Страшная сказка

Виолетта Векша, 2022

Что делать, если твоего любимого обвиняют в чудовищном преступлении? Что делать, когда твой привычный мир рушится и ты понимаешь, что все, что произошло с этим милым тихим городком – последствия твоей слепой, разрушительной любви? Софи предстоит сделать чудовищный выбор: либо внять голосу рассудка и послушать свою мать, отношения с которой уже давно балансируют на грани ненависти и далекого чувства детской привязанности, либо, отрекшись от семьи и правосудия, с головой окунуться в пучину темной страсти, в которую ее умело затягивает молодой человек. Только когда в ее любимом городе жертв становится все больше, Софи понимает, что у нее есть лишь один выход…

Глава 7

Надетое на меня платье — белоснежное, с вышитыми розами на подоле — было слишком тесным. Клянусь, я пару раз слышала, как оно затрещало по швам в районе талии.

— Да что же это такое? Никак не возьму в толк… Милочка, да вы поправились фунтов на десять! — сказала мне костюмерша на последней нашей примерке.

«Ну да, набрала парочку фунтов, ну и что? Не впадать же из-за этого в депрессию за неделю до свадьбы», — подумала я тогда, беззаботно отмахиваясь от слов женщины.

Стоя сейчас перед большим зеркалом в полный рост, я усмехнулась своим мыслям. Из зеркала на меня смотрела девушка в подвенечном платье и с глупой улыбкой на лице, улыбкой, которая бывает только у чертовски влюбленных людей. Плевать, подумала я, проводя рукой по белой ажурной ткани. Марку плевать, поправилась я или наоборот схуднула. Он любит меня не за мою внешность.

Я еще некоторое время покрасовалась перед зеркалом, осматривая себя с разных сторон. Улыбнулась, показывая ровный ряд белых зубов. Поправила нежную ткань, сбившуюся с боков.

Сегодня самый счастливый день в моей жизни.

Я шла к алтарю, украшенному белоснежными орхидеями, и думала только о том, как бы не упасть на глазах у всех гостей, пришедших на нашу свадьбу. Мельком я видела, что приглашенные на празднество люди застыли, чинно сложив руки на коленях, на их лицах читалась одна и та же счастливая улыбка. Я поискала глазами мать — сгорбившись, она тихо плакала в свой носовой платок, отец обнимал ее за подрагивающие плечи.

Пройдя три ряда, я подошла к Марку. Он стоял в черном смокинге, в окружении ослепительно-белых цветов, и он улыбался мне — девушке, которая через каких-то полчаса будет называться его женой.

Сияя улыбкой, я стала по левую от мужчины сторону.

Подошел священник и начал что-то долго говорить своим низким, праведным голосом. Когда он закончил, мои ладони покрылись жарким потом. Наконец настала самая важная часть торжества.

— София Джейн Майер, готовы ли вы взять в законные мужья Марка Криспина Аттье, чтобы всю жизнь любить его, заботиться о нем и быть ему самым близким другом?

— Да, — ответила я без промедления, — готова.

Я услышала, как всхлипнула мать. Улыбаясь, я повернулась к Марку. Его глаза не отрываясь смотрели на меня, одними губами он прошептал: «Я люблю тебя». Я еле сдержала хихиканье.

— Марк Криспин Аттье, готовы ли вы взять в жены Софию Джейн Майер, чтобы посвятить ей всю оставшуюся жизнь, оберегать ее, ценить и уважать?

Я затаила дыхание. Через несколько секунд мы с Марком станем мужем и женой.

Вдруг нас всех отвлек звук мотора: на дороге, проходящей недалеко от лужайки, на которой нас с Марком венчали, показался черный кадиллак. В нем сидели разукрашенные девицы в таких нарядах, которые, бьюсь о заклад, могли затмить лучших проституток Бродвея 20-ых годов. Кое-кто из парней, приглашенных на венчание, присвистнул. Автомобиль медленно, будто нарочно сбавили газ, проехал по дороге; девицы, оглядываясь, перешептывались между собой.

