Тайна с глазами, полными любви

Василий Дыш

У нее есть имя, но ее нет.У нее есть тело, но ее нет.У нее есть жизнь, но ее нет.Такие условия ей были поставлены для беспрекословного выполнения.Она Тайна, она есть, и у нее есть любовь.

Глава 4

У соседей была свадьба. Утром заехали за ней ее знакомые, сестра с братом, на машине. Предложили поехать с ними вместе заказать маленькие традиционные пирожки — фалафели, — которых нужно было огромное количество на красивом подносе к свадебному столу.

Сколько развлечений у девочки с ее указанными правилами и ограничениями? Рами с радостью согласилась.

Он был немного старше ее. Шестнадцать лет ему было. Тогда все были старше ее, особенно парни. Его звали Мацид.

Забрались в машину, поехали по пыльным разбитым улицам города, тонувшего в жаре и солнце. Ей было интересно. Соседский парень был ей симпатичен. Но она никогда не показала бы этого ему, ничем себя не выдав. Девочка только начинала познавать жизнь. Она не замечала брошенные на нее тщательно скрываемые взгляды парня. Он смотрел на нее. Тогда она не знала, как он смотрел.

Был месяц май. Скоро будут школьные годовые зачеты. Соседская девочка пришла за ней и попросила, чтобы она помогла ей подготовиться к экзамену. Рами училась отлично, и ей не составило труда выполнить просьбу подружки. Пошли к ней в дом. Идти было недалеко — на соседнюю улицу. Они поднялись в комнату на втором этаже. Рами знала: старший брат подруги, тот самый Мацид, с которым они ездили тогда, перед свадьбой знакомых, он тоже дома. Подружки занялись школьными делами. Брат иногда заходил — уходил и смотрел на нее. Она выглядела старше своих 14 лет. Развитая грудь, бедра, ноги, длинные шелковые волосы — красивая девочка.

Пришли друзья Мацида — двое. Мацид выманил сестру из комнаты — нашел повод. Он крикнул:

— Там соседка пришла, тебя зовет!

Подруга вышла из комнаты, спустилась вниз.

Один парень стал возле дверей, другой закрыл окно и задернул занавески. Девочка ничего не поняла, пока Мацид, не схватил ее за волосы. Грубо схватил — очень сильно. Потянул к себе и в сторону тахты из светлого дерева. Рами стала кричать. Громко кричать. Парень, стоявший у дверей, видимо, испугался и выбежал из комнаты. Его место у двери занял второй друг насильника.

Садист стал тащить ее на кровать, пытаясь прикрыть ей рот ладонью. Очень грубо и жестко. Она захлебнулась страхом.

Мацид стал шарить по ее телу, удерживая ей руки, норовя схватить за грудь. Она сопротивлялась, вырывалась, звала на помощь. На открытых местах ее рук, которые хватал насильник, появлялись красные пятна от пальцев нападавшего. Она еще надеялась.

А он кричал:

— Давай по-хорошему, иначе будет по-плохому!

Он ударил ее по лицу. Сильно ударил. Дважды. Ее голова резко дернулась от удара, и все закружилось пред слепнувшими глазами. Рами на миг потеряла сознание от боли, ноги подкосились, обмякли. Насильник повалил ее, или она сама упала на кровать — не помнит. Из саднящей, разбитой губы текла кровь — ощущала металлический ее привкус во рту. Она сильно испугалась. От неожиданности и боли она не могла пошевелиться. Насильник навалился на нее и вдавливал в тахту. Кричала ли она? Ей казалось — кричала, очень громко. И не было сил. Она лежала на тахте, придавленная садистом, и лишь умоляла:

— Не надо, что ты делаешь. Я не хочу, я боюсь.

А он рвал девичье тело и кричал:

— Ты же такая! Ты еврейка! Вы евреи виноваты в наших бедах! Твоя мать была шлюха! Ничего с тобой не случится плохого, просто не сопротивляйся! Мне ничего не будет! Ты еврейка! Вас надо так наказывать — таких шлюх! Ты не человек — ты вещь! Еврейская вещь! Для нас, для арабов!

Его слова забивали ей слух, нечем было дышать, она пыталась сопротивляться и лишь повторяла, держась за сознание:

— Не надо, не надо.

А тот самый, который был ей симпатичен когда-то, превратившись в зверя, терзал ее. Рвал одежду на ней и себе, все более распаляясь от возбуждения, ярости и власти самца над беззащитной девочкой. В какой-то момент она смогла дотянуться до стоящего на тумбочке, рядом с кроватью, тяжелого стеклянного стакана. Схватила его и с размаху ударила насильника по голове. Она вложила все покидающие ее силы в этот удар, от отчаяния и для защиты себя. Стакан разлетелась на куски на голове садиста, стеклом порезав, порвав кожу насильника. Лоб его стал сильно кровоточить. Один осколок стекла застрял во лбу, она видела его. Кровь капала ей на лицо — кровь зверя. Крови было много. И много злости — из того чудовища, которое пряталось в нем до сих пор. Торчащий осколок стекла из его лба был как страшный кровавый рог. Джинн? Шайтан? Убийца? Заливая слюной и красным все вокруг, он только еще больше разозлился и стал насиловать ее.

