Вот только не об этом у нас разговор был.

— Ты говоришь о праве и уважении обычаев. Но сам же их нарушаешь.

Играешь на обычаях, отец, уводишь разговор в другое русло. Многому же ты научился у Владимира.

— Ты должен слушаться своего отца относиться к нему с уважением. Как ты смеешь говорить о том, чего сам не соблюдаешь?

— Я хотел бы, отец, очень хотел соблюдать их, но каждый из нас выбрал разные стороны. И хватит уже избегать нашего основного разговора. Наши обычаи, как и наши боги, устоят, не смотря на все ухищрения поганых, нам же надо думать, как выдворить эту заразу. Частокол, стены и ров не помогают, потому что, как вы все и так знаете, ровно на следующий день он исчезает, словно его и не было. Сборы ополченцев и вылазки в лес, тоже ничего не дали, даже больше. Часть просто напросто не вернулось, как и тех жрецов коих ты призвал из Киева. А сколько это длиться? Ведь не месяцы, отец, ГОДЫ. Мы уже так свыклись с потерями еды, зверья, людей, как будто это обычное дело. Да я младше многих из вас и мудрости во мне куда меньше. Но даже я понимаю, что беда не уйдёт сама собой, если мы будем просто собираться и обсуждать её. Надо предпринимать попытки находить решения и использовать их. И вот он я стою здесь перед вами, говорю о способе избавиться от нечисти, который вы и сами нередко обдумывали про себя. Ты обязан принять это решение ради своего народа. А если ты отказываешься от него из-за своей веры, оставляя нас ни с чем, так откуда тогда возникнет уважение не то что моё к тебе, но и твоих земляков, отец?

После этих слов отец ударяет меня в лицо прямо туда же. На этот раз я удерживаюсь на ногах, но с большим трудом.

— Пошёл вон! — кричит на меня отец.

Я поворачиваюсь к людям.

— Пойдёт ли со мной кто-нибудь или вы так сильно боитесь моего отца?

— Пошёл вон! — снова кричит отец.

Я не отвожу от них взгляда, прошибаю их им, читаю страх, скованность и совершенное нежелание перечить моему отцу.

Я направляюсь к выходу и, остановившись в дверях говорю:

— От этого собрания мало толку.

После чего выхожу за дверь.