Я нахмурилась: не нравились мне эти прохвостки. Посмотрев на Марка, я увидела, что его лицо и корпус были развернуты в противоположную от меня сторону, в сторону кадиллака.

Что за чертовщина?..

Священнику такой ход событий тоже, вероятно, не понравился. Он кашлянул и продолжил:

— Марк Криспин…

И тут произошло нечто совсем возмутительное. Автомобиль, уже наполовину скрытый за поворотом, резко дал ход назад. Машина остановилась прямо напротив алтаря. Девушка, сидевшая на водительском месте, заглушила мотор. Насколько я могла разглядеть, из четверых девиц у нее было самое глубокое декольте и самая яркая губная помада.

Я покачала головой. Ну, это уже чересчур. Она, может, и не видит, но мы тут заняты важным делом — у нас венчание, черт побери, а такое, как известно, случается не каждый день.

Внезапно девушка на переднем сидении задрала юбку и перевесила свою обнаженную ногу за дверцу машины, демонстрируя всему свету свою белую кожу. Ее острый каблук коснулся ветрового стекла, девушка плотоядно растянула губы в улыбке — она прекрасно знала, какой эффект возымело ее обнаженное бедро на мужскую часть гостей.

Я уже хотела было рявкнуть, чтобы они убирались куда подальше, когда нахалка с ярко-красной помадой прокричала:

— Эй, ты!.. Красавчик в черном смокинге!

Позади меня как будто прошлась гудящая волна. Почти все мужчины были одеты в черные костюмы, и все они, судя по их реакции, были не против того, чтобы оказаться тем самым «красавчиком».

Черт, даже священник не мог отвести глаз от ее бесстыжих ног!

— Давай с нами, женишок! Развлечемся, лапуля… Может, последний раз в твоей жизни!

Когда смысл ее слов дошел до меня, я вся побагровела. Да как она смеет?!

По лужайке прокатился возбужденный рокот. Дрожа, я не отрывала взгляда от девушек. Они ни на минуту не переставали привлекать к себе внимание гостей: всячески заигрывали с толпой, играли своими волосами, трогали свое тело, и их томные стоны доносились до меня сквозь вой ветра и шум гостей.

И тут все звуки перекрыл потрясенный возглас священника.

— Молодой человек, что вы… ЧТО ВЫ ДЕЛАЕТЕ? — закричал он не своим голосом.

Неужели кто-то из парней повелся на этот дешевый цирк? Я повернулась к гостям, к Марку, и мое сердце отчаянно дрогнуло. Из меня будто весь воздух выкачали: под алтарем, с которого спадали нарядные ленты, цветы и рюши, я стояла одна-одинешенька.

— Нет, — прошептала я, глядя, как Марк уверенным шагом идет к машине. Парни засвистели ему вслед, а сидящие в кадиллаке девушки громко заулюлюкали.

— Нет! Боже, нет…

Я в бессилии рухнула на колени: ноги больше не держали меня. Из гостей кто-то поднялся и быстро подбежал ко мне. Шум в моей голове все нарастал, и я, уткнувшись в чью-ту мужскую грудь, бессвязно бормотала: «Нет, это какой-то бред… Нет, Господи, пожалуйста. Нет… За что? Боже, за что?!»

Оторвавшись от мужчины, от которого исходил знакомый запах кофе, я сквозь слезы посмотрела на дорогу. В этот самый миг одна из девушек притянула моего без пяти минут мужа за галстук и впилась ему прямо в губы. Он обхватил ее за талию одной рукой, другой лаская ее груди, его рука опускалась все ниже, и ниже…

— Нет, Марк! Не-е-ет! — я кричала, надрывая горло, а мой крик все равно не мог заглушить стучавшие в моей голове стоны…

Я резко распахнула глаза. Сердце колотилось, словно сумасшедшее, а в мозгу еще отдавались звуки из сна.

Я пару раз медленно выдохнула кислый воздух из легких.

