Радуга

Александр Михайлович Бруссуев, 2010

В 1 книге Моисея «Бытие» о Радуге говорится, что пока она есть – не будет более потопа. Поэтому с незапамятных времен на Земле была организация под названием "Дуга". Вся ее суть – в статистике: где-то на Земном шаре обязательно должна висеть радуга. Однако случилось такое – пропала радуга. Собранные загадочным Апполинарием в Питерском офисе сотрудники "Дуги" начинают искать причины произошедшего: исследуя онежские петроглифы, шумерские таблички, воздействие на людей в городе Ном, карельский эпос "Калевалу", "белый шум", Теслу и Мёбиуса. Изыскания, в общем, приводят к неутешительным результатам. Стоит готовиться к Потопу? Однако течение есть не только у воды, течение есть и у времени. Поэтому Потоп может быть разным по своей сути, но одинаковым по результату. Первая книга о конце света.

Он будет судить вселенную по правде,

и народы — по истине Своей.

Псалом 95:13.

Я сделан из бунтарского огня

Из силы и могущества горений.

Я — из удач сегодняшнего дня,

Но больше, к счастью, все же из падений.

С. Сарычев, самый несгибаемый рокер Советского Союза.

Посвящаю семье, близким и друзьям, живым и мертвым.

Вступление

Вода шевелилась очень лениво: то вздымалась волной, какой-то скособоченной, то проваливалась настолько низко, что даже было непонятно, почему не обнажалось дно. Системы колыхания не было никакой. Впрочем, оценить неправильность такой вот природы вещей не мог, пожалуй, никто.

Вдоль берега двигалась осклизлая туша гигантского слизняка, расталкивающая валуны и исторгнутые водой топляки. За ней оставалась полоса придавленной земли и песка, щедро испачканная неприятными на вид и дурными по запаху выделениями.

Слизняк, высотой под три метра, ехал своей дорогой, нисколько не отвлекаясь на всю окружающую среду, поедая всякую дребедень, попадающую под одну мощную ногу, как под гусеницу танка. Там был рот. И все остальное тоже было там. Лишь только несколько рогатых выростов на передней поверхности туловища, вероятно сенсоров направления и обнаружения препятствий, да дыхательно-выдыхательное отверстие. Не самая симпатичная тварь.

Те, что были на внешний вид привлекательнее, ожесточенно поедали друг друга: у большинства из них были очень работоспособные зубы. В воде клацали челюстями, сплевывая водоросли, достаточно большие щуки, с неба камнем падали продолговатые и кривокрылые бакланы. Если бы они угодили на землю, то неминуемо бы разбились, но инстинкт был против такой смерти — и они, преодолев под водой десяток-другой метров, взмывали снова ввысь, энергично заталкивая в себя несчастных щук меньшего размера, каких-то каракатиц или облагороженных плавниками крабов.

В недалеком лесу забавлялись убийствами себе — и несебеподобных существ мускулистые хвостатые кошки с вытянутыми мордами. Хвостами они запросто могли цепляться за сучья деревьев и висеть себе в удовольствие, выпуская из подушечек лап когти самого зловещего вида. Были еще сухопутные кальмары, ловко скачущие с дерева на дерево.

Да кого только не было!

Нормальных животных не было. Тех, что скакали и бодались, чесали бока о стены сараев, вылизывали себе под хвостами, выли на луну, дрались перед показано равнодушными самками, бегали по чащам и пустыням. Куда-то все они подевались.

А еще не было людей.

Точнее, люди уже появились, но буквально месяц и одну неделю назад. Ходили, испуганно озираясь по сторонам, поедаясь непринужденными мутантами, активно уничтожаясь себе подобными, вырождаясь с ужасающей быстротой. Людям не было места под этим солнцем.

— Вот она — Андрусовская пустынь, — не оборачиваясь, сказал коренастый мужчина средних лет. Коротко стриженный, одетый в свободного покроя серые штаны с множеством карманов, запыленные «найки» и свитер с капюшоном. За спиной у него был рюкзак снабженный алюминиевой рамой, в руках — автоматическая винтовка М — 16. Он только что вышел на опушку леса, оставив за спиной могучий ствол гигантской ели, держась почти вплотную к похожим на колючую проволоку кустам.

— Слава тебе, Боже, — сказал ему другой человек, осторожно выглядывая из-за плеча товарища. — Я уж думал, к Ладоге нам никогда не добраться.

— Мальчики, говорят, над любым монастырем, даже разоренным, на веки вечные ангел стоит, — произнес женский голос. — Просто его никто не видит. Но он нам поможет, потому что мы о нем знаем.

— Sensual sensation, — добавил еще кто-то.

— Еще бы не сожрал никто, — хмыкнул еще один путник. — Ну что за жизнь!

Люди не торопились выходить из леса, самый первый человек почти не шевелился, одними глазами осматриваясь по сторонам. Камни, для непосвященного — просто валуны — на самом деле останки Андрусовского монастыря, сгинувшего в далеких средних веках прошлой жизни, выглядели точно так же, как и неведомое количество лет назад, когда люди еще не знали, а точнее, не хотели знать, что за все грехи придется платить.

Рухнула очередная Вавилонская башня, на сей раз разделив людей не по языковому признаку, не по достатку и степени власти. И разделение это было очень тяжким.

1. Саша Матросова

Саша Матросова из всех благ жизни предпочитала минимум: огромную зарплату, шикарный двухсотсильный автомобиль, квартиру в пентхаусе на Конногвардейском бульваре Санкт Петербурга, свободный доступ на Лазурный берег в любое время и неограниченный кредит в Prado. Очень гламурно.

Реально же все было просто.

Бабушкин дом неподалеку от Выборга, совсем старый, но обновленный нижними венцами и крашеной крышей, с биологическим туалетом и приносимой водой. Заросшая камышом небольшая бухточка, где соседствовали две лодки: их, и режиссера Ростоцкого, того самого, что «И на камнях растут деревья». После нелепой смерти сына Андрея режиссер прожил совсем недолго (на самом деле отец, Станислав Ростоцкий умер в 2001 году в 79 лет, Андрей же погиб в 2002 в свои 45), но дом их остался, осталась и лодка.

Дочка, растущая с вызывающей приступы страха перед неизбежной старостью быстротой. Маша — вот и все наследство, если не считать звучной фамилии, оставленное сгинувшим в неизвестности мужем.

Машина, не бог весть какая, но уютная и надежная, наверно даже дорогая — Toyota RAV 4 с механической коробкой передач. Во всяком случае в полтора раза дешевле можно было приобрести корейскую машину, или в два раза дешевле — китайского урода.

Все это в совокупности и составляло ни много, ни мало, а самое настоящее счастье. Остальное — суета и томление духа.

Просто на остальное не хватало ни сил, ни желаний. Какой уж, к чертям собачьим гламур. Специфика работы.

Когда-то Саша закончила институт Советской Торговли, ЛИСТ, по тогдашней аббревиатуре. Распределение в недалекий от Питера Петрозаводск удалось обойти всеми правдами-неправдами. Она осталась работать дома. Волею случая сделалась ревизором. За это ее все очень любили.

Прекрасно отдавая отчет в своей не самой интересной внешности, Саша скептически относилась к ухажерам из универмагов и торговых баз. Она не была язвительна, не создавала имидж заносчивости, ни на секунду не пыталась выставить себя этакой страдалицей, махнувшей на себя рукой. Она осталась самой собой, какой ее помнили не только сокурсники, но и школьные товарищи. Определенные материальные блага, извлекаемые из своей профессиональной деятельности, очертили круг общения, который ее нисколько не тяготил. Она могла легко поболтать о том, о сем с былым школьным хулиганом, кое-как освоившим обязательное среднее образование, верхом карьерного роста которого была служба в стройбате в должности старшего каменщика, а теперь промышляющего грузчиком на задворках вино-водочного магазина. И ничего страшного, что зубы у собеседника, несмотря на не столь преклонный возраст, уже были через раз, и матерная связка слов была столь же привычна, как звук «Э» у пыжащихся перед аудиторией начальствующих субъектов. Пять минут беседы — всего лишь дань уважения уходящему за грань реальности детству. Также непринужденно она могла беседовать и с работником торгпредства в капиталистической Финляндии. И даже, потратив два года на упорное самостоятельное обучение английского языка, Саша научилась поддерживать диалог со случившимся иностранцем, очень уместно вворачивая «by the way”, “are you kidding” или “depending of situation”.

Любовь тоже, конечно, случалась, но она не носила характер кратковременного помутнения рассудка или длительного сумасшествия. Унижать себя не было ни малейшего желания, не соотносясь даже с тем фактом, что каждый день приходится видеть себя в зеркале, и даже не один раз.

Потом наступили девяностые годы, и во власть полезла всякая дрянь.

Саша прекрасно осознавала тот факт, что прорвавшиеся к государственной кормушке и оставшиеся при этом в живом виде люди через десяток лет привнесут в устои передовой мировой державы гниль, распад и разложение. Барыги, занявшие руководящие министерские, губернаторские и прочие посты, как бы пронырливы они ни были в вопросах приспосабливаемости и выживания, дальше сегодняшнего дня смотреть не могли. Надуваясь желчью, они не понимали, что в державной хронологии их дееспособный промежуток времени — не более, чем настоящее, пусть и длящееся годами. Будущее, не говоря уже о старательно извращаемом прошлом — уже было за гранью их понятия. Такова природа мрази.

