Тени старой квартиры

Дарья Дезомбре, 2016

Виолончелистка с мировым именем Ксения Аверинцева покупает квартиру с видом на канал Грибоедова. Узнав об этом, ее бабка умирает от сердечного приступа. По роковому совпадению, она жила в той старой квартире и была подозреваемой по так и не раскрытому делу. Но Ксения не может поверить, что ее бабушка – убийца. Она просит Марию Каравай о помощи, и та соглашается. Постепенно разгадывая секреты жителей коммуналки, Маша с Ксенией приближаются к главной тайне, смертельно опасной и для ныне живущих. История, начавшаяся как любительское архивное расследование, превращается в остросюжетный триллер. Скрываясь в лабиринтах питерских дворов и на старых фортах близ Кронштадта от преследующего ее убийцы, Мария Каравай пытается по крупицам отыскать затерянную во времени информацию…

Валера. 1959 г.

«Во Дворце пионеров имени А. А. Жданова свыше 11 тысяч детей занимаются в 702 технических, художественных, музыкальных, хоровых и спортивных кружках».

Газета «Ленинградская правда». 1959 г.

«Красивая пара», — сказал папка про «хрузин», как их называет мама — как выплевывает. Худшие у нее «явреи», но грузины ей тоже — не очень. «Грубо выражаясь, мягко говоря», — добавляет про себя Лерка любимое папино выражение.

Лерка смотрит через занавески на новую соседку — как она к мамке в доверие пытается влезть: ему штаны справила, мамке — юбку расширила. Мама у него красивая, папа говорит — «все на месте», большая. Глаза, правда, — пытался он быть объективным, — маленькие. Ну, и усы, конечно. Все мальчишки над ним во дворе потешаются: что, Лерка, как вырастешь, такие же усы будут, как у мамки? Лерка в ответку с ними ни с кем не делится, когда выходит во двор со съестным — мамка то и дело ему то бутерброд сунет, то пирожное. Папка из магазина каждый день за пазухой приносит, называет это «толькодлясвоих», мама — дефицит. «Сорок-сорок сорокни!» — кружат вокруг него вечно голодные пацаны, кожа да кости. Сорокни — значит, поделись. Но Лерка только побыстрее засовывает кусок в рот, вытирает толстые масляные пальцы о растянутую вязаную кофту. Поняв, что им ничего не достанется, дворовые кричат:

«Жиро-мясо-комбинат, пром-сосиски-лимонад!»

И отстают. Но чуть-чуть презирают и отправляют водить: в пятнашки — водить, в прятки — водить, в двенадцать палочек — тоже. Ударит Витька по палочкам — и беги их, собирай! Или в выбивалу — вечно Лерку выбить норовят. Он — простая мишень. Крупная. Или за фрица играть — если в «войнушку». Фрицем быть никто не хочет. А на рыбалку или на чердак полазать никогда не зовут. Один Колька Лоскудов с ним дружит, потому что сосед, деться некуда, — понимает с легкой грустью Лерка. Брат вчерась Кольке фотоаппарат подарил — «Любитель 2». Лерка аж затрясся весь от зависти: у него фотоаппарата не было. А спроси — зачем он тебе сдался? Не ответит. Только знает: ему нужно все самое лучшее.

— Ты ж очкарик, — важно сплевывает Лерка в дворовую пыль — они сидят на лавке рядом с дровяными сараями. — Какой из тебя фотограф?

Колька опускает близорукие глаза. А Лерка, довольный, его добивает:

— В объектив надо видеть все хорошо, а то государство тебя обучит, а ты ослепнешь, вот будет номер!

— Все равно пойду, — глядя в пыль, говорит Колька. — Во Дворце пионеров кружок есть, фотолюбителей. По четвергам занимаются.

— Я с тобой, — вскакивает Лерка.

— Тебе ж это разве интересно?

— Я за компанию, — Лерка смотрит на него выжидающе. Он во Дворце был уже — на кружке по машиностроению. Но ушел — скучно стало. Пнул ногой щепку. — Ну чего, идем?

Вот странно как: Невский проспект близок, а они туда реже бегают, чем в порт на Ваське. Так на Невском что смотреть? Ну, «Елисеевский» с огроменными люстрами из хрусталя, «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы» — эти крабы, «Chatka», тут же в банках, составленных высоченной пирамидой, и две бочки с черной икрой — гадость жуткая. Не подойти — дороговизна! Конфеты карамельки — по 700 рублей! Колька, конечно, замирает с открытым ртом. А Лерка тянет его к переходу — на другой стороне играет в саду отдыха джаз-банд, написано: под управлением Изи Атласа. Там публика уже пришла на концерт Райкина. Они с Колькой на секунду тормозят перед киноафишей: двое — мужчина и женщина — впились друг в друга почему-то синими губами. И это — кино? Лерка с Колькой переглядываются: кому такое вообще может быть интересно? То ли дело — «Судьба человека» Бондарчука! Папка его обещал сводить. Про войну. Тут он вспомнил, что слышал сегодня ночью, и замедлил шаг.

— Ты чего? — удивляется Колька. На секунду Лерке захотелось все рассказать, прямо тут, выплеснуть тот ужас, который он испытал, услышав знакомый и одновременно совсем чужой голос, перекрываемый богатырским отцовским храпом. «Шварц айзен адлер, — говорил голос. — Айзен адлер…» Лерка в темноте покрылся холодным потом, зажмурил глаза. Это было похоже на самую страшную сказку, где красавица внезапно превращается в чудовище. Хотя нет, еще страшнее, потому что какая красавица может быть ближе и дороже, чем своя мама? И с утра, вглядываясь в родное лицо, он пытался понять, не приснилось ли ему все. А если не приснилось, то что с этим делать — куда бежать? К отцу? Или сразу в милицию? Лерка сглотнул, прикрыл глаза — будто спрятался от реальности, чтобы не думать, не решать здесь и сейчас.

— Идем, что ли? — тычет его в бок Колька. Он волнуется, боится опоздать.

Они проходят через торжественный вход в Аничков дворец, долго изучают доску с перечнем кружков — их тут видимо-невидимо. А Колька — даром что очкарик — сразу видит «Фотодело» и дергает Лерку за локоть: поторопись!

* * *

Домой возвращаются в прямо противоположном настроении: Лерка мрачно пинает вдоль набережной жестянку, Колька — сияет, что твой медный грош. Его взяли в кружок! Сказали: близорукость может делу даже помочь — близорукий видит то, что другие не видят, а это, мол, для фотографа самое главное. Длинный, как жердь, руководитель секции показал ребятам несколько фото, попросил выбрать, что нравится. Лерка выбрал цветные фото из «Огонька». А Колька — фигню какую-то: черно-белые лица колхозников, деревню с лошадью в тумане. Длинный тут как обрадуется! Что-то залопотал о перспективе и равновесии, Лерка ничего не понял. И Колька, он уверен, тоже не понял. Но кивал большой головой, как болванчик. А на самого Лерку жердявый после даже не взглянул, и Лерке стало обидно. Не столько из-за фотографий, столько из-за того, что и ему хотелось так же сиять, как Колька…

— Тебе тоже нужно в какой-нибудь кружок записаться! — говорит Колька, будто подслушал его мысли.

— Вот еще, дурака нашел! — начинает Лерка, и вдруг взгляд его падает на киоск «Союзпечати»: на стеклянной стенке выставлены новые марки. — Я марки собирать буду! — заявляет он.

— Филателистом станешь? — уважительно смотрит на него Колька.

И Лерка повторяет, с удовольствием пробуя сложное слово на вкус: фи-ла-те-лист. Да.