Страшная сказка

Виолетта Векша, 2022

Что делать, если твоего любимого обвиняют в чудовищном преступлении? Что делать, когда твой привычный мир рушится и ты понимаешь, что все, что произошло с этим милым тихим городком – последствия твоей слепой, разрушительной любви? Софи предстоит сделать чудовищный выбор: либо внять голосу рассудка и послушать свою мать, отношения с которой уже давно балансируют на грани ненависти и далекого чувства детской привязанности, либо, отрекшись от семьи и правосудия, с головой окунуться в пучину темной страсти, в которую ее умело затягивает молодой человек. Только когда в ее любимом городе жертв становится все больше, Софи понимает, что у нее есть лишь один выход…

Глава 6

Проснулась я в двенадцать часов дня — гораздо позже, чем обычно. Встала с постели, потянулась, открыла окно и вдохнула в себя весну. Так дивно, так сладко было в то солнечное утро! На первый этаж я спускалась с легким ощущением радости в груди, я улыбалась — сама не зная чему.

На кухне я встретила мать, которая разговаривала с отцом, и судя по их лицам — разговор шел обо мне. Я поздоровалась и села за стол. Мать тут же вскочила с места — словно один мой вид вызывал у нее неудержимое желание проблеваться.

Снова, сейчас она снова покажет себя в своем сучьем обличии.

А потом я почувствовала, что стол дрогнул — это мать швырнула на него тарелку с яичницей.

— Ешь, — бросила она мне и поставила миску с кашей с такой силой, что я могла поклясться — днище тарелки пошло трещинами.

— Спасибо, мам, — ответила я, качая головой. Вопросительно посмотрела на отца — тот только помотал головой.

Ели мы с отцом в тишине. Мать отошла к плите, и я кожей чувствовала ее тяжелое дыхание.

— Софи, — позвал меня отец в тот момент, когда гнетущая тишина начала давить на голову не хуже пыточных тисков.

— Что?

— Ты кое-что обещала нам вчера.

— Обещала? Я? Что-то не припомню… — я сделала удивленное лицо.

Резкий взгляд отца и наступившая следом тишина, вместо аплодисментов встретившая нерадивого клоуна, оборвали у меня все желание кривляться.

— Ах, это… Ну да. Конечно, — ускользнувший из-под моего присмотра яд, разумеется, предназначался только для материнских ушей.

И знаете что? Я рассказала им о Марке. Сказала, что это мой старый знакомый (хоть Моррису и было известно, что Марк впервые приехал в Лау этой весной, мать этого знать, конечно, не могла), рассказала о пикнике и о том, что мне чертовски жаль, что я заставила их нервничать.

— Кхм… — нахмурился отец, выслушав меня. — Может, ты и сказала нам правду, может и нет. Это известно только господу Богу. Во всяком случае, это очень похоже на правду. Хм… — отец посмотрел на мать и сказал: — Софи, мы думаем, что тебе лучше не ходить одной по городу. По крайней мере, до конца этой недели. Завтра утром я отвезу тебя на работу, а потом заберу в шесть часов вечера домой.

Закончив с неудобным для него разговором, он принялся за кофе. Слегка улыбаясь (тоже мне наказание!), я потянулась за печеньем, и в тот момент мать, в упор глядя на отца, выразительно прочистила горло. Мужчина поставил чашку на стол, сжал губы в тонкую линию и хмуро проговорил:

— И еще… На выходных ты будешь гулять только в пределах нашего участка.

Черт, а вот с этим уже посложнее. Я увидела, что отец, скривив лицо, повернулся ко мне с таким видом, словно извинялся за свои последние слова.

Я знаю, пап, знаю… Ты не хотел ничего подобного.

Я улыбнулась и кивнула отцу: «Все в порядке, не страшно». Уголки его губ немного приподнялись, и он, откашлявшись, сказал:

— Вот мы всё и разрешили, да, девочки?

Мать, закатив глаза, кивнула. Вот и славно, мам. Надеюсь, твоя завистливая душонка довольна.

— Хорошо, а сейчас… Софи, ты можешь закончить ту работу, что бросила вчера днем.

— Конечно, пап.

Я встала со стола и, не глядя на мать, боясь хоть как-то выдать свою тревогу, направилась в прихожую.

— И да, Соф, — крикнул отец у самой двери, — постарайся на этот раз никуда не сбегать… А если уж совсем приспичит, предупреди нас с матерью на худой конец.