Что нужно барыгам? Прибыль любой ценой. Работать не надо, надо платить налоги. Чего хочешь делай: воруй, халтурь — но плати мзду. Проще всего продавать лес — он сам по себе вырос, нефть — она сама по себе сделалась, газ — он тоже, вроде бы, как-то образовался без участия человека.

А еще нужно обезопасить себя от недовольств. Говорят, в Канаде на каждого гражданина приходится 0,25 полицейского. Пускай у нас будет один к одному. И не полицейского, а какого-то мусора. Дать ему пистолет, автомат, дубинку и безнаказанность. Барыги его защищают, он — барыг. Как в голозадой Африке какой-нибудь: закон — это не то, что написано на бумажке, это то — что желает голова под пилоткой, или фуражкой неприятных раскрасок.

Саше создающееся положение почему-то представлялось бегом стада леммингов.

Сидели себе эти полярные хомяки в своих норах, кушали подножный корм, ходили друг к другу в гости и в ус не дули. Вдруг самый авторитетный лемминг, невесть откуда сыскавшийся, кричит: «Пацаны, побежали!» — и все дружно ломанулись вперед. Бегут, радуются, подмигивают друг другу, толкаются плечами и поедают все на пути. Хорошо им бежать, можно даже совокупляться на ходу: они — лемминги — к этому делу почему-то приспособлены. Кто-то чуть приостанет, в раздумьях, его сразу песцы — хвать, за шиворот — и в пасть. Орлы летают сверху и косятся на беглецов. «Курлы», — говорит один орел другому. «Курлы, курлы», — отвечает другой. «Видал, как чешут?» «Знатно мчатся», — соглашается орел. — «Только вроде бы впереди — обрыв типа пропасть». «Ну и пущай полятают!» А вожаки тем временем тоже обнаруживают, что бежать дальше, вроде бы и некуда, крылья не произрастают, пора стопориться. Но вся последующая банда наседает, пихается и мнется. Делать нечего: прыгают лемминги с обрыва, бьются головами о скалы и кровавыми ошметками осыпаются в море. Те, что в авангарде бежали, и рады бы больше не участвовать в марафоне, но ничего уже не поделаешь. А задние, как самые тупые, бросаются вниз со счастливой улыбкой: раз все уже сиганули, значит, и им не только можно, но и нужно. «Прощайте, товарищи!» Поодаль хохочут, лежа на спинах и дрыгая лапами песцы, лисы и прочие разные полярные хорьки. Сверху камнями падают орлы и тоже валяются в приступе безудержного веселья по мшистой земле. «Чего не жилось этим леммингам? Ну, народ!» Смех их всех был неискренним. А на опустевшие угодья приходят, хитро переглядываясь, другие полярные хомяки, неторопливо обустраиваются и принимаются за подножный корм.

Перешла Саша на работу в Счетную палату аудитором. Вроде бы и ничего, но на самом деле — все. Не ВСЕ, конечно, но тоже изрядно: перспективы, решения, деньги и даже полномочия. Образовалась очень даже шикарная квартира, транспортное средство из конюшни «Мерседес», некоторая финансовая независимость от любых инфляций. Старый приятель, некогда работавший в проектном НИИ, умница и весельчак, постепенно стал близок и даже дорог. Они проводили все больше времени вместе.

Однажды, на старой бабушкиной даче, после замечательной рыбалки с Ростоцкими, сидели они у костра, отмахиваясь от вялых, но очень настырных комаров. Кушали шашлык, запивая красным вином, разговаривали ни о чем и смеялись, как можно смеяться только в молодости, искренне уверовавши в то, что она будет длиться бесконечно.

— Странный ты человек, Николай! — сказал вдруг Андрей Ростоцкий. Прозвучало это совсем необидно, вполне уместно, и нисколько не портило атмосферу уюта и покоя. Так иногда бывает, когда корявое замечание, произнесенное без всякого умысла, без зла и поддевки не ломает общение, не вызывает неловкость, а одинаково безвредно воспринимается всеми.

И Саша, и ее друг Николай, и сам Андрей, и громадный лысый горбоносый Володя-азербайджанец, коллега Ростоцкого, прыснули со смеха, будто произнесена была замечательная шутка.

— Нет, ну в самом деле — смотришь на всех так, будто пытаешься запомнить все до мельчайших подробностей: и слова, и поступки. Может, ты сексот? А, Коля?

— Да просто не так часто доводится сидеть за одним шашлыком, — Саша взмахнула шампуром, как дирижерской палочкой, отчего сочные капли улетели в костер, — с «Правдой лейтенанта Климова», «Эскадроном гусар летучих» и «Непобедимым»…

— А также «Они сражались за Родину», — добавил Николай.

— Стоп, стоп, ребята, — поднял руки Андрей. — Не будем о былом и грустном. Будем о грядущем и радостном. А, может быть, ты потенциальный писатель? Как Даниэль Дефо какой-нибудь?

— Да нет, к сожалению, — вздохнул Николай. — Мое поприще скучно и не позволяет заниматься творчеством. Да и к разведке, как Дефо, я, увы, не принадлежу. Но это неважно. Хорошо здесь. И мы, наверно, поженимся.

Все, сидящие у костра сразу, как по команде заулыбались, заблестели глазами и уставились на невозмутимо смакующего вино Володю.

— А я что? — сказал он, обнаружив себя внезапно в центре внимания. — Я ничего. Я согласен, Николай.

Жизнь шла. Погиб в горах Андрей Ростоцкий, уехал в Америку Володя-азербайджанец, родилась Маша. Николай завязал с работой в своем НИИ — все равно зарплату не платили. На шее у жены сидеть он не мог, поэтому всегда был в поиске достойного заработка. Сашиного жалованья вполне хватало на безбедное существование, но Коля, как и положено мужчине, смириться с этим не мог. Деньги у него откуда-то образовывались, но об их происхождении он отвечал уклончиво, шутками уходил от ответов. Впрочем, Саша и не настаивала. Ей хватало семейного счастья.

Тут бабахнул выстрел из танка по Белому дому, как в свое время залп Авроры. Жулики, проходимцы и казнокрады ринулись в атаку на других, менее счастливых жуликов, проходимцев и казнокрадов. Потузили друг друга для приличия, договорились о сферах влияния и ну, играть в Выборы.

Стали плодиться силовые структуры. Причем, не обязательно государственные. Конечно, ментов развелось преизрядно, но тут еще другие конторы подоспели с непривычными иностранными наименованиями. Все они были озабочены лишь одним: добывать деньги. Добыча денег — крайне тонкое дело. В правильном смысле — это всего лишь плата за производство чего-либо полезного и нужного. А если производить чего-то уже не в состоянии, то легче всего отнять. Банки отнимают у вкладчиков и просто плательщиков по счетам, как бы за какую-то мифическую услугу. Медики — за предсказания болезней: ты умрешь, дружище, непременно умрешь, а мы тебе поможем — вот тебе направление в аптеку, там деньги собирают на твои похороны. Работники сферы жилищного обслуживания требуют средств за свое передвижение от дома к дому. Магазинщики радостно накручивают двухсотпроцентную надбавку за продажу корма и китайских квалитетов. Менты просто отбирают, уподобляются им бандиты. Распространяется самая низменная категория воров: это те, что отнимают обманом последние деньги у беззащитных и доверчивых стариков.

Все в стране занимаются поиском денег, теряя свою изюминку, что когда-то именовалась «загадочная русская душа». Саша Матросова, не вдаваясь в политику, сталкивалась со всем этим по служебной необходимости. Также и ее муж, потому что он вдруг оказался ментом.

Николай без всякой идейной подоплеки внезапно пошел служить в органы внутренних дел. И это его изменило. Куда-то подевался весельчак и умница, зато образовался циник и хам.

Саша начала замечать, что муж меняется. Он не подрос, не изменил пол, не приобрел пагубной привычки курить и обниматься с чужими женщинами, не заговорил на неизвестных диалектах. Внешне — все тот же самый Коля Матросов, бывший младший научный сотрудник НИИ резиновых изделий. Саша, всецело поглощенная дочерью, к концу дня усталая и не очень внимательная, встречала мужа и, порой, удивлялась: кто же это пришел? Жесткий и какой-то пустой взгляд настолько уверенного в себе человека, что это вызывало отвращение — таково было первое впечатление. Но потом все вроде бы становилось на свои места, показалось от утомления, ничего необычного.

Николай приобрел себе короткую кожаную куртку, в каких болтались по городу разнообразные бандитствующие элементы, начал посещать какой-то спортзал, в деньгах тоже особого стеснения не испытывал. Саша как-то в шутку поинтересовалась:

— Чьих ты теперь будешь: тамбовцев или казанцев?

На что муж очень серьезно ответил:

— Я всегда работал на страну, и сейчас тоже.

Потом более мягко добавил:

— Прости, родная, не хочу сейчас об этом говорить. Не бандит я, честное пионерское. Все в порядке, все хорошо.