Соф, успокойся. Это ВСЕГО ЛИШЬ дурной сон. Черт… и приснится же такое.

Я быстро вскочила с постели, где вчера, не раздеваясь, легла спать. Открыла нараспашку окно и глубоко вдохнула свежий воздух. В голове начало проясняться, но чувство иррациональности не покидало меня. Щурясь на солнце, я вспомнила, что сегодня первое июня. Первый летний день… Я должна сделать так, чтобы это лето стало незабываемым, помню, подумала я.

Как там говорится: бойся своих желаний, да?

Когда я спустилась на кухню, то не учуяла привычного запаха жареного бекона или свежеиспеченного тоста. Зато я увидела там мать — она сидела на краешке стула и пила кофе. Я так поняла, что это и был ее завтрак.

— Доброе утро, — я сдержанно поздоровалась.

— Доброе, — ответила мать. Подойдя ближе, я заметила, что она как бы невзначай уложила волосы с начесом на левую сторону лица.

Молча я подошла к холодильнику, вынула вчерашнюю запеканку и поставила на плиту греться. Пока баклажаны медленно насыщались жаром, мы молчали. Пока я раскладывала на тарелку печеные овощи, мы также не проронили ни слова. И завтракали мы тоже молча — я молча смотрела в свою тарелку, мать — в кружку с кофе.

Когда я мыла посуду, на кухню вошел отец.

— Всем доброе утро, — сказал он, устало развалившись на стуле.

Мы с матерью кивнули, и я, не желая снова сидеть, словно в рот воды набравши, поспешила уйти к себе. Я чувствовала некую стесненность в ее присутствии, почему-то я уже не могла вести себя так естественно и свободно, как раньше.

В два часа дня, ровно за час до назначенной с Марком встречи, я подошла к кухне, взялась за ручку дверцы и в нерешительности остановилась: давно я не слышала у отца такого раздраженного голоса.

— Ты совсем себя не бережешь.

— Вздор. Ты, как обычно, преувеличиваешь.

В голосе матери не было возражения — только сухая апатия и безразличие.

Как-то непохоже на нее. Может, она опять заболела?

Открыв дверь, я вошла на кухню. Мать сидела на том же самом стуле — было ощущение, будто она с него не вставала с самого завтрака. Отец возле плиты помешивал жарящуюся капусту.

Я присела за стол, с любопытством поглядывая на женщину. Она даже не шелохнулась, словно меня и не было здесь (или она, так далеко уйдя в свои мысли, перестала ощущать себя частью нашей небольшой компании).

— Тебе помочь? — спросила я у отца, не вынося и дальше отсутствующего, словно у человека с поврежденной психикой, взгляда напротив.

— Да сиди уже, — бросил отец, излишне громко гремя ложками.

Через несколько минут мы все вместе уплетали горячий куриный бульон. Вернее, с аппетитом ели мы с отцом, мать только планомерно остужала свою порцию, переливая и снова набирая унции наваристого супа.

— Ты согласна, Софи, что твоей маме нужно взять отпуск и хорошенько отдохнуть? — неожиданно обратился ко мне отец.

— Ну… да, — ответила я, быстрым взглядом подмечая круги под глазами и бледную кожу женщины. — Не помешало бы.

— Вот видишь, — отец с нажимом посмотрел на жену, — твоя дочь тоже так считает. Решено, с понедельника ты берешь выходную неделю.

Мать ничего не ответила, даже глаз не подняла.

— И это не обсуждается! — рявкнул отец так, что я с удивлением воззрилась на него. Он сморщился.

— Извините, — сказал он нам устало, — просто я… я переживаю. Не хочу, чтобы с тобой, дорогая, случилось то же, что с Мэри.

