Волкодлак

Денис Ольшин

Я не воин и не герой. Всё, что у меня было, они забрали, убили, уничтожили. И чтобы сберечь последнее, что у меня осталось, я пойду на любую жертву.

Глава восьмая

Ольга заканчивает свой рассказ как раз, когда мы подходим к лагерю.

Ночной лагерь полон костров и людей что собрались вокруг них и общаются, спорят или же сидят в тишине. В самом центре лагеря горит костёр необычайно больших размеров, освещая холм как днём. Невольно задумываешься сколько деревьев понадобилось, чтобы разжечь подобное пожарище, но чутьё говорит: «Дело тут вовсе не в дереве». Да и веток с листьями, что просто должны были остаться от брёвен, нигде нет.

В неестественной близости от пекла видны три стоящих силуэта.

Повернувшись, три тени устремились к нам неспешной походкой. В тот же миг я начина чувствовать давление на свой разум, будто поток сильного обжигающего ветра ударил меня и шатает из стороны в сторону. Я закрываю глаза, сосредотачиваюсь на силе что ещё не успела вытечь из меня и выталкиваю её образуя вокруг себя защиту.

Открыв глаза, моему взору предстают трое мужчин, что проделывают несколько шагов, после чего останавливаются.

— Зачем ты так, я всего лишь хотел узнать насколько плачевно твоё состояние. — Говорит человек справа чуть выше того что в середине доброжелательным и наигранно обидчивым голосом.

— Успел узнать? — Спрашиваю я.

Русоволосый улыбается и вот уже собирается ответить, но осекается на светловолосого и замолкает, не проронив ни слова.

— Надо же, Ольга, тебе удалось найти и вернуть свою же пропажу. — Голова Ольги склоняется от корящего взгляда, после чего он устремляет взор на меня. — Вижу, ты нас не боишься, — говорит не то хрипящим, не то рычащим голосом средний.

Я аж носом чую его дух пропитанный дикой и необузданной силой света, словно передо мной один из волков Деваны.

— Я пока не видел причины, почему я должен тебя бояться, — говорю ему в ответ твёрдо выдержав его угнетающий взгляд.

Он кивает русоволосому. Тот подходит ко мне ближе, обходит и внимательно рассматривает моё тело.

— Похоже, у тебя вся спина изодрана. Такие же раны на груди плечах, руках, а вот кисти рук не задеты. Ко всему прочему у тебя ожоги по всему телу, это не говоря об ужасающем ожоге на правой ноге. Ты где её так спалил?

— Как? Ведь на рубахе и штанах даже следов от крови нет. Как ты увидел? — спрашиваю я.

Мужик кисло улыбается.

В этой улыбки нет никакого ликования, только печальное подтверждение своей правоты.

Он протягивает руку и говорит:

— Меня зовут Михаил.

— Олег. — Жму руку в ответ.

У него крепкое рукопожатие.

Затем он смотрит на рубаху и говорит с угрюмым видом:

— Однако твои раны на удивление чисты, да и уже давно бы свернулись, если бы ты только не двигался постоянно.

— Не сейчас. Мне нужно срочно поговорить с вашим вожаком. — Я смотрю на светловолосого и молвлю:

— Мне нужно поговорить с тобой, Владимир.

— Да ты еле на ногах держишься, раны кровоточат, а ты решил ещё поговорить с нашим вожаком. В таком состоянии тебе бы лежать ещё пару дней, — возражающим голосом говорит Михаил.

— Мне некогда! — вспыхиваю я от гнева, все поворачиваются ко мне.

Ольга сжимает мне руку, я поворачиваюсь к ней. Она смотрит на меня понимающим, но не одобрительным взглядом.

Я делаю глубокий вдох и медленный выдох.

— Прошу, мне нужно поговорить с тобой, — спокойно говорю я.

— Ну хорошо, давай поговорим.