Но все не могло быть в порядке, все не могло оставаться хорошо. Саша нечаянно обнаружила удостоверение на имя оперативного сотрудника лейтенанта Матросова. Вообще-то она не имела ничего против ментов, не имела ничего и за. В нынешнее суматошное время граждане в большинстве своем боролись за достойную жизнь по пути наименьшего сопротивления. Менты вовсе не были исключением. Чем бороться с организованной преступностью, легче и выгоднее с ней искать компромиссы. Для отчетности разматывать клубки бытовых преступлений, запихивать в тюрьмы совсем левых граждан, до самого суда, да и, зачастую, после, свято верующих в презумпцию невиновности и чудовищную ошибку, которая обязательно исправится. Саша знала расхожую фразу, что была лозунгом почти всех отделений милиции: «Вы находитесь на свободе не потому, что ничего не совершили, а потому, что до вас пока у нас нет дела».

Коля чего-то в свой лексикон ввел слова, от которых было на душе неспокойно и муторно: «коза», «терпила», «лох», «малява». Долго так продолжаться, конечно, не могло.

Однажды он не пришел домой ночевать, что вызвало, как ни странно вздох облегчения у Саши. Она положила спать Машу и спокойно, как в отпуске читала Гончарова «Обломова». Общаться с мужем не хотелось. На следующий день она наняла няню для дочери и испросила разрешения на работе вернуться к своим обязанностям.

Коля не вернулся ни через день, ни через месяц. Он просто потерялся, даже развод состоялся без личной встречи: оказывается, такое возможно. Потом она мимоходом от каких-то знакомых узнала, что он уехал учиться на какого-то специфического мента, с успехом им стал, купил квартиру в Купчино, ездит на Паджеро и в ус не дует, и ни в какой орган не барабанит. Да и пес-то с ним, с подрастающей Машей вдвоем жить было хорошо и покойно. Поездки по выходным на дачу за Выборг стали обязательны и желанны.

2. Саша Матросова. Авария

Саша никогда не думала о религии и церкви, как таковой. Есть храмы, в них — иконы, запах свеч, священники ходят в рясах, крестятся на разные стороны — так надо, наверно. Она была крещенной, но значения этому не придавала. Любила церковные праздники, но не потому, что понимала их суть, а потому, что это были Праздники.

Однако к представителям других верований относилась очень осторожно. На инстинктивном уровне, вероятно. Разнообразные секты же не воспринимала, считая их шарлатанством и мошенничеством, способом отъема денег у доверчивого населения. И без религии хватало дел.

Работа давала не только права, она давала, зачастую, обязанности.

Первая — наступить на горло своей песне, закрыть глаза на свои принципы, позволить кому-то вытереть о себя ноги.

Вторая — жить по своей совести и обрести если и не врагов, то явных (иногда — неявных) недоброжелателей.

Саша предпочитала придерживаться второго сценария развития событий. Как и первый, он не давал права на легкую жизнь, но, зато, совесть была спокойной.

Коллизия произошла на дороге с Гатчины. Погода была отличная, характерная для конца ноября в Санкт Петербурге: мерзкий мокрый снег был настолько насыщен влагой, что даже почти ураганный ветер не мог раздуть метель. Темнота, широкий размах дворника, еле слышимое урчание двигателя, приглушенный Iggy Pop из колонок, комфортное тепло, полупустая дорога — ехать можно. Саша никогда не гоняла на своей машине. Причина в этом была не боязнь коррумпированных «гайцев», а просто такая вот самодисциплина. 90 — ну так 90. Сзади показались огни машины, двигавшейся значительно быстрее, чем она сама. Пролетел указатель деревни Вайи — трех домов с правой стороны дороги — Саша перестроилась в правую полосу: пусть спешащий человек без помех умчится по своим делам.

Ветер бросил на дворник целую пригоршню снега, Мерседес повело влево, закряхтел ABS, руль перестал управлять направлением движения машины. Никакого страха не было, особых четких и правильных мыслей — тоже. Она крутила баранку из стороны в сторону, тщетно давила педаль тормоза, успела даже переключиться с пятой передачи на какую-то пониженную: то ли третью, то ли вообще первую, и тут сзади произошел удар. Толчку сопутствовал хруст и шелест осыпающегося заднего стекла, какой-то невнятный скрежет заминаемого металла. Свежесть улицы зашевелила волосы на затылке, захотелось обернуться назад, но времени внезапно не хватило. Вращение пейзажа прекратило дерево, ударившее с равнодушной силой пневматического молота по левому крылу. Громадный вяз, переживший в юности вторую мировую войну даже не вздрогнул, Мерседес же выбросил в тщетной попытке капитулировать белый флаг подушки безопасности и перевернулся на правый бок. От удара автоматически блокировалась подача топлива, ключ зажигания оказался непостижимым образом вывернут, но Саше было уже не до этого. Она зависла в кресле, охваченная ремнем безопасности, безвольно склонила голову на право плечо и реалиями уже нисколько не интересовалась. Со лба на соседнее кресло капала темная кровь, сквозь разбитые стекла ворвался ветер и начал свою влажную уборку.

С дороги раздавался почти нечеловеческий визг. Так могут визжать немногие очень противные аварийные сигнализации и некоторые истерически настроенные молодые особы с крашенными в белый цвет длинными ниспадающими на задницу волосами. Машина девушки, которая врезалась в Сашин Мерседес, тоже отстрелилась подушкой безопасности, сгорбилась замятым капотом и вообще стояла посреди дороги. Ее хозяйка, откинувшись на кресле, запихнула себе под нос руки со скрюченными пальцами и самозабвенно выводила рулады, зачастую выходя на уровень ультразвука. Казалось, она увидела на своих перстах нечто ужасное, что ввело ее в состояние ступора: то ли обломанный ноготок, то ли следы фекальных фракций, неведомо как испачкавших холеные пальчики.

Меж тем к аварии подъехал еще один автомобиль, тоже Мерседес, из коего вылез очень широкоплечий коротко стриженный молодой человек. Включив у себя аварийную сигнализацию, он быстро без лишних движений достал из багажника знак аварийной остановки, выставил его на расстоянии пятнадцати шагов от Фольксвагена, принадлежавшего практикующей в высокой тональности девушке, и бросился к ней.

Не тратя времени на бессмысленные расспросы, он довольно бесцеремонно ощупал блондинку, пошевелил ее руки — ноги, потрогал грудь, осторожно пошевелил ее головой вправо — влево, а потом резко без замаха залепил пощечину.

— Грудь у тебя знатная! — сказал он и подмигнул замершей с абсолютно круглыми глазами девушке. — Все у тебя в порядке, осторожненько вылезай из машинки, доставай свой телефончик и звони.

— Ку-куда? — почти прошептала та.

— Можешь сначала ментам, потом папику, можешь наоборот. Поняла?

Та согласно кивнула.

Парень не стал дожидаться каких-то других действий блондинки, побежал к искореженному Мерсюку. С секунду поколебавшись, взялся за искривленную переднюю стойку, поднатужился и со второй попытки, изо всех сил напрягаясь, поставил машину на все четыре колеса. Возвращение в нормальное положение, несмотря на все усилия широкоплечего, не было мягким и плавным. Сашина голова безвольно замоталась из стороны в сторону. Он освободил ремни, вытащил девушку из салона, посмотрел по сторонам, видимо только сейчас обратив внимание на всю мерзость и сырость вокруг, и понес ее по направлению к своему автомобилю.

Уложив раненную на заднее сиденье, подложив ей под голову скомканный свитер, он вытащил свой телефон и набрал номер скорой помощи.

— Раненная в ДТП на трассе Гатчина — Санкт-Петербург, километр в сторону Питера от деревни Вайя. Травма головы. Кровь течет, но не очень. Нет, я ее извлек из машины, уложил в свою на заднее сиденье. Хорошо, — говорил он в трубку. Потом осторожно влажной салфеткой обтер Сашин лоб от крови, развел руками и вышел в слякоть.

Через двадцать минут примчалась скорая из Авиагородка, через двадцать шесть — устрашающий черный ниссановский джип, через двадцать девять — «Жигули» гаишников. Одновременно с ментами приехали и какие-то парень с девицей, с лицами бессмысленными и вожделеющими. Они передавали друг другу видеокамеру и, прижимая правую руку к уху, что-то говорили, стараясь изобразить серьезность и озабоченность. Это получалось плохо — все та же бессмысленность и вожделенность.

Сашу перенесли на носилках в «неотложку», неожиданно она пришла в себя. Может быть, не совсем, конечно, но она открыла глаза и спросила:

— Кто помог мне?

Кликнули широкоплечего парня. Того как раз внимательно осматривали толстые прапорщики-гайцы, начиная с водительского удостоверения, заканчивая внимательным и подозрительным созерцанием с головы до ног.

— Спасибо Вам, — сказала Саша. — Вы кто?

— Олег Евгеньевич, если официально. В простонародье — Олег. Не волнуйтесь, я пристрою Вашу машину, потом свяжусь с Вами. Вы только права свои оставьте.

— Как же я Вам благодарна, — она закрыла глаза.

— Да, ладно, так бы на моем месте поступил любой комсомолец.

После аварии мимо них проехали машин пятьдесят, если не больше. Осторожно сбавляли скорость и проезжали. Все правильно, так и должно быть.

