Волкодлак

Денис Ольшин

Я не воин и не герой. Всё, что у меня было, они забрали, убили, уничтожили. И чтобы сберечь последнее, что у меня осталось, я пойду на любую жертву.

Оглавление

Глава четвёртая

Выйдя наружу, подхожу к ближайшему дереву и облокачиваюсь на его ствол.

Нежить, значит. Возможно теперь, когда я имею представление о враге, мне удастся уговорить тройку-другую человек, вне вече. Начать прочёсывать леса, разводить вокруг ночлежек костры. Теперь они никуда не денутся.

Я отталкиваюсь от дерева и направляюсь в свою родную, едва смыкающую очи деревню. Но уже через пару шагов меня настигает чувство тревоги. Сердце бьётся всё быстрее и быстрее, дыхание учащается, тело покрывается холодным потом. Я останавливаюсь в надежде, если не увидеть своего преследователя между деревьев, трав и земных неровностей, то хотя бы услышать шуршание его шагов по траве. Наконец мне слышаться чьи-то шаги.

Я подбегаю к ближайшему дереву, отламываю ветку, выставляя вперёд острый конец к незнакомцу.

— Кто там? — спрашиваю я твёрдым и воинственным голосом.

— Неужели ты так напуган, что не можешь меня узнать? — спрашивает женский голос.

Этот голос! Прекраснее нет на свете голоса. Носительница его была ничуть не хуже. Она была прекрасна, добра, светла, и она была живой.

— Вера, это ты?

Она подходит ко мне ближе, дабы я смог её разглядеть.

Кожа Веры настолько бела, что трудно сказать, где граница между телом и её белоснежной одеждой. Во взгляде её таится необъяснимая тьма, холод и голод. Улыбка больше напоминает оскал, среди белоснежных зубов видны четыре острых клыка. Её волосы всё такие же светлые, но это единственное, что не подверглось изменению. Но как это возможно, тело её уже больше года предано земле?

Они сделали её…

— Ты упырица!

С её лица исчезает улыбка, и она говорит мне холодным, пронизывающим мою душу, голосом.

— Я присоединилась к тем, кто смог освободиться от смерти и если ты пожелаешь, я могу отвести тебя к тому, кто сделает тебя подобным мне.

— Нет! Не смей ко мне приближаться! — говорю я, вставая в боевую стойку. — Надо было сжечь тебя, вместо погребения!

Она останавливается, смотря на меня разочарованным взглядом.

— Но почему, сердце моё? Неужели ты не хочешь быть вместе со мной?

— Хочу… но не так… Тебе стоило дождаться меня в нави.

Немного погодя я спрашиваю холодным голосом:

— Кто сделал тебя такой?

— А разве это важно?

— Я хочу знать имя того, кто сделал тебя такой. Хочу знать того кому пронзить сердце.

Она хохочет не своим громким звонким, но в то же время глубоким голосом так сильно, что у неё из глаз начинают идти, нет, не слёзы, кровь.

— Что тут смешного?!

Она приходит в себя и смотрит на меня кровожадным, жестоким и самоуверенным взглядом.

— Не будь глупцом, Олег, он очень силён, он старше деда твоего прадеда. Но не волнуйся, ты с ним всё равно встретишься.

— Зачем я вам нужен?

— Нет, МОЕМУ хозяину нужен не ты, а твоя сестра. Даже если бы ты был дома, а не на вече с остальными мужчинами, то всё равно не смог бы нам помешать. И хоть нам было велено убить всех, кто помешает забрать твою сестру, я просила его за тебя и он согласился. Он согласился обратить тебя. Как жаль, что я не обладаю необходимыми силами, дабы обратить тебя прямо сейчас.

— Что?! Вы забрали Надежду?

— Да забудь ты о них. — Говорит Вера пренебрежительным голосом. — Ты им не нужен, но ты нужен мне. Признаюсь, я даже испугалась, когда не нашла тебя в доме, ведь завтра нас уже здесь бы не было и для нас навсегда была бы потеряна возможность быть вместе, но я нашла тебя и сейчас мы одни.

Вера подходит медленными и уверенными шагами.

«Нам было велено убить всех, кто нам помешает забрать твою сестру», — звинит в голове.

Моя Матушка и мой брат мертвы? Нет.

— Не верю, они не могли умереть!

— Но это так, не волнуйся, я лично позаботилась, чтобы они не слишком долго страдали. — говорит она, пронзая меня никогда не свойственным ей холодным взглядом.

Как же она изменилась. Пропитана смертью, жестокостью, лишена всякой жалости. Не верю, не верю, что она такова на самом деле. Не верю, что она убила мою семью, не верю, что моя семья вообще мертва. Она меня обманывает. Я обязан выжить и спасти их.

Она подходит с уверенностью, что я не причиню ей вреда. Хорошо, это поможет мне.

Я остаюсь стоять неподвижно и жду, когда она подойдет поближе. Вера протягивает руки.