Она кричала! Теперь по-настоящему кричала! От боли и от ужаса! Болело все! Боль пронзала ее всю, боль от удара по лицу, боль тела, боль от его действий и стыда. Слезы и кровь заливали ее лицо, голос становился слабее. Наверное, она просто отключилась — сработал защитный механизм, предохранитель психики.

Дальнейшее она помнит с трудом, вернее, пытается не вспоминать, забыть, как кошмар. Как что-то ужасное, не с ней происходящее, как бы со стороны. Всю свою жизнь она пытается выжечь эти кадры случившегося из своей памяти. Закрывает глаза и стирает. Стирает из глубины сознания.

Когда подоспела помощь, в этой комнате кошмара, пережитого ею, мебель светлого цвета была залита кровью. Чьей? Кровать, пол, ее истерзанное тело, остатки одежды. Она помнит это отрывками, страшными стоп-кадрами. Глаза были слепы от слез, душа была раздавлена случившимся. Разум отказывался делать попытку осознания трагедии.

В больнице на ее детское, оскверненное, разорванное тело врачи наложили 14 швов — ее спасли.

Вернувшись в дом, в котором ей не было покоя, она нашла в медицинской аптечке какие-то таблетки и выпила, проглотила их все.

И упала, потеряв сознание. Болело все — оскверненное насилием тело и потухшая душа. Она умерла.

В ней умерло детство. Та маленькая девочка, которая пыталась жить, познавая мир, вне клетки, в которой она находилась по воле папы, умерла.

После всего перенесенного она не разговаривала в течение шести месяцев. Вообще. Все это время находилась в шоке.

Тот соседский парень заявил, что Рами сама захотела этого и даже сама первая напала на него, разбив ему голову. Потому он и был так разозлен, что потерял контроль. Пытался обвинить ее в вызывающем поведении, в ее красоте, внешности. Полиция даже завела дело на нее за нападение.

У того парня отец был очень большой чиновник в стране. Очень богатый. Садист признался, что по слухам знал — она всего лишь дочь еврейки и живет с няней. И насиловал ее, упиваясь своей безнаказанностью, — с таким папой, как у него, ему ничего не будет за совершенное.

Какое наказание за поруганную еврейку в его стране? Всего лишь еврейку.

Но он не знал, кто ее отец, ведь тот почти не навещал дочку, отдав ее на попечительство других людей. Не знал, кто ее папа!

И были разборы среди кланов. Могущественных кланов той страны. Насильник, как оказалось, даже являлся каким-то ее дальним родственником по папиной линии. Он оказался внуком папиного двоюродного брата — маленькая страна. Разборки были внутри тесно связанных родством кланов.

Рами про то не узнает никогда. Впрочем, такова ее доля — не знать ничего, что делает папа за ее спиной, как бы для нее. Ее ведь нет официально. Она никто.

По законам их страны, насильник считается «воюющим с Аллахом» и должен быть наказан смертью. То, что он сделал, хуже убийства. Это один из самых тяжких грехов. Очень однозначно обозначено — такие там законы и правила. Но не в клане. Ничто не могло уйти наружу из клана. Тайна ее существования. Недопустимо. Клан не сжирает своих родных детей. Насильник был из клана.

Другого парня, который держал двери и смотрел на происходящее преступление, вскоре не стало — его нашли мертвым в заброшенном колодце. Упал? Все наверняка догадывались, чьих рук это падение, но молчали. Третий парень, тот, который убежал, испугавшись предстоящего, тем самым спас себе жизнь. Ему разрешили исчезнуть самому — куда-то уехал, наверное. Насильник остался жить.

У семьи насильника были деньги, очень большие деньги. И важное положение в стране отца садиста. Религия, традиции, законы, мораль — эти догмы, внушаемые всем, когда это необходимо для сдерживания и управления обычными людьми, они прикрывают глаза, когда говорят большие деньги. Ее судьба была решена. Папой.

Ей, конечно, не сообщили. Она была молодая девушка в своей трагедии, одна, без родительской ласки. Истерзанное тело было видно, а вот сломанная душа не принимается во внимание. И тогда, теперь и всегда. Что-то еще? Она не знает.

Папа не хотел огласки свершившегося. Тайна останется навсегда. Так надо. Так и было.

После того случая, который она помнит всегда, она перестала чувствовать боль. Телесную боль, физическую. Застыла, замерзла к жизни. К парням, к чувствам, которые узнала с такой ужасной стороны. Трагичной и неискупимой. В ее стране бесчестие для девушки равносильно смертному приговору, но лишь девушке. Слабое утешение, что по их же законам изнасилованная девушка считается невиновной, девственной, ничего не могло исправить в ее душе и сознании горя. Женщины там не имеют права распоряжаться даже своей жизнью.

Это сжигает ее душу всегда, когда воспоминания приходят к ней. И ненависть к насильнику всю жизнь.

После этого трагического случая, зачеркнувшего ее детство так рано, братья, ее сводные братья, сыновья настоящие отца, стали охранять ее. Стали приезжать к ней и не уезжали никогда. Так они выразили заботу папы о дочке, берегли грех отца. На всю жизнь стали ее охранниками. Или надзирателями?

А няня, та самая близкая к ней женщина, от страха за свершившееся и чувство вины, что не углядела за подопечной, на нервной почве от стресса заболела диабетом и позже умерла от сердечного удара.

Последний близкий человек, который был в ее жизни тогда.