Я потерла глаза, чтобы отец не видел, как я закатила их. Мэри Арансон — молодая учительница английского, пришла утром на работу в свой любимый класс, а в четыре часа дня ее уносили на каталке — у женщины случился сердечный приступ от переутомления. Она умерла, так и не доехав до больницы. После в городе, конечно, многое поговаривали, но лично я считаю, что никакое это было не переутомление. Все знали, что ее муж замечательный человек, любящий отец и неукротимый зверь на работе, но все также знали и то, что у него были некоторые слабости. Как и у других мужчин, скажите вы? Я с вами не соглашусь — мой обожающий мать отец никогда бы не пошел по неправильному пути, так что моей матери, в отличии от бедной Мэри, при всем желании не грозил сердечный приступ «от переутомления» (хотя я и считала, что в случае чего моя мать достаточно сильная женщина, чтобы пережить и это).

Отец, видимо, решил, что она согласилась взять отпуск, и потому ел второе уже не с таким остервенением. А потом — буквально через минуту с разговора о здоровье матери, произошло то, чего никто из нас не мог предугадать. Словно бомба замедленного действия, из открытого окна подул сильный порыв ветра, развевая волосы матери, которые она (в попытках спрятать от мужа, наверное, все еще красную щеку) так тщательно укладывала сегодня утром в нелепую прическу.

Мать втянула носом воздух, и звук этот был настолько громким, что отец оторвался от поглощения аппетитного бигоса. Периферическим зрением я видела, как он повернул голову в ее сторону. А потом услышала это протяжное «А-ааах…». Поджав губы, я нашла в себе силы поднять глаза. Только усилием воли, скажу я вам, я не повторила за отцом его изумленное «А-ааах…». Мне даже пришлось поджать губы. Видит бог, я совсем этого не хотела.

Почти вся левая щека матери приобрела глубокий бордовый оттенок. Темно-желтый тональный крем, которым женщина щедро замазала половину своего лица, едва ли скрывал масштабы всей катастрофы. Мне, как и отцу, прекрасно были видны фиолетовые сгустки крови, спекшиеся у нее под кожей. Зрелище было не из приятных, но тем не менее мы с отцом не могли отвести от него глаз.

— Кто… — отец поперхнулся куском мяса, закашлялся, грубо сбросил мою руку, пытающуюся дотянуться до его спины, и только через минуту наконец смог вымолвить: — Кто это сделал?

Мать ему не ответила. Опустив глаза, словно грешница, она молча смотрела на свои руки. Мой отец, конечно, боялся услышать ответ, но знал бы он, как было страшно мне!

— Отвечай! Кто этот подонок?!

Я, замерев, не сводила глаз с матери.

«Ну давай же, скажи ему… Пусть он узнает всю правду о наших с тобой отношениях. Скажи ему, как тебя, словно клоуна перед выступлением, разукрасила собственная дочь. СКАЖИ ЕМУ, МАМА, НУ ЖЕ, СКАЖИ!»

Вдруг мать подняла свои глаза, васильковые радужки которых, точно только что опыленные бутоны, запорошились воздушной пыльцой, и посмотрела прямо на меня. И я бы, возможно, поверила ее внезапно потеплевшему взгляду, которым она меня одарила, если бы в этот момент ее брови слегка не приподнялись, а уголок ее губ чуть-чуть не потянулся бы вверх. О, дьявол!

Я раскусила ее в один миг, я сразу все поняла. Стать послушной, образцовой дочерью, такой серой мышкой, никуда не высовывающейся и всегда соглашающейся с умными взрослыми, взамен на молчание.

Нет, мамочка, слишком это дорогая цена.

Я слегка качнула головой и улыбнулась ей. Едва заметной улыбкой, чтобы не увидел отец — хоть он и смотрел только на свою «дорогую», я не хотела рисковать. А ее брови поползли еще выше. Может, она не ожидала от меня такого безрассудства или думала, что я не понимаю всей серьезности своего решения, однако я понимала. Я знала, что она не блефует, знала, что меня ждут крупные, намного большего размера, чем могло мне сулить общение с Марком, неприятности, но тем не менее я еще раз упрямо качнула головой. Уж кто-кто, а моя дорогая мамуля должна была знать главную черту моего характера.