Тут же на меня обрушивается поток такой силы, что невольно подкашиваются ноги и с трудом осознаю что упал и стою на коленях, а может и не на коленях, может я лежу, распластавшись на земле. Да какая разница, какая разница, где я или кто я? Важен лишь он. Этот воитель, что стоит передо мной во всём своём величии. Я должен подползти к нему словно червь, должен дотянуться до его…

«ТЫ ЧТО ТВОРИШЬ?!!!», — слышу я рёв в своих мыслях так силой и мощи, что разум мой начинает трещать по швам. А может наоборот… приходит в себя от наваждения: «КАК СМЕЛ ТЫ ПАСТЬ НА КОЛЕНИ, КАК СМЕЛ ТЫ ТОЛЬКО ПОДУМАТЬ О ТОМ ЧТОБЫ ПОЛЗАТЬ У НОГ ЭТОГО НИЧТОЖЕСТВА?!!!» — Рёв становится всё сильнее с каждым словом выбивая из меня даже намёк на разумность оставляя лишь ярость. Ярость чистую горячую и сладкую с железным привкусом и цветом рубиново-красным: «ВСТАВАЙ, НЕ МАШКАЙ, УБЕЙ ЕГО, ПОРВИ, ОТПРАВЬ В САМЫЕ ГЛУБИНЫ НАВИ В САМО СИНЕЕ ПЛАМЯ, ГДЕ ЕМУ САМОЕ МЕСТО ЛИШЬ ТОЛЬКО ЗА ТО, ЧТО ОН ПОСМЕЛ ПОДУМАТЬ О ТОМ, ЧТОБЫ ПОРАБОТИТЬ НАС, СДЕЛАТЬ ЕГО ПРИХВОСТНЯМИ!!! МЫ НЕ РАБЫ, НЕ РАБЫ, НЕ РАБ-Ы-Ы-Ы!!!!!!!!!»

Мгновение и взор ясен, цель видна, а приток сил и ненависти настолько велик и горяч, что жарко становится даже самым далёким от этого зрелища. Ближе стоящие невольно пятятся кроме двух человек.

Ещё миг я и поднимаюсь с колен и смотрю в глаза своему врагу.

Спокоен. Нет, хочет казаться спокойным. Страх… да… глубоко внутри… вижу… чую.

С губы стекает слюна и я только сейчас замечаю что скалюсь.

Скалюсь? Неважно, всё неважно главное он, главное заставить его чувствовать боль, страх. Он должен заплатить за свой поступок… сейчас!

Из горла вырывается рык. Рык громкий, что уши закладывает, глубокий, что пробирает, даже не до костей. До самых потаённых схрон души. Глупо говорить, что этот рёв довольно слабо походит на звериный.

Страх, да я вижу его. Он напуган и он знает что его ждёт, знает, что не стоило ему надевать на меня цепи. Я не раб. Не раб!

— Разумеется ты не раб. — Говорит третий из них, самый высоких со светло карими глазами и чёрными как сама темнота волосы. Неужели я сказал мысли вслух? — Не смей никому утверждать обратное. — Твёрдый как сталь голос и холодная уверенность заставляют меня уделить ему больше внимания.

— Он так утверждает, — указываю на своего врага, посылая новою волну гнева — он…

— Он лишь проверял твою силу и твою способность отстаивать своё право говорить. Какой прок от того кто не в силах выстоять самое обычное подчинение воли, излюбленного оружия твоих истинных врагов.

Истинных. Да, истинных, точно. Враги не здесь нет, они там во мраке уносят всё дальше и дальше мою сестру.

Я поворачиваюсь к среднему и смотрю на него.

Нет, может ты мне и не враг, но и не друг. Союзник, не больше.

Владимир кивает и говорит:

— Ты первый человек, который смог выстоять. — Похоже вы всё же слышите мои мысли. Слышите ведь? — Ладно, так и быть будешь с нами. Через пару часов зайди в мою палатку, поговорим.

— Почему не сейчас? — спрашиваю уже без потусторонней хрипоты.

— Вскоре ты и десятка шагов не проделаешь, — говорит Михаил, начисто лишившись виноватой улыбки.

Я поворачиваюсь прямо к нему и смотрю давяще даже слегка угрожающе.

Держит, но слабо, даже слишком слабо. Хотя по силе он меня и превосходит всё же духом слабее.

— У меня нет времени лежать в постели пока моя сестра, где-то там, — я показываю пальцем в лес.

— Если ты сейчас начнёшь много двигаться, лучше не будет. Полумёртвый ты своей сестре не помощник.

А он молодец. Не даёт себе поблажек, по крайней мере, не больше дозволенного. Дрожь в голосе едва-едва заметна только и всего.

— Тогда просто наложи свои травы и завяжи по туже повязки. Как я уже сказал: «у меня нет времени».