Усмехаясь, представляя себе, как мать, покраснев до ушей, сердито шикнула на мужа, я вышла на свежий воздух.

Всё-таки с отцом мне повезло.

Всю неделю я выкладывала товар на полки, сверяла ценники и принимала грузовики с паллетами, которые были вдвое выше меня. Я встречала знакомых людей в магазине и видела их лица, полные чрезмерного, как чай, в который добавили слишком много сахара и от которого начинает тошнить, сочувствия. Конечно же, я знала, о чем они думают. Я читала в их глазах жалость, словно они застигли меня собирающей возле мусорки пустые бутылки. «Какой ужас, как так можно?» — так и слышала я их мысли. «А ведь она подавала такие надежды, и семья у нее образованная, вон, как ее мать преуспела. Ужас, ужас… Хорошо, что моя дочь до такого никогда не опустится».

«Временно, — твердила я себе, обслуживая за кассой их поплывшие от жира лица, — это всё временно. Временная работа…»

В пятницу время бежало быстрее моих мрачноватых мыслей: я не заметила, как за окном начало темнеть.

— На сегодня всё, — сказал мне Финч, администратор магазина, в полседьмого вечера.

— До понедельника, — сказала я, чувствуя, как ноющая боль разливается по мышцам всего тела: сегодня я таскала тележки с коробками и почти не стояла у кассы.

Выйдя на улицу, я с благодарностью вдохнула чистый сумеречный воздух. Пахло травами и еще чем-то легким, весенним. Уйдя в свои мысли, я не заметила, как налетела на полненькую светлую девушку.

— Ой… — я буквально врезалась в нее, и она от неожиданности выронила свои многочисленные сумки и пакеты на землю. Зеленые яблоки, точно кузнечики, повыпрыгивали из пакета и понеслись по ярко-красному тротуару.

— Простите меня ради бога, — я быстро посмотрела на девушку, которая каким-то образом умудрялась поднимать свои баулы с земли и свободной рукой держать вырывающегося ребенка. Не теряя ни минуты, я кинулась вниз по тротуару, где яблоки, стремительно набирая скорость, скатывались с потрескавшегося кирпича. Собрав все фрукты у подножия холма, я вернулась к девушке.

— Еле догнала, — сказала я, убирая прилипшие ко лбу волосы. — Еще раз извините.

Девушка, получив обратно свой пакет с несколько побитым содержимым, смотрела на меня, нахмурив свои широкие брови: я могла бы сказать, что она усиленно пытается что-то вспомнить.

— Мы раньше не встречались? Ваше лицо кажется мне знакомым.

— Не думаю.

Нет, среди моих знакомых нет молодых мамочек с потертыми штанами из магазина типа «Всё задаром». Ты ошиблась, крошка.

— Бог мой… — внезапно воскликнула она, расширив глаза. — Софи!

Я недоуменно нахмурилась: откуда эта девица меня знает? Знакомая матери?

— Соф, ты что же, не узнаешь меня?

Я усиленно вглядывалась в ее полное лицо, обрамленное отросшими корнями волос, пытаясь найти хоть что-то, любую деталь, которая поможет мне узнать незнакомку.

Наконец я виновато пожала плечами: «Извиняй, подруга, но ты, видимо, ошиблась».

— Я Эллен, — пораженно вымолвила девушка, — Эллен Клайд. Мы же дружили в школе…

— Эллен? Эля?!

Я с немым удивлением уставилась на девушку. Да ну нет, не может такого быть.

Сейчас я вспоминаю, как стояла тогда с разинутым ртом посреди тротуара, и мне становится стыдно.

— Что, так изменилась? — Эля посмотрела на меня, высоко подняв брови.

Что я могла ей ответить? Я смотрела на нее во все глаза, ища, выискивая в стоящей передо мной девушке ту Элю — которую я помнила и с которой кидала камешки навстречу бушующим волнам. Куда, черт подери, подевалась миниатюрная красавица, по которой сходили с ума все ребята со школьного двора?! Потускневшая, замученная домом и детьми, она смотрела на меня и, разумеется, всё понимала.

Черт, да у нее даже взгляд стал мутным и каким-то блеклым, словно выцветшая футболка.

— Ну… нет, — наконец проговорила я, отводя глаза и отчаянно пытаясь придумать какое-нибудь объяснение своей заминке. — Просто… Понимаешь, я сегодня без очков, поэтому все люди для меня сейчас как большие груши-переростки.

