Тайна с глазами, полными любви

Василий Дыш

У нее есть имя, но ее нет.У нее есть тело, но ее нет.У нее есть жизнь, но ее нет.Такие условия ей были поставлены для беспрекословного выполнения.Она Тайна, она есть, и у нее есть любовь.

Глава 5

Когда Рами подросла, она выбрала для себя мечту. Стать врачом-кардиологом. Хирургом. Чтобы она умела спасать всех. Она хотела научиться лечить сердце. Чужие сердца. Свое лечить у нее не получится.

Она никогда не делила людей на врагов и друзей. Привыкла, что она одна, выживает сама, справляется со своими синяками в одиночестве, не ожидая доброго слова от родных, впрочем, которых и не было никогда.

Папа одобрил ее выбор. Как же без папы. Впервые ничего не сказал против, не употребил привычный маневр — сломить ее решение своим. Причины такой неожиданной снисходительности она не могла понять. Отец сам выбрал тот институт, где ей предстояло учиться.

Она поступила в Россию, в Москву, в университет.

Время учебы — самые прекрасные годы в ее жизни, как ей казалось. Вокруг было много свободы, по сравнению с тем, как она жила в своей стране. Даже три месяца жила в общежитии, пока ей не сняли квартиру. Это было так интересно! Другая жизнь, отношения, другой мир, в широко открытые большие глаза красивой молоденькой иностранки ворвались так стремительно. От этого восхищения она быстро приняла в себя все русское, показавшееся близким. Может быть, там было что-то из ее далекой памяти, из крови мамы? Выучила русский язык. Научилась понимать русскую литературу, читала очень много — запоем. Русские товарищи объясняли ей смысл русских фильмов, анекдотов, выражений. Она научилась игре на гитаре! Это было очень модно тогда. Те, кто умеет играть на гитаре, — те современные, а кто не умеет — деревня. И на гитаре она играла даже лучше, чем на пианино — в отличие от пианино гитара всегда была под рукой.

Она научилась русскому мату! Может быть, для самоконтроля, для полнейшего вхождения в жизнь на свободе. Это было что-то иное — она не была больше в клетке из золота.

Она дышала Россией.

Среди таких же бесшабашных и в чем-то похожих сверстников ее называли Сахара. То ли оттого, что в той стране, откуда она приехала, было много пустынь и солнца, то ли оттого, что она из-за своей красоты, очень заметной, была плохо скрываемой мечтой каждого парня на курсе. Все они были молоды, и возраст влюбленности там управлял грезами. А она смотрела на новых друзей огромными зелеными глазами и видела лишь добрых товарищей. Девчонки-однокурсницы дико завидовали ее красоте, впрочем, как и везде, как и в ее стране. Она была красива той красотой юности и энергии, которая не раскрывалась в неволе. А тут она была свободна! Впервые за всю ее недолгую жизнь.

Время пришло. Забыть все страшное, что было. И открыть сердце для любви. Первой, неумелой, неизвестной, еще детской — наверное, Рами влюбилась.

Может, это была и не любовь, а просто симпатия? Но она ждала любви. Ведь в прочитанных книгах так и происходит — однажды приходит чувство. Любовь девушки к парню. Она была из страны, где очень строгие нравы, особенно для девушек. Там жизнь ее была под контролем, все что-то выходящее из-под указанных правил для нее считалось запретом. И она не могла преступить эти запреты. Она просто влюбилась. Никому, не открываясь и не высказывая свою симпатию, даже ему. Так ей казалось — она скрывает.

Представлялось ей, что должно быть так, как в тех романах русских классиков, которые воспевали это чувства. Они были труднообъяснимые, но почему-то казавшиеся ей идеальными. Вздохи, взгляды, слова. Она назвала это чувство любовью. Пока не изведанной ею. Так ей хотелось.

Он был ее однокурсником. Милым еврейским юношей. Макс. Максим.

Однажды, когда она сидела на скамейке в институтском парке, где часто ожидали или прогуливали пары лекций, к ней подошел он. Тот, о котором она мечтала.

Макс, как оказалось, прогуливал военную подготовку для парней в институте, прячась в парке, и увидел ее. Сел рядом на скамейку. Наверное, он уже давно догадывался о симпатии к нему этой красивой, но очень гордой неприступной девушки.

Заговорили о чем-то неважном, она не помнит уже, ведь рядом был тот, от которого кровь стучала в висок, — любимый. Было восхитительно прекрасно. Эта скамейка, и он рядом, в тихом парке.

Максим решил ее поцеловать, так вот вдруг. Она не была против. Знала, что поцелуй — это символ любви, и закрыла глаза, ожидая нового ощущения на губах. Она ни разу не целовалась в своей жизни. Никогда. Они даже стукнулись носами.

Он взял ее голову как голову манекена, повернул с наклоном, развернул ее плечи. И рассмеялся ей в лицо:

— Ты не умеешь целоваться? Чем ты занималась там в своей стране? Ты не умеешь! Где твой язык! Ты же Сахара!

Этот смех, грубые, вовсе не ожидаемые действия, нет, не сделали ей больно, но Рами увидела, что тот образ, который она создала себе для этого парня, оказался придуманным. Образ испарился.

Он несколько раз пытался научить ее правильно держать голову, настойчиво делая попытки поцеловать ее в губы, но она уже была не там. Не во влюбленности.

Они так и расстались тогда. Она убежала далеко от нечаянного стыда за свою неумелость даже целоваться. В ушах долго слышались те звуки презрения и удивления — его уничтожающий смех. Почему-то ей было стыдно за такую свою страну, которую Макс обвинил в том, что там девушки не умеют даже целоваться правильно, за свое происхождение. Она много плакала тогда.

Потом девочки с курса ей сказали, что Макс рассказал всем, что Сахара не умеет целоваться.

Нет, они не стали врагами, но что-то сломалось в ней. Включился тот самый защитный механизм, которым она научилась пользоваться.

Рами продолжила жить той самой мечтой и свободой молодости, наслаждаясь новыми друзьями и Россией, Москвой.

Она так и осталась Сахарой для своих однокурсников. Красивой, гордой, недоступной, интересной своей глубинной какой-то мудростью, не по годам. Ничто не могло отнять у нее веру в русских людей, в иную свободную жизнь, каждый день которой приносил открытия и радость.