— В твоём состоянии? Едва ли это поможет. — Слышу уже не столь грозный, но всё ещё сильный голос Ольги.

Я прошибаю её грозным взглядом. Ярость бьётся о стену уверенности собственного превосходства надомной.

Зря. Ой зря. Только тот, кто ещё ни разу не терпел поражений, может так смотреть или же тот, у кого есть что-то или кто-то за спиной. Либо ты глупа, либо самоуверенна. В любом случае, качество очень опасное для вождя сколь бы сильным он ни был.

— В любом случае тебе нужно в палатку. — Настаивает Михаил.

Я подтверждающее киваю.

— Скажите мне, когда он будет готов.

Ничего больше не говоря он поворачивается спиной и уходит проч. Остальные зрители тоже расходятся по своим делам.

«Будь осторожен, Олег. Учись прятать свои мысли», — слышу я голос третьего, уже направившись за Михаилом.

Прятать мысли говоришь. Как только этому ещё научиться?

Однако долго думать над этим вопросом мне не пришлось.

Громадная усталость вперемешку с сильной тошнотой и таким головокружением, что непонятно где верх — где низ, обрушивается и останавливает на подступах к палатке.

Михаил с Ольгой, подошедшие ко входу в палатку, взволновано смотрят на меня, хотя взволновано, похоже, смотрит только Михаил. Ольга, скрестив руки, смотрит на меня надменным укоряющим взглядом и, если затуманенное зрение меня не обманывает, злорадно улыбается, и уже было собрались подойти, как я вскидываю руку:

— И десяти шагов не сделаю, говоришь.

На губах проступает бросающая вызов улыбка.

Первый шаг дается не то чтобы плохо, но не без последствий. Из носа стекают две струйки тёплой крови, спускаются по сомкнутым устам ниже по подбородку и неспешно капают. Почти сразу начинают кровоточить уши, а затем всё вокруг приобретает багровый оттенок. И это не забывая об ужасном головокружении, из-за которого я чудо, что не распластался на земле, а всего лишь пошатываюсь.

Один.

Как только проделываю второй шаг, мне на спину ложится такая тяжесть, будто матёрый медведь принял меня за кровать. Дыхание становится глубоким и постепенно учащается. Головокружение уже порядком мне досадило, так теперь ещё и тошнота подошла. Моё счастье, желудок пуст.

Я поднимаю взор на Михаила с Ольгой. Их взволнованные лица единственное, что я замечаю, прежде чем взор не помутился окончательно. Третьего шага мне так и не удалось осуществить.

Вроде бы Михаил что-то говорит, если это голос Михаила; почти ничего не слышу, уже не вижу, перестаю ощущать тело. Наверное, упал, не знаю точно. Хочу спать смертельно хочу спать.

Ночной лес, мирно спящий освящаемый серебряными лучами луны.

Казалось бы чего тут необычного на первый взгляд. Если бы. Лес никогда не спит будь то ночь день вечер или утро. Подобная давящая, сводящая сума тишина говорит лишь ободном: в лесу завелось чудовище. Такое грозное, что заставило даже стража леса запрятаться в самую потаённую нору. И это что-то стремительно приближается. Оно уже близко совсем близко.

По макушкам деревьев толи летят, толи парят мертвецы, во главе которых тот самый упырь, которого мне удалось пронзить кинжалом сразу за ним стрелой следуют несколько десятков его соплеменников, однако меня привлекает не это зрелище, по-своему красивое. К его спине привязана обмотанная в шкуры Надежда.

Не медля, я устремляюсь за ними. Они быстры, очень быстры, но мне все, же удаётся их нагнать и встретиться взглядом с этой древней нежитью.

Он стар как телесно, так и духовно. И всё же в нём невидно ни малейшего признака дряхлости, напротив, необычайная скорость и плавность в движениях.

В следующий миг он отмахивается от меня и из его руки выходит не то тень, не то дым и бьёт словно хлыст, но не причиняя боль. Нет. Тень в мгновение вытягивает из меня силы, лишая скорлупы духовной оболочки, вытаскивая наружу всё моё естество и оставляя меня на поживу дасуням совершенно беспомощного, не в силах даже двинутся с места.

В считанные мгновения мимо проносятся остальная нечисть, не обращая на меня внимания, но каждый успевает урвать у меня боль ненависть и ярость, не давая в полной мере гневаться на них. Не давая мне гневаться вообще.

