Тени старой квартиры

Дарья Дезомбре, 2016

Виолончелистка с мировым именем Ксения Аверинцева покупает квартиру с видом на канал Грибоедова. Узнав об этом, ее бабка умирает от сердечного приступа. По роковому совпадению, она жила в той старой квартире и была подозреваемой по так и не раскрытому делу. Но Ксения не может поверить, что ее бабушка – убийца. Она просит Марию Каравай о помощи, и та соглашается. Постепенно разгадывая секреты жителей коммуналки, Маша с Ксенией приближаются к главной тайне, смертельно опасной и для ныне живущих. История, начавшаяся как любительское архивное расследование, превращается в остросюжетный триллер. Скрываясь в лабиринтах питерских дворов и на старых фортах близ Кронштадта от преследующего ее убийцы, Мария Каравай пытается по крупицам отыскать затерянную во времени информацию…

Маша

Маша пила чай и поглядывала по сторонам: как это часто бывает у пожилых людей, стены небольшой комнаты украшало множество фотографий. Вот на фоне входа в церковь из резного камня (птицы да цветы) стоят молодожены — судя по фраку и закрытому наглухо платью на юной испуганной невесте — конец XIX века. Маша привстала, чтобы прочесть надпись каллиграфическим почерком: Тифлис. 1888.

— Это мои дед с бабкой. Амилахвари. Древний, уважаемый род. Мама говорила, ее фамилия встречается в одной из поминальных записей в синодике Крестного монастыря в Иерусалиме, — мягкий низкий голос Тамары Зазовны завораживал.

Она сидела, улыбаясь, в кресле напротив: бархатный халат с кистями, бархатные же узкие тапочки на небольшом каблуке. Королева. Доброжелательная королева. Перед ней на столике накрыто для гостьи королевское же угощение: несколько видов варенья в хрустальных розеточках, домашнее печенье. — Вы ешьте, не обращайте внимания на мою болтовню. Вот — варенье ореховое. Это мне из Тбилиси родня присылает. Знаете, фотография тоже от них. Мои родители боялись хранить такое у себя. Князья — не слишком удачная родня в Советском государстве. Папа-то у меня был из простых, несмотря на «культурную» профессию. Его отец служил садовником у Амилахвари. Мать, я так понимаю, просто «спрятали» в таком неравном браке. А петь в его семье любили все — ну, это у нас, у грузин, частое явление. Вы ешьте, ешьте.

Маша зачерпнула серебряной ложечкой прозрачное оранжевое озерцо. Облепиха?

— Тамара Зазовна, а не осталось ли у вас каких-нибудь фотографий той поры?

— Конечно. Я вам тут приготовила пару альбомов. Видите ли, один из соседских мальчиков — мой любимец, Коля, — обожал фотографировать. Так у нас сложилась даже такая традиция: в Новый год или на 7 Ноября он нам дарил свои карточки. Вот, — она потянулась и достала пухлый альбом: потертая бархатная обложка трогательно перевязана коричневым школьным бантом. Тамара пролистнула первые страницы, передала Маше. Сама пересела на диван рядом. Маша осторожно взяла альбом в руки: на первом развороте слева — супруга, справа — супруг.

— Какой ваш отец знойный красавец! — с улыбкой сказала она.

Тамара Зазовна кивнула:

— Мама тоже была интересная, умела себя подать. Но папа — правда был очень хорош. Это помогало в профессии — я имею в виду на сцене. Красивых оперных певцов не так много, а если к внешности добавить чарующий голос… — Она перевернула страницу: — А вот и все наши жильцы.

Тамара Зазовна замолчала, вглядываясь в лица.

— Мы сегодня смотрели в архиве документы по семье Пироговых, — Маша дотронулась до лица Пирогова: нос уточкой, маленькие хитроватые глазки, добродушно улыбается, демонстрируя многочисленные коронки в рту.

— Тоже красавец, — усмехнулась Бенидзе. — Только в своем роде.

— Это вы о хищениях госсобственности? — подняла глаза Маша.

— Откуда вы знаете?

— Через несколько лет после убийства Ксении Лазаревны его отстранили от работы в родном мясном магазине, осудили условно. Дело, я так поняла, было негромкое, больше воспитательного плана. Хищения оказались мелкие, он, как это тогда называлось, был банальным «несуном», а не злостным расхитителем.

— Вот именно что — банальным, — вздохнула Тамара Зазовна. — Мы же понимали, зачем человеку работать мясником. Но все его покрывали, потому что ели — на праздники — и язык, и балык, и вырезку. Мама моя готовила из этого изобилия на общий стол. Мы, можно сказать, благодаря им, Пироговым-то, и выживали. Поэтому он у нас был «квартуполномоченным», да и вообще… — Тут Тамара Зазовна чуть потемнела лицом. — Он же, как вы уже, наверное, знаете, крестьянский сын. Практичный, рукастый.

— А Пирогова?