Женщина наклонила голову набок — так, что идущий от окна дневной свет еще больше выставил напоказ ее безобразный синяк. Она будто давала мне последний шанс. Я упрямо вздернула голову вверх. Этим, дорогуша, ты меня не возьмешь.

Мне подумалось, что она уже готова была усмехнуться, а потом разразиться дьявольским, как иногда показывают в фильмах ужасов, смехом.

Мать, однако, молчала, а мы с отцом, хоть и по разным причинам, оба медленно умирали от страха.

— Я сама виновата, — ответила наконец женщина тихо, но очень четко. — Вчера вечером я по темноте спускалась с лестницы и не увидела одну ступеньку… Дорогой, прости, что сразу не рассказала, — она отвела взгляд от моего лица и посмотрела на мужа, — ты и так выматываешься на работе, и я не хотела давать тебе нового повода для расстройств.

Отец вздохнул и, сетуя на ее невнимательность и халатность к собственному здоровью, спросил, приложила ли она лед, намазала ли ушиб мазью. Она виновато кивнула.

Ох, папа, и ты ей поверил?

Я, прожигая глазами лицо матери, злобно сощурилась. Что за игру ты затеяла? Планируешь меня этим дальше шантажировать? Думаешь, я не пошлю тебя при первой же попытке намекнуть на что-либо подобное? Думаешь, ты победила, думаешь, обхитрила меня? Что ты так усмехаешься, ведьма? Я злилась, у меня было чувство, будто я чего-то не понимаю, будто она знает что-то такое, чего не знаю я. Впоследствии выяснилось, что зря я так низко думала о своей матери — насколько я знаю, для остального мира тот синяк так и остался следствием ее «халатной невнимательности» к своему здоровью.

Когда мы в молчании пили клюквенный морс, я кое на что решилась.

— Можно мне сегодня погулять? — спросила я, обращаясь к обоим родителям.

Отец быстро взглянул на жену, но та снова смотрела только на меня.

— Соф, — сказал отец так, словно я была раздражающим комаром, который летает по комнате, пищит и не дает уснуть. — Мы же с тобой договорились — эти выходные ты сидишь дома.

— Можно.

Мы с отцом разом обернулись. Мне не могло это послышаться? Она и правда это сказала?

— Дорогая?.. — отец рассеянно заморгал. — А как же запрет?

— Ты можешь сегодня пройтись по утесу, там, где мы сможем тебя видеть. Всего на час, — произнесла мать скороговоркой. — Ей нужен солнечный свет, смотри, какая она бледная, — пояснила она на вопрошающий взгляд отца.

Отец, быстро взглянув на меня, возражать не стал. Я бросила последний взгляд на мать, в котором подозрительности было явно больше, нежели благодарности, и бегом, пока они не передумали, понеслась к лестнице.

Впоследствии это взаимное недоверие часто вставало между нами — напряженное, как струна, оно постоянно маячило где-то на заднем фоне, раздражая нас обеих, о чем мы, разумеется ни за что бы не признались.

Сейчас я думаю, а может из-за него все вышло таким поганым образом?.. Не-ет, не из-за него, конечно, нет, но мне иногда нужно скинуть с себя хоть небольшую часть давящего груза.

Хотя бы малую часть вины.

* * *

Я ступила на засушливый утес — в воздухе пахло душицей, фиалками и морской водой. Идя к заранее обговоренному месту, я радовалась тому, как развевается легкое платье на ветру, каким красивым цветом налились бутоны фиалок и как беспощадно греет сегодня солнце всё вокруг.

Марк стоял там, где мы договорились — около выжженной, обласканной солнечным светом поляны.

— Привет, — просияла я, подходя ближе. Мы обнялись (я невольно засмущалась) и зашагали в сторону моря. Как вы уже знаете, у меня был всего час, и хотя мать и проявила некоторое великодушие, я не хотела испытывать ее терпение, заявившись позднее четырех часов дня. Я в общих чертах рассказала Марку о том, что было после нашего расставания, в том числе и о приходе шерифа города к нам домой и о звонках полиции ему на телефон. Услышав про бесплодные попытки правозащитников дозвониться до него, Марк только усмехался.