Ещё миг и лесные духи не заставляют себя ждать.

Рогатые козлоногие они летят ко мне, вытягивают свои когтистые руки, изъявляя желание, вцепится в тот комок силы, что я из себя сейчас представляю.

Что они со мной сделают? Выгрызут те крохи, что от меня остались, отнесут в навь и сделают из меня блуждающего духа подобно им жаждущего извечного веселья неважно, что творя при этом зло или добро. А что если это слуги Марены. Нет, вряд ли слишком непокорны, слишком забористы. Может слуги лешего, может он вновь посла ко мне на помощь этих несносных созданий. Нет, я не чувствую его и даже если это и те же самые духи, то здесь нет их надзирателя им нечего боятся наказания.

Совсем близко, почти вплотную уже ощущаю остроту когтей.

Останавливаются, замирают уже вцепившись в меня пусть и неглубоко. Их взгляд направлен на луну в них читается страх, нет ни испуг, ни ужас, а именно страх перед хищником куда более опасным, чем они сами.

До меня доносится злобный волчий рык пропитанной горячей силой, когти, что так крепко вцепились в меня, теперь отдергиваются, а создания издают крик чем-то напоминающий и человека, и свинью. Перепуганные чертята бросаются прочь, улепётывая с такой прытью, что даже упыри могли бы позавидовать такой скорости.

Повернувшись к своему спасителю, мне предстаёт волк одетый в серебро с рыжим пламенем в глазах. Серый зверь или точнее будет сказать дух стоит почти вплотную и дыханием своим возвращает мою оболочку, а вместе с ней силу и нить что истончилась непростительно сильно.

— Твой бой не закончен, сын земли. — голос его сродни ветру что вырывается из пламени. Такой же горячий и бодрящий. — Бейся или погибни, отступать тебе некуда. А сейчас вставай они не справятся, если ты не вернешься.

В следующий миг я ощущаю, как чьи-то руки выдавливают из груди воздух и ломают рёбра. А затем тепло мягких медовых женских уст, через которые в мои лёгкие вгоняется свежий воздух.

Столь рано забытое чувство, столь рано забытое желание. Ещё немного. Пусть это продлиться хоть на чуточку подольше.

Сам не до конца понимая, что творю, я обхватываю рукой неведомо кого прижимаю к себе и целую, целую, ещё и ещё. Кто бы она ни была, хотя, конечно же, я вполне догадываюсь, чьё сердце сейчас бьётся над моим, она не долго сопротивляется. Если это вообще можно назвать сопротивление.

Жар, охвативший девушку, переходит ко мне, и я поглощаю его, впитываю без остатка и, похоже, раскаляюсь до предела. Слишком долго один. Наконец мне удаётся открыть глаза и увидеть над собой тёмно зелёные очи Ольги. Очи, сверкающие удивлением, наигранной злостью и даже попыткой вызвать ярость, безуспешную впрочем. И за всем этим кроется желание.

Бедняга Михаил, похоже, находится в некоем замешательстве, не совсем понимая, что делать. Тишина начинает длиться непростительно долго, но всё решает Ольга, мгновенно отпрянув от меня и хлестанув рукой по лицу, словно какой-то скотовод бичом по бедной скотине.

— Ещё раз попытаешься выкинуть нечто подобное, и я тебе шею сверну. — После тих слов Ольга вцепляется мне в ладонь, которая соскользнула ей на бедро, совершенно случайно надо сказать, с такой силой, что каждая косточка не то что захрустела, затрещала. — Даже не думай.

— Я запомню.

Обменявшись взглядами, она отталкивает от себя руку и отходит.

— Раз вы закончили… — Ольга сверкает в Михаила глазами, но тот не поведя бровью, собрался всё-таки, продолжает, — я продолжу нач…

Не договорив до конца он вместе с Ольгой направляют свой взор на выход из палатки, миг и я тоже ощущаю странное мановение. Тьма холод вперемешку с яростью и смерть.

Нежить здесь.

Прежде чем мне удаётся что-либо сделать, Михаил прижимает к земле:

— Лежи, пока я не закончу, — говорит он строго и без жара — Ольга…

— Сейчас. — Только и устремившись к выходу, откуда уже доносятся звуки боя.