Эля эту нелепую ложь проглотила. Выпучила свои огромные глаза и покачала белокурой головой. Да и что ей в сущности оставалось делать? Продолжить игру, разумеется.

— А вот ты изменилась, Софи, — вдруг сказала мне девушка, придирчиво меня оглядывая.

— Ну да. Два года, считай, прошло, — ответила я ей, гадая, неужели я выгляжу для нее так же, как и она для меня — незнакомкой в чужом обличии?

— Ты повзрослела, прическу сменила и одеваешься по-другому, — медленно произнесла Эля, качая на руках надувшуюся девочку. — И взгляд стал таким серьезным, целеустремленным что ли…

Я еле сдержалась, чтобы не хмыкнуть. Серьезный взгляд? Да ладно.

— Вот только знаешь, Соф, — она прошлась по мне глазами, — кожа рук у тебя совсем испортилась. Ну, да ты и сама должна это понимать. Сухая, вся в мозолях и шелушениях… Нехорошо, — она прищелкнула языком и добавила: — Если что, ты всегда можешь обратиться ко мне за помощью. Я об этом знаю всё: ванночки, маски, примочки — ты спрашивай, не стесняйся.

Покраснев, я не сразу нашлась, что ответить. Абсурдность ее слов вызвала во мне неконтролируемый смех, который, однако, я все же сдержала.

Руки… конечно же, они в ужасном состоянии. Таскание туда-сюда тяжеленных коробок, знаешь ли, не способствует гладкости кожи. Мне очень хотелось огрызнуться, но потом я еще раз посмотрела на нее и сладко улыбнулась. Ни к чему мне еще глубже закапывать ее в яму, в которую она сама себя добровольно заточила.

К тому же она права — руки у меня и правда в дрянном состоянии.

— Обязательно, Эль, — сказала я, старательно улыбаясь. — А что у тебя нового, как вообще дела?

Она, казалось, только и ждала этого вопроса: люди так любят почесать языками о себе любимых! Я узнала, что сразу после окончания школы девушка поехала на курсы журналистики в Крослин, вышла там замуж за фермера (бросив обучение), еще через полгода родила Соню и сейчас по ощущениям предполагает, что снова беременна.

— Здорово, поздравляю! — я расплылась в улыбке, и, боюсь, улыбка моя была далека от искренней радости.

К счастью, девушка этого не заметила: она повернулась к дочери, достала из кармана широких штанов замызганный платок и вытерла им у сладко посапывающей на плече дочурке струйку мутно-желтой слюны. Я не смогла подавить дрожь отвращения.

— А как там Дэн? — спросила я просто чтобы заполнить возникшую паузу. — Наверное, тот еще красавец…

Девушка хмыкнула, порылась в большой (огромной!) сумке и вытащила на свет фотографию с затертыми углами.

— Сама мне скажи: красавец он или нет.

Я долго смотрела на снимок. На нем шесть юношей-спортсменов, одетых в красные плавки, стояли на песчаном пляже и улыбались на камеру.

— Что, тоже не узнаешь? — спросила Эля, подходя ближе.

— Он? — я ткнула пальцем на самого тощего из ребят.

Эля покачала головой, закатила глаза и указала на самого высокого парня в центре. Я ахнула.

Угловатый, чуть высокомерный школьник остался сидеть за партой, на его место пришел Дэн — с хорошо развитой мускулатурой, ясными глазами и вздернутым кверху подбородком.

— Обалдеть! — проговорила я, пялясь на снимок. — На него наверняка вешаются все девчонки в городе.

— Да куда там, он только о колледже и думает. Мечтает поступить в медицинский, — она хмыкнула.

— Достойная цель, — улыбнувшись, я порадовалась, что парень решил ставить высокие цели и не брать пример с сестры.

Эля лишь отмахнулась. Соня вновь захныкала, и девушка, качая ее, сказала:

— Она есть хочет, наверное. Мы пойдем.

— Да, конечно, — я посмотрела на ее взмокшее лицо.

Мы обнялись.

— Рада была тебя увидеть, Соф, — сказала Эля, поудобней обхватывая дочь.

— Взаимно. Передавай привет Дэну.

— Угу, — отрешенно пробормотала она, взваливая на себя натянутые до предела сумки и пакеты. Помахала мне загруженной вещами рукой:

— Пока, Соф! Мы еще увидимся! И не забывай про руки, — подмигнув, крикнула она мне, перебегая дорогу и не обращая внимания на сигналящих ей вслед водителей.

