Тайна с глазами, полными любви

Василий Дыш

У нее есть имя, но ее нет.У нее есть тело, но ее нет.У нее есть жизнь, но ее нет.Такие условия ей были поставлены для беспрекословного выполнения.Она Тайна, она есть, и у нее есть любовь.

Глава 9

Она работала в госпитале хирургом. Спасала жизни людей, выполняла свой раз и на всю жизнь принятый долг операциями, ночными дежурствами и другими тяготами работы врача, соглашалась на ночные дежурства в больнице, задерживалась на работе. Этим очень был недоволен ее папа, он приказывал ей прекратить дежурства. Она противилась, продолжала так жить. Изучала медицину. Совершенствовала свои знания и практику. Знала — тем самым она может продлить то время, когда она принадлежит самой себе.

Ночи ее от такого графика стали очень короткими. Она разучилась спать. Ей хватало два-три часа, чтобы ощутить подобие отдыха, и ее это устраивало.

Она работала в обычном госпитале, а так как в их стране война никогда не прекращалась, то ее госпиталь мгновенно превращался в военный. Она спасала людей, пострадавших от настоящих пуль, взрывов, осколков, именно простых гражданских людей, не солдат. Потому что война ведется народом против народа соседней страны.

Улицы ее города были в ужасном, унылом, разбитом состоянии. Впрочем, что еще ждать от страны в войне? Она знала все эти переулки, проходные дворы — по ним она много раз ходила, возвращаясь с работы. Уставшая, но счастливая с чувством выполненного долга, что опять помогла людям. Привычный маршрут. Ей нечасто приходилось идти пешком, водитель и машина были в полном ее распоряжении всегда, но она искала эту возможность пройтись одной. Одной, лишь с мыслями о себе, о месте ее в жизни, о работе. Все ли она сделала сегодня, что могла? Все ли свои знания применила, спасая людей на своем посту врача? Все ли умения ее оказались теми, которые помогли уменьшить боль и страдания? Днем или за ночь? Она шла домой, в тот дом, в который не хотела возвращаться. Перед глазами стояли ночные пациенты, кровавые жертвы чьей-то злой воли, если было неспокойно опять, или просто обычные больные с геморройными свищами и болячками на теле, старые бабульки, дети. Дети тоже были ее пациентами. Ведь она была детский врач-хирург. Только с огромной разницей — она обязана была уметь лечить всех. Всех, кто пришел сам или кого уже привезли к ней за милосердием и помощью. Таковы были реалии ее несчастной, но любимой страны. Страны, истекающей кровью, платящей за свою независимость жизнями людей.

Становясь врачом, она клялась тогда, в России, клятвой, которой верна. Не считала своего времени и сил, места ее работы или отдыха. Она готова прийти на помощь тем, кому она нужна, чтобы спасти жизнь. И свою честь. Вспомнила, как недавно на празднике в городском парке, у них тоже умеют веселиться и праздновать, увидела, как один мужчина вдруг закашлялся и повалился в траву лужайки. Она поняла все. С ней в ее дамской сумочке она всегда держала набор хирургических инструментов. Самый начальный необходимый набор — скальпель, ножницы и прочее, понятное только медику. Она выхватила из футляра скальпель, уверенно пробила лезвием горло задыхающегося мужчины и вставила в отверстие свою шариковую ручку, отвинтив колпачок зубами и отбросив в сторону пишущий стержень, — ей необходима была лишь трубочка корпуса ручки. Через этот канал для воздуха мужчина задышал. Рами стояла перед ним на коленях и зажимала рану ладонью, ища глазами спешащую к ним помощь. Все эти действия были сделаны ею на автоматизме, инстинкте помочь. Она не отдавала себе отчета, просто спасала жизнь человека. Она это умела делать отлично. Свою душу тоже она спасала этим — добром к людям.

Она была Тайной, но ее как бы не было на свете. Но вот же она. Вот — идет домой с чувством выполненного долга. Уставшая от своей работы с болью. Чужой болью. Она честна перед Аллахом и людьми. И перед самой собой.

Ноги привычно, в туфельках на небольшом каблуке, выбирали место, куда им ступить, лавируя между выбоинами и ямками на дороге. Рами думала о том, что и дома она не отдохнет. Душой не отдохнет. Ведь там всегда ранее ее ждал или ненавистный муж, который уже погиб, освободив часть ее души из страха, или ее братья с очередными друзьями — женихами. Она не хотела домой.

Дети находились под заботой нянь и домашних помощников. Она жила в достатке, с папиной помощью, которую не замечала, просто не задумывалась о бытовых проблемах, которые есть у большинства людей. Кто-то оплачивал зарплату ее домашним работникам, садовнику, няням, уборщицам.

Такая «королевская» жизнь, со стороны, но она тяготилась этим. Тяжело работала и не любила свой дом — дом страданий. Она получала зарплату за свою работу. Иногда она даже удивлялась — ведь она делает свою работу с удовольствием, с благодарностью в глазах пациентов, вылеченных ею. Ей нравится резать и шить, клеить и отрезать. Только эти действия с телами людей. Живых людей. Она доктор!

Пред ней пробежала кошка, остановилась, посмотрела на человека и мяукнула. Рами показалось, что кошка как бы подбодрила ее. Вот — даже животное понимает ее состояние сейчас.

Кто она в этой жизни? Почему она не принадлежит даже себе? Свобода ведь главная цель и критерий жизни человека. Где она для нее? Внешне, не внутренне. Кто поймет ее? Кто тот человек, который примет ее такую, которую не знает еще никто? Она сама еще себя не знает. Она не могла огрубеть от жизни такой. Она не позволяла себе струсить, дрогнуть — тогда это будет уже не она сама. Как же не хочется идти домой…

Отвлекаясь такими мыслями, повернула на следующую улицу.