Не успевает Ольга выйти из палатки, а Михаил посылает по своей руке живительные потоки силы, в моё тело, заставляя бесчисленные раны закрыться и покрыться багровыми рубцами.

— Повезло, что яда нет, иначе было бы тяжелее. — Говорит Михаил, вытирая кровь из носа.

Я было собрался осведомится что с ним но ткань палатки разрывают и внутрь врываются трое упырей. Один мертвенно бледный и двое по краше, если такое можно сказать об упырях.

— Зде-е-есь! — Выкрикивают трое и накидываются на нас.

Двое на Михаила и один на меня. Один из тех, кто: «не такие бледные». Первым делом он хватает меня за горло, а вторым бьёт вбок выше печени, ломая рёбра и лишая возможности дышать на несколько мгновений. И всё же он замешкал и не заметил, когда наносил мне удар и ломал кости, я нацелился ему в колено и что есть сил ударил ногой. Однако из-за боли удар оказывается куда слабее и вместо разрыва связок или хотя бы вывиха он просто падает на меня. Не мешкая или точнее сказать, опережая то мгновение что отделяет его грудь от моей, не думая даже, вовсе не понимая, что делаю, вгрызаюсь ему в глотку.

Слышу хруст гортани — следующее за ним хлюпанье, то ли крик злобы, то ли вопль о помощи. Чувствую холодную вязкую жидкость наполненную силой и ядом. И снова действия опережают мысли. Руки словно сами обхватывают мертвеца мёртвой хваткой, а пустоту во рту уже наполняет новая волна крови.

КРОВЬ, СИЛА, КРОВЬ, СИЛА, ЖАЖДА.

Жалкий комок силы, ворочающийся в моих объятьях предпринимая тщетные попытки вырваться, становиться всё меньше. Тот огонек, что по каким-то неведомым причинном хранился у этого создания неизбежно гаснет. Холод и тьма, та самая тьма, что дана каждому и в каждом проявляется по своему, становятся моими. Становятся моим холодом, моей тьмой. Ещё глоток и то, что когда-то занимало это тело, покидает пустую скорлупу.

Размыкая хватку, я отбрасываю опустошённое тело не столько от крови сколько от силы, хранящейся в ней.

С необычной быстротой я поднимаюсь на ноги и поворачиваю к Михаилу, но там где раньше стоял небольшой столик, теперь находиться огромный получеловек полуволк, а под ним два тела, стена же за ним разорвана в клочья. И не понятно кому из нас следует удивиться больше ему или мне.

Однако наше забытьё прерывает Ольга, ворвавшаяся в палатку через «главный вход», с ног до головы покрытая кровью, не своей. Мельком взглянув на нас, она говорит:

— На выход; они готовятся напасть повторно. — После чего выскакивает наружу.

Мы следуем её примеру и выбегаем из палатки в разрывы в стенах. Как только я оказываюсь наружи, мне открывается интересное зрелище. Волколаки в таком боевом построении, о каком ни разу не удавалось услышать, ни уж тем более услышать.

Где два, где три человека с небольшим разрывом в три-четыре больших шага от другой такой же группы. Вместе они образуют довольно обширный полукруг или даже полноценный круг, не могу разглядеть до конца.

Хотя на людей они не были похожи ни в коей мере. Двое здоровых волков с шерстью таких цветов, каких у обычных волков никогда не будет. И, где есть, по одному здоровому прямоходящему полуволку в середине, похожи на Михаила. Огромные кто-то в полтора, а кто-то в два человеческих роста когтями словно кинжалы, которые, не сомневаюсь, не уступят лучшей стали ни в прочности, ни в остроте.

Но даже при всём их грозном виде нельзя не заметить их потрёпанный вид, у кого-то в достаточной близости от меня видны кровоточащие раны, у одного даже вытащенное наружу сломанное ребро. И всё же, казалось, при столь ужасающих на вид ранах они стоят. Стоят твёрдо дружно, и не думая упасть от боли или усталости. Их несокрушимая воля прямо витает в воздухе, пробуется на язык, входит в грудь — придаёт сил. И вот травмы уже не столь плачевны, раны кровоточат всё меньше и меньше, даже ребро медленно, но верно встаёт на место.

Конечно, здесь множество мёртвых тел разорванных на части с неистовой страстью, дабы восставшие единожды не смогли повторить этого вновь.