Не сдерживая усмешку, я пошла вдоль улицы. Я подымалась в гору, слушала далекое пение альбатросов (возможно, это самцы решили испытать удачу, привлекая своим писком самых красивых самок побережья) и не переставала думать о том, как же может измениться человеческая жизнь. Если я когда-то вспоминала свою школьную знакомую, мне приходило на ум только одно слово. Эля была самой «милой» из всех, кого я знала. Образ светловолосой девушки с хрупкой фигурой и прозрачными голубыми глазами запечатлелся у меня в голове и не хотел связываться с потрепанным видом домохозяйки и спиногрызом на ее покрасневших от натуги руках.

Разумеется, осуждать других людей не очень-то хорошо. Не судите, да не судимы будете, кажется? Это ее жизнь и пусть она еще хоть сотню мелких нарожает, вот только я не видела счастливого блеска в глазах Эли, и потому сделала вывод, что моя школьная подруга стала еще одной домохозяйкой, замученной детьми, уборкой, готовкой и полным отсутствием внимания со стороны любимого мужчины.

Я повернула за угол и ступила на Песочную улицу. Идя мимо склонившихся к земле ив, я думала о том, что такие девушки, как Эля, никогда не выберутся из бытовой рутины, из вязкого болота под названием «счастливая семейная жизнь», где жена продолжает род, батрачит на работе за семерых и еще успевает при этом готовить свежие супы на обед и следить, чтобы в доме не поселились усатые твари.

«На самом деле, — думала я, завидя знакомый огонек на краю утеса, — эти женщины — они святые. Им не вручают медали и про них не пишут в газетах, но они, безусловно, заслуживают уважения. У них никогда не хватит смелости изменить свою жизнь; связывая себя обязательствами чести и долга, они будут жить для детей, для мужа, для матери мужа, для кого угодно, но только не для себя… А вообще, — одернула я себя, наконец подходя к освещенной тусклым фонарем калитке, — все мы под Богом ходим. Еще неизвестно, какая мне предначертана судьба».

Зайдя домой, я, ведомая восхитительным запахом, околдовавшим мой голодный желудок, поспешила на кухню, где застала стоящую у плиты мать. Женщина помешивала в большой кастрюле картофельное пюре, а бурлящая рядом сковородка, несомненно, была виновницей аромата, пропитавшего весь дом с ног до головы.

— Как вкусно пахнет! — сказала я, подходя к плите. — Что у нас сегодня на ужин?

— А тебе это к чему? — спросила мать, добавляя в кастрюлю куркуму — пюре сразу же приобрело красивый золотистый оттенок. — Неужели в кафе стали хуже кормить? Или у него хватило денег только на чай?

— О чем ты? — я приподняла крышечку и зажмурилась от ударившего по глазам пара.

— Ты прекрасно знаешь, о чем.

Когда до меня медленно начал доходить смысл ее слов, я поперхнулась стащенной со стола половинкой огурца.

— Обалдеть, ты думаешь, я была с Марком… Невероятно, — я со вздохом опустилась на стул.

Посмотрела на часы — они показывали половину восьмого. Ох, обычно в это время я уже давно дома.

С минуту мы молчали. Из радио нежно лился блюз. Мать добавляла мои любимые специи в булькающую подливу, я вслушивалась в доносившееся из живота урчание, которое, надеюсь, было слышно и ей.

— Мам, — я опустила голову на скрещенные руки и полулегла на кухонный стол. — Я правда никуда не заходила после работы. Встретила на улице школьную подругу — Элю, ты должна ее помнить, она как-то к нам приходила, светленькая такая… Ну, мы и поболтали немного. У нее, кстати, дочка недавно родилась, Соней назвали…

Не дождавшись ответа, я вскочила из-за стола. Не успела я сделать и пары шагов, как мать рявкнула:

— А ну живо за стол!

Я поплелась обратно. Села, взяла вилку и размешала поставленное напротив моего стула пюре с подливой.

— Мам, я правда с ним не виделась сегодня, — сказала я очень тихо, прожевывая тушеное мясо.

Ну почему, когда сын или дочь решают сказать правду своим родителям, те им не верят, зато ложь иной раз проглатывают словно лепешки на завтрак??

— Да знаю я, — ответила мать, вздыхая и садясь рядом.