Он хотел, было, уже уйти к нетерпеливым ментам, но Саша внезапно произнесла:

— Вы, Олег, держитесь подальше от кладбищ. Вы меня поняли, Шварц? Летом не приближайтесь к кладбищенским оградам. Прошу Вас.

Менты пытали Олега долго: почему остановился, зачем вытащил Сашу из машины, а не пил ли перед тем, как сесть за руль, может быть огнетушитель в машине отсутствует?

Папик из джипа прятался за спиной одного из прапорщиков и уськал гайца, блондинистая девица хлопала глазами и говорила глупости.

— Ладно, некогда мне тут с Вами разговоры разговаривать, — вздохнул, наконец, Олег. — Сейчас эвакуатор придет, Вы бы хоть промеры какие-то нужные сделали, а то дергаетесь на меня, будто я при делах. Пусть та девушка сама разбирается, надо будет — пойду свидетелем.

В протоколе, составленном на диво быстро, он вычеркнул все слова, с которыми был несогласен, то есть фактически остались лишь схемы и расстояния. Один из прапорщиков возмутился, причем очень нецензурно возмутился, папик зло нахмурился, девица под настроение произнесла: «Вааще козел!»

В это время приехал эвакуатор и еще две машины, из которых вышли и направились к ментам хорошо одетые парни. Прапорщики заскучали и тоже попытались вызвать подмогу, но дежурный гаец послал их подальше и порекомендовал обратиться к табельному оружию или к ОМОНу.

Дальнейшее разбирательство прошло очень быстро. Машину Саши загрузили на грузовичек, менты юркнули в «Жигули» и умчались на промысел, Олег сотоварищи разошлись по своим транспортам и тоже уехали. На слякотной дороге остались стоять блондинка и ее папик: они чего-то вовремя не подсуетились по поводу вывоза раненного «Фольксвагена». Но совсем скоро свидетелем былой аварии остался стоять лишь вяз, которому было абсолютно наплевать на людские страсти-мордасти.

3. Саша Матросова. Трудности юридического перевода.

Переход от активного бытия к бессознательности прошел для Саши совсем незаметно. Вот она, вцепившись в руль, отчаянно борется с неприятными маневрами своей машины, а вот уже видит спокойное лицо незнакомого парня, причем знает, что он — Шварц — и никто другой, а тут, встречайте, «белая палата, крашеная дверь».

Она открыла глаза и поняла, что не дома. Во всяком случае у нее дома не было столь изобильного казенного цвета на стенах, да и предшествующим вечером она не нажиралась до беспамятства алкоголем, потому что не напивалась никогда.

Догадка о своем местонахождении пришла одномоментно с идентификацией неистребимого больничного запаха. Она потрогала лоб и обнаружила на голове бинтовую повязку. Не модно, но практично. Где-то кто-то разговаривал, на улице гавкала собака, но в помещении, где она сейчас находилась, не было никого. Во всяком случае, ни одной живой души.

Саша пошевелила пальцами на ногах. Все в порядке, ноги чувствуются, к тому же никаких идентификационных бирок не ощущается. Значит, точно — жива, вот только почему-то не совсем здорова.

Вошла женщина в белом халате и такой же шапочке.

Это не научно-исследовательский институт, — сказала Саша и удивилась своему голосу, нисколько не изменившемуся.

— Что? — вопросила женщина.

— Да нет, это я так просто, голос пробовала, — ответила Саша. — Вы ведь медсестра?

— Я ваш врач, — произнесла та. — Позвольте я вас осмотрю.

Пока длился осмотр с проверкой пульса, замером давления, требованием следить за кончиком молотка, объявившегося в руках врача, Саша пыталась вспомнить, что же такое приключилось, раз она удостоена такого внимания.

— Я попала в аварию, — сказала она, скорее, самой себе.

Врач строго взглянула на нее, но ничего не произнесла.

— Мне нужен телефон, он у меня был в сумочке, — стараясь, чтобы ее голос звучал ровно, проговорила Саша. — Мне надо предупредить родителей и дочку Машеньку. Они там, наверно, волнуются.

— Не переживайте, Александра Александровна, все обо всем уже знают. Все, насколько это возможно, уже улажено. Сегодня вы поспите в этой палате, завтра, если ничего не произойдет, мы вас переведем в общую. Недельку придется полежать у нас, потом поедете с Богом домой. Ну, три дня — это точно, на меньший срок даже не рассчитывайте. Завтра мы дадим вам телефон, позвоните всем, кому считаете нужным. А пока нужно поспать, не то голова будет болеть. Вы меня хорошо поняли?

Саша еле заметно кивнула головой и поняла, что действительно очень сильно хочет спать. Как врач вышла, она уже не помнила.

На следующий день ее действительно перевели в другую палату, где помимо ее стояли еще три кровати с женщинами. Если бы это были кровати с мужчинами, то-то она бы удивилась!

Сразу же начались посещения. Приехали взволнованные мама с отцом, рассказали, что с Машей все в порядке. Потом примчался секретарь с работы, предложив перевести ее с этой больницы, расположенной в Авиагородке близ маленькой гостиницы с громким названием «Аэропорт Пулково» в ведомственную клинику. Саша отказалась, боясь, что в другой лечебнице ее могут задержать более, чем на три дня. Хотелось поскорее добраться до дому, увидеть родную улыбчивую физиономию дочки.

На следующий день с пакетом апельсинов приехал Олег Евгеньевич, тот самый спаситель, чья помощь была просто бесценна. Он приехал не один, а с женой Татьяной, улыбчивой миниатюрной блондинкой с добрыми, как у сестер милосердия в старых советских фильмах, глазами.

Машина Саши сейчас располагалась где-то в мастерских на Якорной улице, дожидаясь своей экспертизы. Девушка, врезавшаяся в нее, как оказалось известно сразу же на месте, прав на управление никаких не имела, зато имела влиятельного покровителя (уж кто бы сомневался). Так что Саше придется побороться за свою правду. Но в этом ей может помочь представитель в суде, вполне адекватный и вменяемый юрист Владимир Евгеньевич. Так что, слава Богу, все остались живы.

Уже собираясь уходить, Олег задал вопрос, который, надо думать, мучил его уже давно:

— Саша, откуда ты знаешь, что.., — тут он слегка замялся, — что некоторые люди называют меня Шварцем? Это ведь не моя фамилия. Или ты тоже заканчивала наш институт, я имею в виду ЛИВТ?

Та в ответ только пожала плечами:

— Честно говоря, я не помню. Да и ЛИВТ я не заканчивала, училась в свое время в ЛИСТе. Но я обязательно должна вспомнить. Я сообщу, обязательно сообщу. Что-то в беспамятстве видела: то ли сон, то ли бред. Бывают иногда озарения, в книгах об этом пишут.

Олег кивнул головой и произнес:

— Да, вот еще. Не знаю, как ты воспримешь мои слова, но эта твоя авария была не совсем случайной. Точнее — совсем неслучайной. У тебя есть враги и, судя по всему, они настроены весьма решительно. Что делать обычно в таких случаях — я тебе не буду говорить, сама, наверно, знаешь. Просто, надо очень беречься.

Удивление Саши было столь велико, что она с минуту молчала, округлив глаза настолько, что могло показаться, что на ее лице больше ничего и нету: ни рта, ни носа, ни лба — только глаза.

— Почему? — наконец удалось ей сказать.

Аварии на скользкой дороге, конечно, дело случая. Бывают не так уж и редко. Но знаешь, не припомню, чтоб простреленные колеса когда-то указывались в милицейских сводках причинами заноса. Два колеса одновременно лопнуть не могут, к тому же три дыры, будто нарочно сделанные, не круглые, конечно, но характерной формы: две в левом и одна в правом. Это не гвозди, это не мифические острые камни. Это что-то другое. Это вот что.

Он достал из кармана три бляшки металла.

— Откуда это? — спросила Саша.

— Как бы сказал один герой: из широких карманов, мой мальчик. Достали из твоих колес, пока никто другой этим не занялся. Это, конечно, не мое дело, но вряд ли какой-нибудь охотник по ошибке полоснул очередью по движущемуся транспорту. Автоматическое оружие — не самая распространенная принадлежность для отстрела зверей, к тому же и сезон охоты, вроде бы, закончился. Можно, конечно, уповать на ненормального злодея, которому по барабану, в какую машину палить, но я бы этого делать не стал.

Олег с Татьяной ушли, напоследок посоветовав не очень рассчитывать на милицию, лучше даже совсем не упоминать об злосчастных пулях в колесах.

Через три дня Сашу отпустили домой, порекомендовав понаблюдаться у врача, чтоб не было никаких последствий и осложнений.

С машиной все обстояло не совсем просто. На Якорную наведались какие-то грозные и очень самоуверенные парни, числом три человека. Весь персонал сервиса, дружески настроенного Олегу Шварцу and Co, возражать и как-то препятствовать чинимому насилию над израненным Мерседесом не стали. Может быть, потому, что пришедшие люди обладали какими-то то ли ментовскими, то ли родственными им корочками, то ли потому, что на улице остались стоять поодаль от ничем не примечательных потрепанных автобусов человек тридцать в жилетах и с железяками в руках. Опытные сервисмены сразу же правильно охарактеризовали жилеты, как «бронежилеты», железяки, как огнестрельное оружие, а парней, как «замороженных уродов». Впрочем, они, механики, электрики и слесаря, к тому же были предупреждены о возможных визитах недоброжелательно настроенных мужчин, в плане содействия и непротивления злу насилием.