— Сюда! — кричит Ольга в направлении леса.

Не медля, я следую за ней, обернувшись, последний раз, замечаю почти скрывшуюся кость в шерсти волка.

— Сюда, я здесь. — Зовёт Ольга, когда я спустился в тень холма.

Она оказалась рядом с тройкой оборотней, причём все в полуволчьих обличиях.

Не успеваю к ним подбежать как средний из них, причём самый мелкий даже среди великанов, направляет на меня меч с такой скоростью, что мне едва удаётся остановиться, прежде чем острие дошло до горла.

— Тебе предстоит объясниться, прежде чем они нападут вновь иначе, МОЛЧАТЬ!!! — выкрикивает он в сторону напарников. — Иначе клинок окажется в твоём горле по самую рукоять.

Да чтоб тебя, что нашло на этого полоумного?

Из горла Владимира раздаётся рык.

— Лучше начинай говорить пока…

— Да что тут говорить, в чём вообще ты меня обвиняешь? — Голос слишком опешивший. Плохо. Больше твёрдости, меньше чувств. — Почему они напали на меня? Так может, потому что они напали на лагерь в целом, а я, по их мнению, был лёгкой добычей. — Твёрже, надо твёрже.

Самым краем кончика меча Владимир вгрызается в горло, и по кадыку стекает струйка крови — я не дёргаю даже бровью.

— Не убедительно.

— Хочешь, чтобы было убедительно или правдиво?! — не отводить взгляд. — Я не знаю, почему они набросились на целый лагерь оборотней? Если это месть их предводителя, значит он глупец!

Стоп предводитель, я же видел его в лесу, видел, как он покидает эту местность.

— Он не мог уйти, мы бы заметили, в крайнем случае, узнали. — Говорит один из оборотней сзади. Кажется тот третий.

— Не лезь!!!

— Как бы вы об этом узнали? — Спрашиваю, встретившись с взглядом третьего.

Опасно. Если Владимир окончательно потеряет равновесие, я тут же отправлюсь к предкам. Но времени слишком мало третий моя единственная надежда встретить утро.

— Мы можем чувствовать дух, среди нас есть те, кто могут почувствовать их на многие и многие вёрсты. Начни он отдалятся, мы бы узнали.

— Ты забываешься, незваный гость. Здесь я задаю вопросы.

— Ты хочешь узнать, почему или нет?

Пересёкшись с его взглядом лишь на мгновение, меня обдаёт яростью. Уже на грани.

— Как скоро вы бы узнали?

— Полчаса самое большое.

— Как давно я проснулся? — Вопрос посылаю до селе молчавшему из трёх.

— Пять может семь минут. — Отвечает Михаил.

— Время вы…

— Он уходит, а их насылает отвлечь вас! Всё это нападение ради отвлечения! — последние слова я выкрикиваю.

Как только я замолкаю, Владимир убирает меч прочь от шеи и без замаха отрубает голову слишком близко подобравшемуся к нам.

— Убедил. — Прорыкивает он и убивает ещё двоих.

Второе нападение началось.

Десять, двадцать, сорок, полсотни, сотня. Всё прибывают и прибывают. И это только с нашей стороны.

— Стан рядом со мной. — Говорит третий — я не спорю.

Мне бы сейчас сюда хотя бы нож.

Ответом на мою просьбу стала секира прямо перед моим лицом, предложенная третьим. И я берусь за ней и вгрызаюсь ладонями в кожу обтянутую вокруг прочного древка.

На удивление в оружии не чувствуется никакой громоздкости напротив оно неестественно лёгкое, что заставляет невольно усомнится в надёжности оружия.

Однако сомневаться долго не приходится. Первый мёртвый с неестественной скоростью оказывается на расстоянии удара. В следующий миг я наношу удар вбок и назад, кости в руках трещат, суставы рвутся, а мышцы натягиваются до невыносимой боли, однако задуманное я всё же совершаю. И голова врага отделяется от тела раньше, чем секира заканчивает свой путь до конца. В итоге тело делает ещё шаг прежде чем упасть к моим ногам.

Повезло. Недооценил и поплатился. Другие не недооценят.

Так и получается. Удар по второму противнику отдаётся в теле ещё большей болью и всё же скорость не утрачивается ни на миг. Но он видел случившееся с товарищем и с легкостью ускользает от удара, сокращая расстояние между нами. От моего, но не третьего. Одним движением он выбивает сердце из груди, вторым освобождается от обмякшего тела.