Мы ели в молчании. Когда из радио послышались первые звуки сказочной сюиты Грига, мать спросила:

— Как дела на работе?

Я пожала плечами. Сегодняшний день был похож на вчерашний, а завтрашний будет просто продолжением сегодняшнего. Просто еще одна копия с одними и теми же персонажами.

— М-да… — женщина недовольно поджала губы. — Ты должна быть благодарной, Софи. Помнишь Белинду, парикмахершу на Стоуридж стрит? Ее дочь, твоя ровесница, уже как третий месяц не может найти работу. Бедняжка…

Я кивнула, практически не слушая. Интересно, а куда поведет меня Марк завтра?

— Скажи мне, что с тобой происходит?

Резкий голос матери вдребезги разбил мои витания в облаках. Партия постепенно набирала ход: фаготы, виолончели и контрабасы легкой поступью вышли на сцену.

— Ничего не происходит. То есть в данный момент я ужинаю, — сказала я, стараясь всё перевести в шутку, но женщина даже не улыбнулась.

— Он тебе нравится, Софи? — тихо спросила она. Для меня этот голос прозвучал как огнестрельный выстрел.

— Не понимаю, о чем ты, — буркнула я, нанизывая на вилку кусок свинины.

— Ну как же? Не понимаешь, значит… — она с преувеличенной педантичностью положила свои нож и вилку на стол, словно боялась в порыве чувств их расплющить. Или еще что похуже. Потом глубоко вдохнула и спросила: — Скажи мне, ты представляешь вас вместе? Думаешь о нем перед сном? А когда ты вспоминаешь о его улыбке, твое сердце не пропускает пару-тройку ударов?

— Хватит, — сказала я, тоже откладывая приборы и всей душой желая, чтобы она замолчала.

Скрипки и альты передали эстафету гобоям и кларнетам, ускоряя, наращивая темп. Зловещие звуки дружным строем промаршировали по кухне.

— Тебе нравится о нем мечтать, Соф? — ядовито прошептала мать. — Уже придумала, какое свадебное платье наденешь и как назовешь детей? Ты уже распланировала вашу счастливую семейную жизнь?

— Я сказала ХВАТИТ! — я не заметила, как вскочила из-за стола. Раздражение от голода, только лишь от голода, переросло в нечто такое, отчего у меня самой побежали мурашки по телу. Казалось, что сердце сейчас выпрыгнет из грудной клетки, просто разорвет грудь к чертям. Меня заколотило. Руки безостановочно тряслись, и чтобы унять дрожь, я сжала их в кулаки, надавив ногтями на одеревеневшие сухожилия.

Мне так и хотелось ей крикнуть: «Это запретная тема, мама! Неужели ты ничего не понимаешь?»

— Вот ты мне и ответила, — сказала мать, подымаясь со стола с видом победительницы.

Выдохнув, я покачала головой.

Зачем ты это делаешь? Не надо, мама. Пожалуйста, оставь это.

— Только хочу тебя предупредить, я ведь твоя мама, я должна дать своей девочке совет.

— Пожалуйста, не надо, — почти против воли взмолилась я.

Я прекрасно знала, что стоит ей чуть надавить, как это вырвется наружу, сметая всё на своем пути.

Мелодия неумолимо двигалась к концу, предвещая яркую кульминацию, а она, похоже, и не замечала надвигающейся бури. Сверлила меня серо-синими — черт, так похожими на мои собственные! — глазами, а рот ее, кривляясь, выплевывал желчь порцию за порцией.

— Всё может закончиться не так радужно. Ты знаешь… — она замолчала с таким видом, будто решалась на что-то самое важное в своей жизни. — Я никогда тебе не говорила, кхм…

Она откашлялась и даже немного порозовела.

— В пятнадцать лет я пошла в лес за ягодами. Обычное лето, обычный день. А возвращаться домой мне пришлось глубокой ночью, чтобы соседи не увидели, в какие клочья превратилась моя юбка. Прямо как в сказке про заблудившуюся девочку, которую спас добрый принц… Только в моем случае никакого принца не было. Это было до знакомства с твоим папой. Чудо, что я вообще смогла… Гм, не важно. Тогда я пообещала себе, что моя дочь никогда с таким не столкнется, что я этого не допущу.

— Что? О господи…

Я прикрыла глаза, переваривая услышанное. То, что я узнала, должно было, казалось, выжать из меня сочувствие или хотя бы жалость, но балом заправляла только злость, как обычно.