Ещё один шаг и ещё. Сейчас.

Левой рукой я хватаю Веру за плечо и тяну к себе, а правой вонзаю в её сердце ветку. Зрачки её расширяются, она замирает и обвисает на моих руках.

Хорошо, ветка пронзила её сердца.

Я кладу её на землю и остаюсь над её мёртвым и прекрасным телом.

Осина. Если ведунья не соврала, её душа свободна. Волосы всё ещё такие же мягкие, а кожа всё такая же гладкая. Грустно. Как же грустно терять её вновь. Как же больно терять любимую вновь. Пусть она стала жестокой, пусть она стала упырицей, пусть она хотела отвести меня к своему повелителю, дабы превратить меня в упыря. Пусть. Я всё равно её люблю, и всегда буду любить.

Из очей моих падает несколько капель, но не больше. Я не позволяю себе рыдать, не позволю себе горевать, не сегодня.

— Прости меня, Вера, прости, что не сберёг. Однажды богиня смерти, Марена, забрала тебя у меня силой, теперь же я молю её, дабы она приняла твою измучившуюся душу в своё царство. Прошу тебя Вера не ищи возмездия, обрети покой.

Я встаю на ноги и смотрю на землянку ведуньи:

— Ты сказала, что если я пойду по этой тропе, то смогу спасти семью. — В ответ мне раздаётся лишь молчание. — Прошу, упокой её тело и душу.

После этих слов поворачиваюсь к дому и бегу что есть сил.

Когда же я наконец-то добегаю до него, то останавливаюсь не в силах сделать ни единого шага, даже не в силах пошевелиться.

Люди бегают с вёдрами, пытаясь потушить разбушевавшееся пламя, охватившее отцовский дом.

Мои родные…. Нет, не могут они быть там. Не верю.

К моим конечностям поступает свежая кровь, возвращая возможность двигаться, и я бегом бросаюсь к дому — мужики, завидев меня, кричат:

— Стой! Стой кому говорят, — не переставая кричат они, и пытаются поймать меня.

Но мне удаётся ускользнуть от их рук, и я вбегаю в хижину.

Мне в очи сразу же въедается дым, я прижимаю рукав ко рту, чтобы хоть как-то дышать в этом пекле. Не теряя времени пробираюсь дальше в хижину, оглядываясь по сторонам и ища хоть кого-нибудь из своей семьи. Но жаркое пламя и ядовитый дым ограничивают моё зрение. Чудом я замечаю очертания какого-то человека, подбегаю к нему и вижу своего отца, а также лежащие на его коленях изодранные тела матушки и Микулы.

НЕТ, НЕТ! ЭТО НЕ ПРАВДА, НЕ ПРАВДА!

Всё моё тело дрожит, из очей моих текут слёзы. Я стараюсь дышать ровно, но это у меня не особо получается. Я начинаю задыхаться, и для того чтобы хоть как-то отвлечься, осматриваюсь по сторонам, ища сам не знаю что и никого здесь не нахожу.

Никого здесь больше нет. Никого, даже Надежды.

Я опускаюсь на колени перед отцом и спрашиваю его:

— Где Надежда?!

Но отец меня не слушает. Слишком сильно и велико его горе.

Я его трясу, но он на меня даже не смотрит. Тогда я со всей силы бью его по щеке.

От удара он поворачивается ко мне, и я вновь спрашиваю его:

— Где Надежда?!

— Я… н…н-не знаю, когда я сюда пришёл здесь были только… — не договорив, он начинает плакать над самыми близкими для нас людьми.

Надо уходить отсюда. Надежды здесь всё равно нет, а мёртвым мне не спасти её от этой нечисти. Похоже, отец не может идти сам. Но я не смогу сразу вынести его и брата с матушкой. Мой отец ещё жив, а матушка с братом уже мертвы. Их жизни мне не спасти, а тела пусть возьмет пламя Семаргла.

Я обхватаю отца и с силой увожу нас из этого пекла. С крыши падают горящие брёвна, порождая стену пламени, отрезая нам путь к выходу.

Проклятье. Как же выйти?

Пусть этот обвал и заградил нам путь, всё же одно из бревен образует своеобразный горящий мост, под которым бушует огонь.

А что если пойти по брёвнам?

Едва разглядывая эти, горящие желтым пламенем, куски дерева, я понимаю: продвижение будет малоприятным.

Я беру отца на руки и встаю на объятое пламенем бревно, отец касается моего плеча, и я смотрю в его заплаканные синие очи.

— Оставь меня здесь, сынок, а сам беги, — говорит отец побитым от горя голосом.

— Нет, батюшка. Рано тебе на тот свет отправляться. Держись, если ты упадёшь, то упаду и я.