Взявшись за древко поближе к лезвию, я бью бегущего ко мне со всей прыти противника в колено и сношу ему пол головы. Вид хлещущей крови и отвратительного месива вызывают во мне незаметного доселе себе наслаждение.

Крики, рыки, неестественные вопли смешиваются в одну единственную песню битвы. Время замедляется, становится вязким, податливым. Просыпается жажда. Жажда неописуемая, неутолимая, жажда для которой есть лишь один способ её утолить.

Четвёртому я уже бросаюсь сам, хватаю за шею и вонзаюсь тупыми зубами чуть ниже шеи в мёртвую плоть. Я не пью кровь, о нет. Я разрываю его, наслаждаясь страданиями этого несчастного, поглощая… поглощая и пожирая ту силу что таилась и хранилась в нём не оставляя ему ни малейшей возможности на возрождение.

Нет, не будет тебе дано больше возможности вернутся в своё тело, будь благодарен что душу не поглотил.

Хорошо, как же хорошо, но всё равно мало, мало, МАЛО-О-О-О-О!!!

И вновь безумие захлёстывает меня и снова вырывается рёв. В всё же и ярость не та, да и крик мой пропитан не злостью, а голодом. Голод, голод, голод!

Они, наконец, обращают на меня внимание, все они, все до каждого неживого ничтожество, что решили подняться, против меня, отца и матери.

Давайте подбегайте ко мне посмотрим, на что вы способны. Что вы способны сделать, удары ваши что ветер. От ветра и то больше боли, да и о какой боли идёт речь. Боль, да что мне боль, какое дело до боли тому кто не чувствует ничего кроме голода.

Пора начинать жатву.

Круговое движение боль, страдание, отчаяние, неизбежность окутывают воздух.

Вы бежите на меня как мухи на навоз, однако здесь вы встретите лишь свою смерть.

Взмах, ещё, слева, сверху, справа, ещё сверху, снизу. Десять двенадцать девятнадцать, двадцать три. Бегите, бегите ко мне влекомые кровью и отчаянием ваших же товарищей. Давайте наступайте, не в силах противиться воли вашего повелителя, словно свиньи на убой. Вы мои, только мои. Не будет для вас больше места в этом мире, лишь боль и вечное наказание за предательство. Шестьдесят семь, восемьдесят три. Вы не исполнили свой долг на ваша… моя сила послужит правому делу. Сто девяносто, сто девяносто один.

Бежите, убегаете, не-е-ет не выйдет. Сто девяносто два, три, четыре. Нет, стойте, вас ещё много, вы ещё не все были настигнуты. Стойте, СТОЙТЕ!!!! Р-Р-Р-А-А-А-А-А!!!!!

Рёв высвобождает всю силу, что только мне удалось скопить, высвобождает и направляет на убегающих. Настигнутые волной ненависти и злобы они погибают без боли и страданий, просто падают в немой тишине, и не из жалости, а просто, чтобы забрать как можно больше. И всё же есть те кому удаётся бежать.

Вместе с силой отступает и безумие, возвращается и боль. Боль, от которой сводит каждую мышцу, в голову словно запихнули горячий прут, а раны вновь открываются и кровоточат.

Обездвиженный, я падаю на траву а взгляд упирается в жертву сто девяносто четыре. Не в силах пошевелиться, дышать или отвезти взгляд меня охватывает страх.

Я только что убил больше двух сотен упырей. Один без чьей либо помощи, что я за чудовище?

На до мной оказывается оборотень, третий без сомнения. Похоже, здесь всё и закончится. Волк склоняется на до мной и хватает за плечо:

— Михаил сюда живо! Держись сейчас главное для тебя пережить отдачу.

Михаил прибегает сразу после этих слов склоняется подобно третьему:

— Нагрей его. — Велит Михаил.

Жар из лапы третьего устремляется мне в плечо и распространяется по телу.

— Быстрее он задыхается! — рычит третий.

Михаил не обращает на него внимания, пропускает через меня бесчисленное множество невидимых нитей, которые подобно червям вгрызаются в плоть, кости и даже голову. Позволяя мне дышать и постепенно расслабить тело, а также избавить голову от давящей всепоглощающей боли. После чего я не медля впадаю в забытье.