— Галина Егоровна? Она, конечно, была не в восторге от щедрости мужа, но в этом тоже просматривался несложный расчет: прикармливая всю нашу коммуналку, они надеялись на ответную лояльность. И получали ее: например, Людмила Николаевна Лоскудова, мама Коли и Алеши, присматривала за детьми, моя мать вне очереди драила места общего пользования и всех обшивала, доктор Коняев лечил нас, его жена — учительница — часто помогала делать уроки.

— Звучит, как идеальное общество, коммуна в действии? — улыбнулась Маша.

— В некотором роде так оно и было, — кивнула Тамара Зазовна. — Знаете, что говорил наш Пирогов, вставая с рюмкой водки на всех застольях? Что даже если по социалистическому плану строительства им предложат отдельную квартиру, он от нее откажется — так хорошо ему у нас в коммуналке живется!

— Но вы его не любите, — сказала Маша скорее утвердительно, чем задавая вопрос. И сама удивилась — почему использовала настоящее время? Кого сейчас уже не любить покойника?

Тамара Зазовна отвернулась:

— Не люблю, — глухо ответила она, тоже не отделяя себя за давностью лет от прежнего чувства. И добавила строго: — Но это уже мои личные причины, к убийству Ксении Лазаревны отношения не имеющие.

Маша решила не настаивать:

— Значит, хищения социалистической собственности вряд ли могли быть причиной для преступления?

Бенидзе замахала руками:

— Боже упаси!

Маша перевернула еще несколько страниц альбома.

— Не одолжите мне его на некоторое время?

— Конечно, берите.

— И еще. Мальчик, который много фотографировал…

— Коля?

Маша кивнула:

— Вы, случайно, не знаете его координаты? Я бы хотела с ним встретиться.

Тамара Зазовна побледнела:

— Боюсь, не получится, Маша. Он погиб. И уже давно.

* * *

Какая тишина… Удивительное место — за поселком, в сосновом бору. Дорога, минуя кладбищенские ворота, петляет дальше через лес и выходит к озеру. Золотое место Ленобласти, осененное дачными радостями еще с конца девятнадцатого века: бонтонные прогулки, крокет, домашний летний театр, в хорошую погоду — вид на Кронштадт. Само кладбище — маленькое совсем, только для избранных: академики, занимавшие здесь ведомственные дачи, один большой поэт, один большой музыкант. Немногочисленный, но солидный некрополь. И — среди прочих серьезных плит — маленькая стела. Николай Лоскудов. Коля. 1951–1960.

Человек, с которым Маша договорилась тут о встрече, стоял под мокрым снегом с непокрытой головой — длинный черный зонт, как штандарт побежденной армии, упирается в кладбищенскую глину. Высокий старик в синей куртке с отороченным мехом капюшоном, голова чисто выбрита, острый подбородок опущен в клетчатый шерстяной шарф. Крупный хрящеватый нос, кустистые брови над выцветшими серыми глазами.

— Здравствуй, Тамарочка, — произнес он первым, увидев Тамару Зазовну.

— Алеша? — откликнулась Бенидзе, вглядываясь в высокого старика, и у Маши сжалось сердце: в этой перекличке между пожилыми людьми она услышала зов юности. Она поддерживала Тамару Зазовну под руку и почувствовала, как дрогнула ее ладонь в перчатке. Алексей Иванович молча смотрел, как они подходят — чуть склонив голову на плечо и вглядываясь в лицо своей бывшей соседки.

— Совсем не изменилась, Томочка, — сказал он через легкую паузу, осторожно ее обняв.

— Конечно, нет, — рассмеялась Бенидзе, и Маша удивленно на нее взглянула: этот смуглый румянец, блестящие от сдержанной слезы глаза… А Тамара Зазовна тряхнула головой: — Всего-то полвека прошло.

— Да кто их считает? — с улыбкой пожал плечами старик, повернулся к Маше и протянул руку: — Здравствуйте. Лоскудов.

— Мария. Каравай, — протянула она ладонь в ответ, но на секунду замешкалась: кожа Лоскудова была вся в странных пятнах — экзема?

— Не обращайте внимания! — Алексей Иванович спрятал руку обратно в перчатку. — Наследственная проблема, это не заразно, чисто косметический дискомфорт. Так что у вас за вопрос?

— Я хотела поговорить с вами о бывших соседях. — Снег, нападавший на рукав пуховика за те несколько минут, что они стояли перед могилой, соскользнул мини-лавиной вниз.

Старик пожал плечами и раскрыл наконец над ними свой внушительный зонт.

— Боюсь, интересующая вас эпоха пришлась как раз на мою раннюю юность. А в этом возрасте взрослые нас не очень волнуют. Мы все — в проблемах нашего собственного мироздания. Подростковые комплексы и идеалы, друзья, первая любовь…

Тут Маша вновь почувствовала движение руки в перчатке и украдкой взглянула на Тамару Зазовну. «Не может быть! — сказала она себе. И тут же себя одернула: — Почему же не может?»

Ведь ясно как день, что Тамара Бенидзе была, а возможно и до сих пор, влюблена в Алексея Лоскудова. А он в нее, увы, нет.