Ей накинули мешок на голову. Зажали рот грубо, заломили руки, повалили, схватили, потащили. Бросили в какой-то транспорт. На жесткий пол, какие-то ящики, она их чувствовала телом. Связали руки и ноги чем-то колючим и грубым, нанося ссадины и царапины. На мешок, или что там у нее на лице, наложили повязки — закрыть рот от криков. Стало трудно дышать, совсем трудно.

Такие действия с собой она не ощущала давно — с тех пор потерянного детства. Воздуха не хватало, было душно лицу под мешком, не проникал свет, ничего. Она лишь слышала короткие распоряжения, выкрикиваемые кем-то.

Начала понимать: ее похитили! Она видела такое в фильмах. Но ее… К себе она подобное не примеряла.

Они ехали долго, время замерло, только болели связанные руки и ноги, и острые края чего-то вонзались в ее тело. Кто-то сидел рядом, она слышала его слова. Не к ней обращенные — к тем, кто был еще.

Испугалась? Наверное, нет. Может, чувствовала обреченность? В ее жизни было все. Теперь и похищение — если это было оно. Просто ощутила очередное насилие над собой — те же самые ощущения беспомощности.

Не может она понять — возвращение домой или вот эта поездка, против ее воли, в неизвестность — все было невыносимо неприятно и ужасно.

Ее отнесли в какой-то сарай. Видимо, где-то в сельской местности. Там были запахи животных. Она их знает. С детства. Лошади? Овцы?

Она тут как жертвенный баран?

Не было мыслей, испуга почему-то не было. Сопротивляться? Кому? Чему? Она была готова как-то постоять за себя, если что. Ее не трогали, лишь сняли повязку со рта. Видимо, не боялись, что она будет кричать — наверное, далеко от людей. Мешок был стянут на горле — она была в темноте. Руки и ноги ей не освобождали. Ослабили веревки, лишь ослабили.

Она могла только лежать. На какой-то старой траве и ветках. Под ними была твердая земля — она даже знала цвет этой земли. Такая была везде в ее стране. Красно-желтая. Пыльная, когда сухо, и липкая, когда прошел дождь. Дождь случался нечасто. Твердая как камень земля родины.

Ей давали только пить. Двое. Один держал ее за плечи, приподнимая, другой ослаблял мешок, слегка стягивал его с головы, не до конца — глаз не освобождая, да и зачем ей освобождать глаза, когда она их держала закрытыми, знала, что ничего и так не увидит. Освобождали только рот и подносили глиняную миску, вливали в рот воду. Теплую и вкусную — так ей казалось. Еды не было. Вообще. Она и не хотела. Видимо, организм не требовал. Она могла обходиться без пищи долго — так она себя приучила. Не было смены суток. Не было отчаяния. Не было страха. Было только навязчивое беспокойство за одно — что стало с ее волосами? Ее длинными, до пояса, волосами, ее гордостью. Ее заботой, ее красотой. Что с ними? Они перепутались, грязные, поблекли?

Может, она отвлекалась такими простыми мыслями, чтобы не впасть в панику? Не думала ни о чем. Установила сама себе такой барьер, защиту психики внутри себя. Сохранялась внутренне. Привыкла за свою жизнь. Лишь так противостоять — лишь внутренне.

И волосы, которые она не может расчесать.

Время слилось в единое. Она не реагировала на какие-то события извне. Их и не было. С ней не разговаривали, не обижали — если так можно назвать похищение — не обижали. Иногда приносили какие-то лепешки — хлеб. Не нужно ей, не хочется.

Когда, после бесконечного дня или ночи, ее опять куда-то повезли и сняли мешок с головы — она увидела лицо брата. Старшего брата. Ее освободили?

Дом. Ничего не значащие слова, пытающиеся подбодрить, утешить, она не воспринимала. Главное — нет мешка, руки и ноги развязаны.

Душ! Душ! Душ! Вода!

Смыть с себя кошмар, но не заключения, нет — кошмар насилия над нею. Насилия в самом страшном для нее выражении — лишении свободы. Даже такой «свободы», в которой она живет. Даже такой.

К ней приезжали родственники, из тех, кто был посвящен в ее историю, сочувствовали, расспрашивали.

А что она могла рассказать? Мешок и волосы?

Папа лишь не приехал. Был занят — как всегда.

Детям не рассказывали ничего. По их малолетству. Мама уезжала в другой город по делам. И все. Она тоже не рассказывала — не знала, что рассказать. Темноту? Жажду? Несвободу? Нет, детям она ничего не рассказала. Подыграла общему спектаклю.

Позже она узнала, что похитителям были заплачены большие деньги, и очень быстро. Ее вернули они сами. Подробностей нет. Что бы дали ей — эти подробности? Лишний стресс, от осознания опасности, в которой она была?

Мотив похищения Рами не узнает никогда. Не привлекалась полиция, ни один официальный орган правопорядка. Клан все сделал самостоятельно. Выкуп — деньгами. Без огласки.

Это тайна. Как всегда — тайна. Все, что связано с ней. Она — Тайна.

Немного позже она узнала, опять же по слухам, что все похитители были найдены, деньги вернулись назад в семью, похитителей никогда никто больше не найдет.

Это не было жестоко. Это было необходимо. Тайна должна сохраняться даже в ущерб самой Тайне.