Когда Саша с каким-то выделенным гайцами экспертом прибыли на осмотр своего авто, она очень закручинилась сначала от внешнего вида своего «коня», но потом махнула на все рукой, подписала все необходимые протоколы и отправилась домой. Ей показалось, что передние колеса ее транспорта не те, на которых она ездила, но уверенно утверждать сей факт она не могла. Колеса были целыми и неестественно негрязными. Эксперт, самодовольный и косноязычный молодой человек с привычкой не смотреть в глаза собеседнику, становился все более недоволен, а модный рокер Владимир Евгеньевич, все же приглашенный Сашей, каждым своим замечанием и уточнением недовольство это только усугублял.

До суда машину ремонтировать было нельзя, после суда — тоже. Потому что первый суд Саша, точнее, ее представитель проиграли.

— Все, как положено, — спокойно резюмировал Владимир Евгеньевич. — Судьи — они тоже люди.

— Какие люди? Это же судьи, — удивилась Саша. Проигрыш ее расстроил.

— Вот когда наша кассационная жалоба замутит все это болото, вы не будете столь категоричны.

Вся эта тяжба длилась долго, очень долго. Она уже успела приобрести другой автомобиль, вызывая недовольство гайцев — ведь те готовы были лишить ее всех прав, поэтому нападали откуда только это было возможно: из-под «кирпичей», из-за радаров, типа «фен», с «двойных сплошных» и прочее. Владимир Евгеньевич только посмеивался, рулил спорные моменты, моментально выезжая по первому звонку, но в обиду Сашу не давал. Гайцы провожали их ненавидящими и тяжелыми, как пули, взглядами в спину.

— А я и не знала, что ПДД — такая казуистика, где любой смертный может быть объявлен виновным, — говорила Саша.

— Верно, объявлен может любой смертный, но есть такое право — не соглашаться с обвинением, — ответил Владимир Евгеньевич, почесывая небритую щеку. — Мы ж все-таки человеки разумные. А эти — вполне вероятно быдлы, не обремененные знанием и совестью. Только погоны и наглость. Не надо их бояться. Согласиться с обвинением никогда не поздно, но лучше побарахтаться, вдруг что и выйдет из этого толкового. В любом случае останется самоуважение. Это на самом деле важно.

— Но их же так много! — вздохнула Саша.

— И что характерно: они плодятся и размножаются.

— Это как?

— Почкованием, наверно, — пожал плечами юрист в кожаной «косухе». — Вроде бы одну и ту же Советскую школу заканчивали по утвержденной министерством Образования программе. А получаются такие супчики, что фантазии не хватает предугадать их действий.

Итогом все этой волокиты стали полное возмещение в пользу Саши средств за ремонт и долгую стоянку Мерседеса, выплата моральной компенсации, да еще и «неполное служебное соответствие» одному из ментов, представляющих противную сторону. Чего он полез защищать и выгораживать ту блондинку — пес его знает. Вряд ли материальная заинтересованность, наверно высокие чувства. Любовь, твою мать.

С Олегом Саша иногда перезванивалась, временами без зазрения совести давая ответы на некоторые вопросы, связанные с ее профессиональной деятельностью. Правда, через полгода после аварии Саша ушла из государственной службы. Рисковать жизнью ради принципов — дело хорошее, но эти принципы, по большому счету — государственные, должны поддерживаться не только одним человеком, но и системой. Невольно на ум приходили слова замечательного Дина Кунца: «Всегда неприятно открывать, что в единомышленниках у тебя человек, которого считаешь глупцом. Тут недолго усомниться и в собственной правоте». К тому же поступило предложение по трудоустройству, от которого отказаться было трудно, да, наверно, и невозможно.

А хитрый Владимир Евгеньевич приобрел ее отремонтированный Мерседес за деньги, что были явно невелики для машины такого класса. Махнул рукой на прощанье и умчался в свою юридическую жизнь в правовом государстве под мудрым руководством всенародно избранного президента.

4. Саша Матросова. То ли бред, то ли глюки

Она все-таки вспомнила события того ненастного вечера, когда авария милостиво оставила ей и жизнь, и, по большому счету, здоровье, и жестокие мигрени. Воспоминания возвращались не сразу, как-то рывками, бессвязно, вроде бы, но исполненные какого-то скрытого смысла. Саша не пыталась осознать, что бы значили эти видения, иногда рассказывая о них знакомым. Те же, в свою очередь, довольно точно объясняли ее откровения, зачастую, правда, уже после того, как события эти миновали.

Былой приятельнице-однокласснице при нечаянной встрече в кинотеатре «Колизей» она вдруг рассказала, что приснился ей Хмельницкий, не Борис, а какой-то безымянный. Был у них в школе такой видный парень, девчонки по нему вздыхали: высокий, с длинными волосами до плеч, любитель подраться, троечник и пижон, но всегда очень изящно держащий сигарету. Наверно, он специально этому где-то учился на подпольных курсах в комнате с зеркалами. Достанет откуда-нибудь из отворота рукава чуть примятую пачку, ловким резким наклоном кисти выдвинет сигарету, потом, как фокусник Амаяк Акопян, разомнет ее в длинных пальцах, чуть отгибая мизинец, зажмет между идеально прямыми средним и указательным пальцами, в одно мгновение прикурит от бензиновой зажигалки с медным колпачком (воображая, наверно, что это стошестидесятидолларовая «Зиппо») и выпустит тонкую струйку дыма куда-то чуть в сторону. Потом обязательно проведет большим пальцем по нижней губе (или кончику языка) и слегка, будто в раздумье, нахмурит брови. И неважно, что на пачке написано «Прима», «Ватра», «Беломорканал» или вовсе «Овальные». Девчонки в обморок падали, а парни старательно, смешно и нелепо подражали. Все его звали только по фамилии, имя было неуместно и даже неизвестно. Так вот, этот Хмельницкий вдруг привиделся Саше сидящим на каком-то ящике в подвале, щелчками сбивающим с соседствующих ржавых труб жирных земляных червей, слабо шевелящихся и неизменно вновь появляющихся взамен сбитых. Привычной сигареты у него в руках не было, да и выглядел он достаточно жалко: лицо отекшее, волосы коротко острижены и какие-то пыльные на вид, одежда бесформенная, черная и засаленная. Кожа синеватая, но это, наверно из-за тусклого подвального освещения. Вообще, не Хмельницкий, а классический бомж (бомжы тоже теперь бывают классического вида, как и банкиры).

Одноклассница только руками всплеснула: ей кто-то сказал, что героя-мачо их школьного детства, донельзя опустившегося, спившегося и свалявшегося, буквально несколько дней назад нашли в полуразрушенном подъезде старых домов недалеко от Гутуевской церкви. Там, по дороге к порту вдоль канала стоит целый квартал двухэтажек, словно из фильма Тарковского «Сталкер», ободранных, с пустыми провалами окон и дверей, заваленных мусором и кучами человеческих экскрементов. Хмельницкий выглядел совсем нехорошо. Может быть, потому что вел до этого очень неправильный образ жизни, а, может быть, потому что был мертв и умер уже давно и внезапно, так что его бренными останками начали питаться всякие жучки-червячки.

Саша с одноклассницей поохали-поахали и отправились смотреть фильм Роберта Земекиса «Страшилы» с Майклом Джей Фоксом в главной роли. Та еще фильма. Каждая из них весь сеанс нет-нет да боязливо оглядывали свои рукава и туфли: не ползет ли там неумолимый прожорливый червь тления и распада?

Олегу Шварцу Саша также позвонила, уточнив те странные слова, что сказала перед отъездом в больницу. Обещал, все-таки! Теперь она явственно вспомнила, что в своем беспамятстве видела его сидящим за неглубокой, как противопожарный ров в лесу, канавой у ограды, после которой — сплошь кресты и памятники, характерные для некоторых специфических мест. Например, кладбищ. Самое страшное было то, что большой, могучий Олег сидел, прислонившись спиной к витому и вычурному старинному забору, и смотрел в небо. Одна нога его была на бедре разорвана в клочья, в голове под левым глазом просматривалась аккуратная дырочка.

— А что за кладбище такое? — спросил он. — Серафимовское или Южное?

Родом Шварц был из Мордовского города Рузаевка, все родственники там — и живые, и умершие. К Питерским погостам он пока не приближался, разве что проезжал иной раз мимо.

— Да я не знаю, честно говоря, — расстроилась Саша. — Можно, конечно, поездить, посмотреть, может, определю.

— Да, ладно, — хмыкнул в трубку Олег. — У меня есть идея получше. Изловлю-ка я как-нибудь, когда времени свободного будет побольше, собаку поумнее.

— Зачем! — удивилась девушка. — Собаки-то здесь причем?

Шварц рассмеялся:

— Когда на некий вопрос не может быть дан ответ, понимаешь ли, некоторые люди все же пытаются найти выход. «Да пес его знает!» — изрекают они и бывают правы. Вот и ты могла бы упомянуть про эту мудрую собаку. Понимаешь?