— Я дал им несуществующий номер — они могут трезвонить туда сколько душе угодно, — говорил он, самодовольно потирая ладони.

— Марк, пообещай мне кое-что, — попросила я, когда мы возвращались по пустынной дороге к моему дому.

— Все, что хочешь, веснушка.

— Пообещай, что будешь острожен. Ты знаешь… — тут я немного поколебалась. — Мать заточила на тебя зуб, и у шерифа твое имя на ус намотано. Пожалуйста, не лезь на рожон. Лау прекрасный город, но иногда — это есть в любом коллективе — люди часто бывают предвзяты к новичкам, ты понимаешь, о чем я?

Мужчина беспечно улыбнулся и закинул руку мне на плечи.

— За меня не волнуйся. Просто я отличаюсь от них, но совсем скоро люди привыкнут ко мне, как привыкают к новой мебели у себя дома или новому костюму. Поначалу все новое кажется чудным, не таким, как должно быть — это свойство человеческой психики, но постепенно люди свыкаются и через некоторое время уже не отличают новое от старого.

Я вяло улыбнулась, в глубине души сомневаясь, что Марка смогут принять в нашу тихую обитель так легко и просто, как он надеется.

— Лапуль, мы же завтра встретимся? — спросил Марк, когда мы уже подходили к моему дома, и я вздрогнула.

— Что такое? — заметил мужчина мою реакцию.

— Ничего, — я мотнула головой, а образ перед глазами никак не хотел уходить.

Размалеванная девица, черный галстук Марка в ее руке и эти отвратительные красные губы…

— Ну так что, пойдем гулять?

— Мы и сейчас гуляем, — я улыбнулась, оправляя юбку платья, снова и снова пытающуюся вздернуться вверх.

— Нет, это не то. Я имею в виду настоящее свидание.

Я подавила вздох. Нет, на свидание мать меня точно не отпустит.

— На этих выходных не выйдет, — ответила я, вспоминая отцовские слова: Соф, ну мы же с тобой договорились — эти выходные ты сидишь дома.

— Не получится, говоришь?

— Нет, — на это раз я все же вздохнула.

Марк помолчал.

— Я что-нибудь придумаю.

— Что? — я бессильно взмахнула руками. — Мне нельзя выходить за пределы дома и территории вокруг.

— Доверься мне, — мужчина легонько сжал мои плечи. — Завтра мы идем с тобой на свидание. Даю слово.

Я усмехнулась, останавливаясь напротив шелестящих лип. Мы почти подошли к моему дому.

Отметя все колебания, я поцеловала мужчину в щеку, задержавшись на его скуле чуть дольше, чем этого требовалось.

— Только без похищений, идет?

Марк засмеялся.

— Понял, понял. Все будет прилично, обещаю.

Я улыбнулась, через плечо поглядывая на дорогу. До дома оставалось шагов десять, не больше.

— Ну, я пойду, — сказала я, подавив внезапную грусть, сжавшую мне грудную клетку.

— Хорошо, — Марк с неохотой убрал свою руку с моих плеч. — Тогда до завтра.

— До завтра, — я помахала ему рукой, в последний раз посмотрела на него и не оглядываясь пошла к дому.

— Софи! — окликнул меня мужчина, когда я уже открывала калитку. — Знаешь, тебе чертовски идет это платье.

Смутившись, я поскорее, пока Марк не успел крикнуть что-нибудь еще, закрыла за собой дверь.

«Мать ошибалась вчера, — думала я, лежа в постели без сна. — Он не похож на других мужчин, он не такой».

Боже, как же я оказалась тогда права! Марк Криспин Аттье действительно оказался не таким, как все мужчины.

И скоро судьба предоставила мне шанс в этом убедиться.