Отец хватает меня крепче, и я встаю на первое бревно. Меня обдаёт тепло перерастающее в жар. Наши одежды начинают загораться, жар постепенно распространяется по телу, вызывая боль, из-за которой я злобно рычу, но мой отец несмотря, ни на что не произносит, ни звука. Когда я оказываюсь в паре шагов от выхода, моя нога проваливается в бревно и застревает. Отец падает на пол, ещё объятый пламенем, а моя нога, судя по всему, начинает жариться, словно мясо на огне. От этой нестерпимой боли я кричу, как не кричал никогда прежде, словно зверь, угодивший в капкан. И словно дикий зверь я выдёргиваю ногу в надежде вырваться и вырываюсь, вместе с ногой, наружу вырываются языка огня и кусочки красных углей.

От подобной боли моё сердце начинает биться с невероятной скоростью, разгоняя кровь в теле и давая мне приток силы.

Я беру своего отца всего объятого пламенем и стрелой выбегаю из горящей хижины. Как только мы оказываемся снаружи, я кладу его и сам ложусь катаясь, дабы сбить с себя пламя.

Мужики подбегают к нам и обливают ледяной водой.

Измучившись после увиденного и пережитого мною, я ложусь спиной на мягкую траву, приводя мысли в порядок, смотрю на луну и звёзды в ночном небе.

Вера сказала, что им нужна Надежда и наверняка нужна им живой. Ведунья поведала, что к началу второго месяца зимы я останусь последним из своего рода. Значит, пока это время не настало, она будет невредима. Вера также упомянула, что завтра их здесь не будет. Забавно, раньше я бы просил богов, чтобы завтра наступило поскорее, сейчас я хочу замедлить время, дабы успеть поймать негодяев, похитивших мою сестру.

Прямо надомной появляется запыхавшийся Добромысл. Он садится на колени и говорит:

— Мы думали ты погиб.

— Вы были не далеки от правды. Вы здесь ничего не видели? Кроме пожара конечно.

— Видели… как от вашего дома, в сторону леса, тянутся кровавые следы.

— О боги!

— Что там произошло? — спрашивает Добромысл.

— Матушка и брат мертвы, Надежду забрали.

— Да что же это твориться?!

Я беру его за локоть и говорю:

— Помоги мне встать.

Он тут же берёт меня за руки и помогает мне подняться. Я делаю глубокий вдох, позволяя холодному ночному воздуху отчистить мою грудь от дыма. И снова обращаюсь к Добромыслу:

— У меня к тебе ещё одна просьба. Не мог бы ты дать мне свою рубаху, а то моя… — я показываю на свою сожжённую рубаху, висящую на моём теле, словно порванная тряпка.

Через дыры в рубахе видны обожжённые места на всём моём теле.

— Конечно. — Отвечает он, не колеблясь.

Мигом снимает с себя рубаху, я делаю то же самое.

Теперь ожоги на моём теле отчётливо видны, а о ногах вообще не стоит упоминать. Самое удивительное то, что волосы и борода почти не тронуты огнём. Вот уж везёт.

Взяв рубаху Добромысла, я надеваю её на себя. От соприкосновения с ней ожоги начинают болеть.

Но эта боль ничто по сравнению с той, которую я испытал в хижине, и я не имею ввиду огонь.

Я кладу руку на плечо друга и, улыбнувшись, говорю:

— Благодарствую, дальше я сам.

После чего я направляюсь к своей хижине. Однако Добромысл следует за мной.

— Что это ещё должно значить — «дальше я сам»?

Открыв ящик, я надеваю кожаный пояс и насаживаю на него оружие, одновременно отвечая ему:

— То и значит. Я справлюсь и без твоей помощи.

Достав кинжал и закрепив его на поясе, я надеваю на ноги чеботы вместо лаптей и продолжаю говорить:

— Я пойду один. Они забрали мою сестру, но совсем недавно, надеюсь, я смогу найти их по следам. Если пойду, завтра или хотя бы подожду пару часов, потеряю их.

— Давай хотя бы мужиков соберём.

Я издаю лёгкий смех.

— Посмотри на них. В их глазах страх ещё сильнее, чем на вече. Они не пойдут со мной ни за что на свете.

Порывшись в ящиках, между верёвкой и подковами я нахожу два пригодным факела, и выхожу.

— Тогда я пойду с тобой, — говорит Добромысл, как только я вышел, преграждая мне путь.

Я качаю головой.

— У тебя жена, сын, да и второй на подходе. Нет, жизнь лучшего друга я не собираюсь подвергать опасности. А мне терять нечего.

— Да ты из ума выжил. Хочешь пойти в лес один, неизвестно за кем? Да ещё собираешься при этом уцелеть и спасти свою сестру! — Добромысл качает головой. — Нет, одного не отпущу.

Я печально улыбаюсь и говорю ему:

— Добромысл, прости меня.

— За… — не успевает спросить он.

Я ударяю его обухом чекана по голове, и он падает на траву, потеряв сознание.

— За это, — отвечаю я. — Ты никогда не умел уходить от удара исподтишка.

После этих слов я бегом направляюсь в лес за своей сестрой.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я