Саша все поняла, веселый человек Олег Евгеньевич тоже. Правда, в суете жизни большого города, он скоро забыл о желании изловить пса, о кладбище и своей незавидной роли в загадочном видении случайной знакомой. Вспомнил гораздо позднее: однажды июльским вечером накануне своего тридцатилетия, когда простреленная картечью из обреза нога не могла больше шевелиться, солнце садилось за пыльные макушки берез, а на него надвигался, заслоняя горизонт, огромный ствол пистолета «Макарова». Он откинулся на решетку ограды старого кладбища и посмотрел в глаза человека, держащего пистолет. Но увидел лишь пулю, которая застила собой всю природу, весь Питер, всю Родину, всю жизнь.

Саша Матросова, как человек рациональный, не очень верила всяким наследственным колдунам, дипломированным шаманам и ясновидящим. Внезапно возникающие в голове картины были для нее лишь последствием удара, доверилась она только Шварцу, да и то лишь в пылу душевной слабости. Более она ни с кем не делилась, ни с родителями, ни с друзьями, ни, тем паче, с дорогой Машенькой. Пыталась жить, как прежде, только почаще оглядываясь за спину, но в глубине души сама понимала, что проклятая авария разделила ее жизнь на до — и после-.

Неизбежному увольнению по собственному желанию с престижной и высокооплачиваемой работы предшествовали два события.

Как-то воскресным днем, когда они с дочкой не поехали на дачу, что случалось достаточно редко — они очень любили тишину, озеро, дом и одиночество, смотрели мультик про старого доброго кота Тома, утонувшего, но не до смерти. Маша смеялась и постоянно заглядывала ей в глаза: маме также весело, как и ей самой? Саша улыбалась и бездумно смотрела в телевизор, пока непонятная тревога, исподволь возникшая, разрослась до состояния, граничащего с паникой. Продолжать сидеть и созерцать Тома стало невозможно, Машенька, словно что-то почувствовав, с нарастающим беспокойством неотрывно смотрела на маму.

— Пойду-ка я поставлю чаю, — постаралась спокойно улыбнуться Саша. — Поедим, пожалуй, пирожных. Хватит нам с тобой на диете сидеть.

— Ура! — сразу забыла о всех страхах Маша. — Сейчас пирожными натрескаемся!

Она хотела тоже бежать с мамой на кухню, но Саша предложила ей досматривать мультики, пока она вскипятит и заварит чай, достанет из холодильника знаменитые питерские эклеры и накроет на стол. Дочка немедленно согласилась.

На кухне Саша не пыталась потерять силу воли в обмороке, она глотнула холодной минералки, потом залпом опрокинула в себя рюмочку трофейного «Шустовского» коньяку, затем попыталась проанализировать свое состояние. Вода смочила пересохшее горло, коньяк привнес в аритмичное биение сердца мелодичность и размеренность. Страх ушел, можно было думать.

Отвлеченно созерцая телевизор, она зацепилась взглядом за один из подводных персонажей, что послужило сигналом к сокрытому в глубине души страху вылезти наружу. А именно, нарисованный осьминог. Он ей напомнил…

«Боже мой!» — прошептала она и закусила костяшку согнутого указательного пальца. Она в одно мгновение вспомнила всю ужасную картину, что мучила ее от момента удара машины о дерево, вплоть до приезда скорой помощи. Видения про Хмельницкого, некоторых других людей, даже про Олега Шварца были страшны по своей естественной природе. Этот же кошмар был просто ужасен по причине абсолютной ненормальности. Во всяком случае, материальной ненормальности.

После резкого удара она как бы по-инерции вылетела наружу. Ее будто выбросило из машины сквозь лобовое стекло, однако на землю она не упала. Наоборот, Саша взмыла ввысь, так что стал виден весь пригород Питера, вплоть до стеллы у «Пули» (гостиницы и ресторана «Пулковский»), мимо прошел, намереваясь садиться самолет из Франкфурта. Это состояние не было ни пугающим, ни каким-то удивительным, словно она не так уж редко временами взлетала над землей, освобождаясь от своего тела.

Действительно, она сама, точнее ее оболочка, сейчас висела внизу, в кресле, стянутая ремнем, уткнувшись в подушку безопасности. Саша не успела никак оценить создавшееся положение, как услышала громкий хохот.

Так в некоторых фильмах смеются маньяки, палачи и прочие нехорошие люди, готовые к страшному и жестокому убийству. Нечеловеческий хохот, следует отметить. Если бы самая противная из всех кошек засмеялась в голос, у нее не получилось бы гаже. Но этот зловещий смех воспринимался всем ее существом так отчетливо, что родное, но бестелесное тело начало корчиться от боли. В каком виде Саша вылетела из себя самой — она не могла определить, однако всю ее, воздушную и неведомую, начало жестоко выворачивать от невероятной муки. Страдания были невообразимые, но тем не менее она не потеряла способность созерцать все вокруг.

5. Саша Матросова. Демон Дорог

Саша увидела зависший, подобно ей самой, не далеко и не близко, громадный череп. Так можно сказать про облако, когда видишь его из иллюминатора самолета: вроде бы оно везде, но и края видны. Он бы мог походить на человеческий, если бы не огромные отростки из височных долей, подобные рогам, уходящие куда-то в черную тучу над макушкой и там теряющиеся.

Рогатая голова не казалась чем-то, вроде нарисованной на воздушном шарике рожицы. Она была, если уж и не живой, то отнюдь не мертвой: череп наклонялся, поворачивался из стороны в сторону, шевелил жуткой зубастой нижней челюстью и злобно хохотал.

Физическая боль, в нынешнем Сашином состоянии воспринималась просто океаном страдания. Тем горше был факт, что как-то отвернуться от жуткого монстра, убежать, уплыть, улететь в дальние края не представлялось возможным, невозможно было даже хоть чем-то, пусть жестом, попытаться защитить себя. А череп, заметив незавидное состояние бедной девушки, глумился в оскале еще больше.

«Как же он, подлец, меня видит? У него же и глаз-то нет! И что же он видит, ежели я сама не в состоянии определить, что я такое? Может быть, я просто одна молекула, или один атом, или просто маленький такой голубой сгусток энергии!» Как ни странно способность мыслить у Саши не пропала, равно, как и возможность воспринимать окружающее. Чуть-чуть, но боль отступила на второй план, который, впрочем, был вряд ли на миллиметр дальше первого.

Она увидела, что череп помимо рогов имеет еще и шею. То есть, не шею, как таковую, а тысячи тонких, уходящих к земле и там все больше расходящихся в стороны щупалец. Чем ближе к голове они подходили, тем плотнее примыкали друг к другу. Такое вот сходство с осьминогом. Такое вот различие со всем остальным.

Каким-то загадочным образом можно было даже проследить, куда же тянутся эти шевелящиеся, как от ветра, отростки. Зрелище получалось поразительным. Везде, где в кустах в засадах сидели люди в форменных фуражках или дурацких колпаках, именуемых «кепи служебного образца», присутствовали эти щупальца. Они входили точно в темечко сержантов, прапорщиков и прочих офицеров, при этом не доставляя последним никаких видимых неудобств. Наоборот, те испытывали явное воодушевление: со зверскими рожами они махали своими полосатыми палками, выдавливая из себя колдовскую фразу «почему нарушаем?» удрученным людям, вылезающим из своих машин. Околдованные, те доставали из бумажников деньги, но парни со щупальцами в голове этим не удовлетворялись. Они продолжали глумление, получив уже установленную за свое существование мзду. Что деньги? Мусор! Мусору еще нужно удовлетворить свою похоть власти. Стоят люди в служебных машинах на коленях, вытирают кровавую юшку и мечтают вытерпеть все, подписаться под всем, лишь бы живым уйти, лелея надежду обратиться в казенные дома за помощью, дабы истина восторжествовала. Видела Саша, что некоторые, самые упертые, действительно идут, потрясая бумагами с перечислением законов, попранных ногами в однообразных ботинках, приводя с собой свидетелей. Видела она, как вылетали они из дворцов Правосудия, вытирая со лбов пот стыда за судилища, подгоняемые эхом слов очередной толстой тетки: «Нет повода не доверять сотруднику правоохранительных органов!» А сержанты, прапорщики и прочие офицеры злобно щурятся, потому что по другому уже смотреть на людишек не могут. «И дети их сходят с ума, потому что им нечего больше хотеть», — как сказал поэт. И парни в форме начинают отстреливать людей в магазинах и супермаркетах, ловить на капоты своих машин, отбрасывая с дороги: «куда прешь, тварь!», забивать всяким дрекольем на постах досмотра. От этого начинает громче хохотать злобный череп, с коим связаны все сотрудники, выбравшие Дорогу, как средство удовлетворения. Насыщается монстр злобной силой, отравляет всех, к кому прикасается своим поганым щупальцем.

Вот идут пешеходы, крутят педали велосипедисты, добрейшие люди — задавить никого не могут по причине малого веса, малой скорости, разве что кошку какую-нибудь захудалую, или собаку породы мопс. Да и то, поди попробуй попади в свободную в своих перемещениях на целых четырех конечностях тварь! Устанешь целый день гоняться, пока не возьмешь какой-нибудь «Запорожец», «Хаммер», или, на худой конец, «Дэу Матис». А коты и собаки к тому времени попрятались, по деревьям отсиживаются, из помоек недовольно кричат. Ладно, неважно. Саша увидела, как щупальце на мгновение коснулось молчаливого деревенского прохожего. Тот встрепенулся, осознал свою значимость, как личности, и пошел по проезжей части в лобовую на встречный «КамАЗ». «А что — имею право, пусть меня объезжает!» Машина-то как могла объехала и умчалась до первого поста гаишников. Вместе с нею, правда, уехал прохожий в крайне стесненных условиях: на заднем колесе.

