Не может быть

tanasa, 2020

Купидончик засуетился. Вытащил из колчана стрелу, оперенье которой сразу заиграло всеми цветами радуги. – И я так думаю! – он улыбнулся. Не зря его дождь загнал под крышу этого здания. Прицелился, натянул тетиву лука и выстрелил. – Надеюсь, у вас все получится, – бросил малыш напоследок, вылетая на улицу.

Глава 2

— Как-то мне нехорошо, — Елена Владимировна поднесла руку к груди, — вот здесь… словно иглой раскалённой пронзило… Ху-ухх, — выдохнула тяжело.

— Ой! Вам нужно присесть! Не двигайтесь! Я стул принесу, — Анна Николаевна метнулась было за стулом. — Ой, нет! Воды! — бросилась к кувшину, рукой задела его по касательной, кувшин перевернулся. Вода разлилась по столешнице, грозя намочить несчастный отчет и ещё какие-то бумаги.

— Салфетки! Где они? — взгляд горе-спасительницы заметался по кабинету.

— Анна Николаевна, пожалуйста, успокойтесь, присядьте. Мне уже лучше.

— Да?! — и столько в этом слове было облегчения и радости, что Елене Владимировне стало неловко.

— Видимо, межрёберная невралгия. Окно было открыто… И часто вы бываете такой… — директор замялась, подыскивая, неожиданно для себя, слово помягче.

— Неуклюжей? — раздалось из-за спины полуутвердительно.

— Не то чтобы неуклюжей…

«Господи, что это со мной?! Журнал по технике безопасности придется переписывать. И накладные промокли», — все это пронеслось в голове директорши, но обычной злости не вызвало.

— Только когда волнуюсь. Особенно, когда очень волнуюсь, — Анна Николаевна смотрела на мокрые бумаги в руках Елены Владимировны и чувствовала, как краска стыда заливает щеки и шею. — Извините, пожалуйста, я не нарочно. Я очень испугалась, что у вас что-то с сердцем, — и добавила чуть слышно: — У меня папа умер от инфаркта.

— Очень сочувствую! — Елена Владимировна, взяв женщину за локоть, усадила её в свое кресло. — Не волнуйтесь. Со мной всё хорошо. Вам надо постараться расслабиться! Кстати, у меня есть чудесное средство! — она поспешила к сейфу. Достала оттуда стеклянную бутылку, наполовину заполненную коричневой жидкостью, и рюмку.

— Хеннесси! Двадцатилетней выдержки! — водрузила бутылку на стол. — Будем смаковать и расслабляться.

Плеснув немного жидкости в бокал, протянула его Анне Николаевне:

— Немного подождите. Пусть он «подышит». С вашего позволения, я воспользуюсь стаканом. Хотя это и кощунственно по отношению к такому коньяку, — она рассмеялась.

Елена Владимировна сделала глоток и, покатав жидкость во рту, глотнула, прикрыв в блаженстве глаза.

— Божественно! — выдохнула и взглянула на учительницу. — Не-ет, так не пойдет. Можно ваш бокал, пожалуйста?

Анна Николаевна кивнула, нервно сглотнув.

— Держите снифтер так, чтобы коньяк согрелся от тепла ладоней, — пропустив ножку бокала между пальцами, директор аккуратно обхватила ладонью его широкую часть.

«Какие красивые пальцы. Как у музыканта… Хотя тётя Лида — пианистка, а руки другие. Нет, эти просто… благородные, нет, породистые. Завораживают. Как пить хочется. Совсем в горле пересохло», — мысли как безумные метались в голове Анны Николаевны.

— Держите, — протянули ей бокал.

Словно под гипнозом, она глотнула содержимое и сразу же закашлялась. Из глаз брызнули слёзы.

— Ох! Поперхнулись?! Я сейчас постучу по спине, — Елена Владимировна бросилась на помощь.

— Нет-нет. Всё в порядке. Я просто впервые пью такой сильный алкоголь. Мне бы воды — запить.

— А воды-то как раз и нет, — Елена Владимировна развела руками.

— Ничего. Уже лучше. — Анна Николаевна сняла очки и приложила руки к щекам. — Я в своей жизни ничего крепче кагора не пила, и сейчас так жарко стало, — она сконфуженно посмотрела на директоршу.

— У вас невероятно красивые глаза! Как небо — такая синева… Не оторваться, — прошептала та.