— Я сделаю все, я серьезно, Соф, все, только чтобы…

— Что ты несешь! — Я закричала, встряхиваясь. — При чем здесь твое детство? То, что произошло с тобой… да, это ужасно, но это была твоя жизнь, а это — моя, черт возьми!

Она вдруг засмеялась. Противный звук, словно скребут ногтем по стеклу. Я закрыла уши, не в силах и дальше это слышать.

Злость шла из глубин, из самого ада. Я растворялась в ней. Не противясь. Впуская ее в свое сердце и выпуская в виде взглядов, от которых можно было запросто умереть. От нетерпения, бурлящего внутри, я теряла голову. Я ничего не соображала. Всё отошло на второй план. Все померкло. Лишь трясущиеся руки, лишь острый, бессильный гнев, затопляющий всё во мне, пожирающий всю меня, без остатка.

— Замолчи, замолчи, ЗАТКНИСЬ!

— А ты заставь меня! Аха-ха-ха-ха! А-а, — ее кошмарный гогот перешел в истерию, — ну конечно, я же твоя мать, ты ничего не можешь мне сделать!

Заходясь в крупной дрожи, я с ужасом смотрела на стоящую напротив меня женщину. Первобытная, такая древняя, что захватывало дух, ярость, пропитывающая кровь, ломающая кости, скручивающая жилы, ударила меня в самое сердце.

Я так боялась, что она сожрет меня. Сплющит меня в своих косматых объятиях, лишив возможности дышать, видеть, чувствовать. Выжрет мне внутренности, оставив за собой глубокие рваные раны, сочащиеся черной, липкой кровью. Я боялась ее, а ей — о, боги! — ей это было только на руку.

Холодные мурашки липкой волной расплескались по всему телу. Что-то темное заскреблось под кожей в ожидании веселой заварушки.

Толчок. Робкий стук под ребрами.

Нет, уже не остановить.

Кухня в один миг словно бы превратилась в огромную жаровню, я чувствовала, как липкий жар растекается по лбу, переходя к вискам и отдаваясь там пульсирующим стуком.

И это взбесило меня едва ли не сильнее, чем произнесенные матерью последующие слова.

— Позволь мне — как матери — открыть тебе правду, — сказала она, подходя ко мне ближе. — Даже если он не изнасилует тебя где-нибудь на голом утесе, зажимая твой кривляющийся рот кулаком, а потом не оставит тебя, полуголую, подыхать от холода, он в любом случае поступит с тобой как подонок. У меня нюх на таких. Вот увидишь, он наобещает тебе гору алмазов, верную любовь и сильное плечо, а потом, когда наиграется, бросит одну…

— ЗАТКНИ РОТ! — прорычала я, чувствуя, что нахожусь на грани, кошмарной грани, переступить которую означало бы стать кем-то иным, кем-то, кто гораздо хуже моего представления о себе самой.

Басы виолончелей и контрабасов уже притоптывали в зловещей пляске, ударные во всю мощь заходились в бешеном вихре.

— Да, — продолжала мать гнусавым голосом, — да, он бросит тебя, как последнюю потаскуху, как сучку, готовую раздвинуть ноги при первом ласковом словечке на ухо, а потом найдет себе другую подстилку…

Сознание помутилось, глаза застлало красной пеленой — я слышала резкий хлест как будто во сне. Видела, как подымалась моя рука, но не могла ее остановить. Охватившая мое нутро злость была страшной, безбожной. Я полностью ей подчинилась, отдала ей себя всю — до последней капли холодного пота, ледяным душем прошибающего ряды позвонков.

Звучание оркестра вдруг резко оборвалось. Нечисть ликующе приветствовала горного короля.

Дрожа, я не сводила глаз с родного мне по крови человека. Мать стояла посреди кухни, ее глаза едва не вылезли из орбит, по левой щеке расползалось большое, стремительно краснеющее пятно. Песенка спета — сделав несколько упрямых попыток, оркестр окончательно смолк.

Ни слова не говоря, я выбежала из кухни. В темноте, спотыкаясь, я добежала до спальни и, завалившись на кровать, беззвучно закричала в подушку.

«А что, если она окажется права? — вдруг подумала я, чувствуя, как от напряжения начинает скручивать виски. — Что это все игра, мираж под прикрытием красивых слов и поступков? Что ты будешь делать тогда, Соф? Что?»