А вот и дети-самоубийцы, встречайте! Они живут уже не в деревнях, а там, где на Дороге полоски нарисованы — зебры пешеходных переходов. Коснулось гадское щупальце юную головку и отравило нахрен. А в неокрепшем самосознании юного дарования сразу же вспыхнули слова доброго дяди, точнее — тети, милиционера: «Пешеходы имеют преимущество при переходе Дороги по пешеходному перекрестку. Запомните это, дети». Ах, так — и побежал ребенок со всех ног, чтоб выскочить на зебру перед мчавшейся со скоростью в целых сорок километров в час машиной. А что — имеет право, ему так и добрый дядя, точнее — тетя, милиционер сказала, и учитель в школе, и даже озабоченные просмотром сериалов тупые, как фуражка, родители. Прыгнет на переход юнец и сразу остепенится, уже никуда бежать не надо, наоборот, надо еле волочить ноги, будто от усталости. По барабану скрежет тормозов и сигналы клаксонов, подростку наплевать на машины — он самый главный в этом месте Дороги. Но законы физики пока не под силу отменить ни в каком государстве, даже у нас, а если еще гололед? А вдруг, этот лохматый «жигуленок» техосмотр получил, как все прочие девяносто процентов машин, а тормоза его, в отличие от других — не в пень? Прав ребенок, водитель получит свое по полной схеме, уж гайцы расстараются, если, конечно, за рулем не такой же гаец. Справедливость восторжествует! Об этом расскажут потом родители: или на могилке, или у новехонького инвалидного кресла. Череп клацает челюстью от умиления.

Саша содрогается от ужаса и видит, как щупальце ласково, словно паутинкой касается целую группу людей. Двое переходят Дорогу по зеленому свету светофора, трое — по желтому, остальные — по красному. А чего — они прошли, а нам нельзя? Пусть машины еще постоят, от них не убудет. Но и водителя щекочет чудовищный отросток. В итоге: палка в гаишных ведомостях о выявлении правонарушений, деньги в неведомый бюджет по штрафам, пара-тройка переломанных рук-ног, да искалеченная судьба незадачливого шофера. «Как коровы!» — удивляется Саша и видит, что прогуливающаяся группа девиц выходит гурьбой на мост. Солнце красиво садится в реку Мегрега, машины возмущенно объезжают толпу сложных гламурных сельских красавиц. Но тут, к незадаче сунувшегося объезжать девиц шофера, случается встречная. Машины смачно целуются, сбивая, как кегли, томных «коров». А вот тетка на велосипеде, лицо у нее и так не очень доброе, а тут случаются две вещи: она получает порцию яда от черепа и проезжает мимо старой знакомой. Тетка останавливается для беседы, все, как положено: между собеседницами велосипед, о который можно удобно облокотиться, зад выпячивается чуть ли не до осевой линии. Несчастный водитель, оказавшийся на Дороге, узрев возникший «шлагбаум», крутит, было, руль влево, но навстречу автобус, перевозящий экскурсию детей-инвалидов. Тетка нежданно-негаданно получает мощный удар по крупу, приводящий ее на всю оставшуюся жизнь в категорию людей, только что проехавших мимо на автобусе. Собеседница тоже находит, что жизнь очень странная штука: ее бьет наотмашь велосипед, зажатый мертвой хваткой в руках у виновницы происходящего безобразия. Жесткой велосипедной седушкой ей ломает протез во рту и сбрасывает в никогда нечищеную со времен социализма придорожную канаву. Там она захлебывается жижей под застывший укоризненный взгляд раздавленной со вчерашнего вечера «Дэу Матисом» собаки породы «б\ п». Какая нелепость, но монстр выводит барабанную дробь острыми зубами, такой восторг!

Не обходит вниманием череп и движущийся транспорт. Соприкосновение с головой дальнерейсника — и тот уже развлекается, препятствуя обгону себя более быстрыми машинами: набирает скорость, когда нужно, чтоб встречной некуда было деваться, только в лоб, либо в кювет. Или легковушка теряет всю вежливость и, игнорируя любые указатели поворотов и дорожные знаки, мчится к своей совсем ненужной гибели.

«Да это же демон!» — догадывается Саша. — «Новый демон. Демон Дорог»

В ту же секунду она обрывается вниз, прямо на носилки санитаров из «Скорой помощи», забывая обо всем. Остается лишь боль, которая приводит ее в чувства и заставляет говорить, не давая отчета разуму о чем.

6. Саша Матросова. «Дуга»

Вторым событием, предвосхитившим изменение всей жизни Александры Александры Матросовой была якобы случайная встреча в кафе у Электротехнического института имени Ульянова-Ленина (или Бонч-Бруевича?). Сюда она иногда ходила в обеденное время, игнорируя великое множество жлобских ресторанов, присвоивших себе громкие и гротескные наименования, что в изобилии развелись в этом районе Санкт Петербурга. Можно было, конечно, и домой ходить, но как-то не хотелось. Приходить-то можно, вот обратно идти — тяжко. Не так много времени прошло после аварии, а работать становилось просто невмоготу. Она понимала, что нужно что-то менять — мебель, пол, ориентацию, работу, в конце концов. Но с другой стороны мебель ее нисколько не раздражала, пол вполне устраивал, да и привыкла она за последние десятки лет быть женщиной, ориентация не нуждалась в коррекции, мужчины ее интересовали и нравились, а увольняться в неизвестность, когда на руках маленькая дочурка, было в высшей степени безрассудно. И Саша терпела.

— Здравствуйте, уважаемая Александра Александровна, — сказал ей в кафе какой-то взрослый дядечка. — Позвольте присесть к Вам за столик?

Мест вокруг было, если не предостаточно, то вполне достаточно. Саша мысленно тяжело вздохнула: если ее по имени-отчеству окликает неизвестный человек, значит ему что-то от нее очень нужно.

— Да Вы не скучайте, дорогая Александра Александровна, я к Вам не с просьбой, — засмеялся дядечка, прочитав все эмоции у Саши на лице. — Я просто поговорить, скоротать, так сказать, обеденный перерыв с умной девушкой.

— Мы знакомы? — спросила Саша. Потом почему-то добавила. — Извините за бестактный вопрос.

Дядечка присел за стол, принял от официантки кофе, кусок торта «Трухлявый пень» и пирожок с картошкой. Он внимательно посмотрел на Сашу, замечательно улыбнулся (это, когда человек улыбается не только ртом, но и глазами) и ответил:

— Будем знакомы. Я — Аполлинарий. Просто Аполлинарий, без всяких отчеств и даже без чинов. Работаю здесь недалеко, на Большой Морской. Не самый главный руководитель, но и в подчинении у меня народу хватает. Почти. Кроме одного.

Он протянул руку, чистую и бледную, чем-то напоминающую руку хирурга, отполированную многоразовыми тщательными умываниями. Пожатие было крепким, что всегда уважала Саша. Она терпеть не могла, когда приходилось сжимать чужую вялую, как котлета, ладонь. По рабочей необходимости ей доводилось не так уж и редко обмениваться ритуальными рукопожатиями.

Наступила некоторая пауза, дядечка увлеченно запихал в себя целую ложку, вместившую чуть ли не половину торта, и пригубил кофе. Он так аппетитно и с удовольствием пережевывал свою добрую еду, что Саша сразу затосковала, и, чтоб не очень явно глотать набежавшую в рот слюну, тоже захрустела мелко нарезанной свежей капустой, перемешанной с сыром, ветчиной и клюквой. Таков был у нее обед. Не очень калорийно и — модно. Диета.

— Тут вот такое дело, милейшая Александра Александровна, — вновь заговорил дядечка. — Мир меняется, и, что характерно, независимо от того, хотим мы того, или нет. Иногда эти изменения обратимы, иногда нет. Самое главное в любых случаях — это избежать хаоса, Вы со мной согласны?

Саше разговор, и без того кажущийся необязательным, совсем разонравился. Рассуждать об отвлеченных вещах с незнакомым человеком — дело пустое и рискованное. Всякие, считающие себя умниками, работники государственной безопасности использовали любую возможность, чтоб напустить пыли в глаза, запутать, подавить внимание и осторожность, а потом, как обухом по голове, выдать обвинение в измене Родины. Она уже вовсю настраивалась вежливо откланяться и уйти, но назвавшийся Аполлинарием, словно предугадав ее намерения, опять замечательно улыбнулся и чуть поднял со стола ладонь в успокаивающем жесте.

— Да Вы не беспокойтесь, Александра Александровна. Я также далек от всяких секретных служб нового правительства, как и от некогда громких ее подразделений, ныне почти упраздненных. Ко всякой шушаре, ну и ментам, Вы тоже можете меня не причислять. Я, точнее — мы, сами по себе.

— Так не бывает, — тоже улыбнулась, отрицательно мотнув головой, Саша. — В государстве все роли определены: бомжы, работяги, барыги, менты, депутаты и олигархи. Уж простите меня за жаргон — нахваталась, знаете ли из телевизора. По утрам показывают сплошной позитив.

— Ну да, Вы совершенно правы, — кивнул головой дядечка. — Менты, связисты и таксисты. Кстати, а церковь куда подевалась в этой классификации? Но Вы совсем упускаете из виду, что какое бы ни было государство, оно имеет начало — рождение, и конец — упадок. Рождение возможно только при какой-то упорядоченности, что, как известно, требует определенных сил, приложенных извне. Далее идет развитие, что тоже требует затрат, временами колоссальных. Вдруг, бац — и плюнули все, плывут по течению, считая, что всего достигли. Вот тут-то и возникает хаос, к созданию которого, как известно, не нужно прикладывать никаких сил. Правящая клика проворовалась, народ проворовался, все проворовались. Государство померло. Но на его руинах снова возникает другое, или другие, чему нас учит история. Естественный исторический оборот. Но позвольте Вам предложить мыслить шире. Пес с ними, с государствами. В конечном счете они — всего лишь аппарат насильственного поддержания господства одного класса над другим. Так еще Вова Ленин сказал. Я имею в виду другие рамки: человечество, например. Избежать хаоса в глобальных масштабах, Вы меня понимаете?

Саша почти доела свой салат, время обеда тоже было не резиновое, еще хотелось неспешно прогуляться по улицам до работы.

— Вы имеете в виду какое-то общество Вольных каменщиков? — спросила она. — Зачем вообще эти разговоры?

Дядечка тоже между делом доел пирожки и допил свой кофе.

— Если Вам показалось, что я представляю масонов, то — да, — проговорил он. — Точнее — нет. Вот Вам, уважаемая Александра Александровна, мой номер телефона. Если пожелаете сменить род деятельности — я к Вашим услугам. Работа с записью в трудовой книжке, весь соцпакет, зарплата — не меньше чем Ваша нынешняя, правда, не всегда нормированный график дня, командировки, часто — заграничные. И главное — свобода в достижении результата.

— Вы шутник? Или волшебник? — поднимаясь, спросила Саша. Она хотела добавить еще что-нибудь, ввернуть какую-нибудь ядовитую фразу, но передумала.

— Нет, — ответил Аполлинарий очень серьезно, тоже поднимаясь. — Я руководитель одного из департаментов «Дуги». До свидания, Александра Александровна.

Двигаясь на работу, Саша почему-то нисколько не думала о поступившем предложении. Никто не преследует, ну и ладно. «Дуга», Аполлинарий — все это интересно, но не вписывается в стереотипы поведения нынешних работодателей. Значит, подозрительно это, и держаться нужно подальше.

На улице была весна. Хмурые тучи проносились над серыми питерскими домами, пугая внезапным снегом редкую травку, пробившуюся сквозь обесцвеченные временем и былым снегом этикетки от пивных бутылок и собачьи экскременты. Солнце метко стреляло лучами сквозь прорехи в небесах в окна домов, рождая грустные и блеклые солнечные зайчики на потресканном асфальте. Но на берегу у Петропавловки уже зашевелился народ, проверяя места былых редутов в битве за ультрафиолет. Придет девушка в солнечных очках с плеером в ушах и песцовой шубой на плечах, встанет, прислонившись к гранитному парапету, и замрет, словно в ожидании. Вдруг, кончается туча и на невский простор вываливается солнце. А девушка, не тратя ни секунды долгожданного момента, распахивает шубу на всю ширь и принимает соблазнительную позу, чуть согнув одну изящную ножку и выставив вперед другую. С соседнего моста зеваки с биноклями и просто «зоркие соколы» аплодируют и переговариваются: «Чего — топлесс, или полный нэйк?» Конечно, чаще всего присутствует весьма условный купальник, но не так уж и редко без верхней своей составляющей, а иногда и без нижней. Девчонки ловят первый загар, зрители ловят кайф и приобщаются к прекрасному. Во всяком случае для некоторых такое зрелище гораздо интереснее фотографий теннисной примы Курниковой в разрезе на белой квадратной кровати в неизвестной американской гостинице.

А Саша с дочкой укатили под Выборг и, отогревая руки у небольшого костра, собирали граблями прошлогоднюю траву и листья. У дальнего края камышей шевелился последний лед, как бы напоминая о былой зиме, но жизнь оживала. Настроение стремительно поднималось от отметки «депрессия» к отметке «а не выпить ли нам коньяку». Маша по юности лет к алкоголю была весьма равнодушна, поэтому довольствовалась лимонадом, а Саша с удовольствием тянула пятьдесят грамм, опять же — трофейного, Old Barrel целую вечность, почти шестьдесят секунд. Она пошарила по карманам и, выудив визитную карточку с телефоном Аполлинария, бросила ее в костер.

— Ах! — сказала она, подобно героине «Титаника», роняющей в бездну Атлантического океана огромный бриллиант. Но думать о последствиях, о хаосе, о человечестве, о ненормированном рабочем дне и заграничных командировках Саша не стала. На даче хорошо тем, кто умеет отрешиться от суеты и проблем обычной жизни.

В понедельник, отпросившись после планерки с рабочего места, Александра Александровна Матросова толкнула тяжелую дверь на улице Большой Морской, у которой висела вывеска «Северо-Западное Речное Пароходство». Где-то в этом подъезде и располагалась загадочная «Дуга».

7. Саша Матросова. Первое посещение «Дуги»

Каким образом рассудительная и здравомыслящая женщина, кем Саша втайне себя считала, решилась на такой шаг в сторону изменения своей жизни, она не знала. Ни на даче, ни по возвращению домой, ни перед сном, ни после пробуждения — никогда она не думала, что пойдет на Большую Морскую. Даже отпросившись за сорок минут до обеда, Саша не отдавала себе отчета: зачем? Просто вышла на улицу, шла-пошла и открыла высокую трехметровую массивную дверь, соседствующую с монументальной табличкой «СЗРП». Никаких других букв, складывающихся в слово «Дуга» не было. Тем не менее эта странная организация располагалась именно здесь, в этом она не сомневалась.

В большом и просторном фойе царил полумрак, одетый в форму, одобренного Уставом неведомой организации цвета, охранник хмуро уставился на Сашу. Одежда у стража доступа к широкой парадной лестнице была землистого окраса, ремень, дубинка и на груди какое-то переговорное устройство — тоже. Лицо же было красным и каким-то мятым, словно он только что спал где-то на ровной твердой поверхности без всяких удобств, и вскочил лишь только сейчас, да и то по служебной надобности. Однако, глаза, нахальные и бессмысленные, свидетельствовали об обратном: охранник бодр, бдителен и полон решимости.

— Куда? — поздоровался он и приподнялся со своего места.

— Здравствуйте, — ответила Саша. — К начальнику отдела кадров.

Страж переписал ее фамилию из паспорта и включил разрешающий для прохождения через вертушку знак: зеленую стрелку.

Поднимаясь по этажам и читая названия отделов, на них размещающихся, она засомневалась, туда ли попала. Все сомнения вскоре развеяла взрослая женщина, вышедшая из двери с почти революционной пролетарской надписью: «Управление Волго — Балт». «Не туда», — сказала та. — «Не совсем уверена, но вроде бы где-то до вахты, ближе к полуподвалу, размещается какая-то контора. Вполне возможно, это и есть Ваша «Дуга». Вроде бы так».

Но сразу разрешить вопрос с местонахождением искомой организации Саше не удалось. Казалось бы, чего проще — спустилась, подошла к двери, спросила — и ключик в кармане, можно спокойно действовать дальше.

Однако так не считал вахтер, он же охранник, он же страж, он же работник неведомой Вневедомственной или частной организации.

— Ты куда? — спросил он.

Саша засомневалась в правильности вопроса. Очевидность того, что она собирается не в «СЗРП» и даже не в «Управление Волго — Балт», была явной. Отвечать, что намерена выйти — не поворачивался язык. Может быть, у местных охранников был такой специфический жаргон: «куда» — значило приветствие, а «ты куда» — прощание. Наверно, надо было решительно бросить: «на кудыкину гору» и грозно дернуть турникет, но Саша ограничилась простой, почти никулинской фразой:

— Туда.

Страж не стал уточнять: «откуда?», не сомневаясь в ответе («оттуда»), однако открывать свободный выход не стал.

— А в руках у тебя что? — спросил он и зачем-то погладил рукой дубинку.

— Плащ, — пожала плечами Саша. По причине хождения по лестницам туда-сюда ей стало несколько жарко, поэтому, чтоб лишний раз не потеть, она сняла легкий бежевый изящный плащик и перекинула его через руку.

Охранник вышел из своего загона и медленно обошел вокруг Саши. Других посетителей не было, поэтому он не торопился. Дубинка в руке была исключительно символом радушия и доброты.

— А, — сказал он и внезапно злобно сощурился. — Ну и откуда ты взяла этот плащ?

Саше стало даже смешно, но не очень. Глупые и беспочвенные подозрения зажгли свечу гнева, грозящую перерасти в пожар революции, сметающий здравый смысл.

— Чего ж так плохо следишь за посетителями, раз не в состоянии запомнить, кто в чем проходит. Всего-то несколько минут прошло, — она старалась говорить спокойно, но дыхание предательски сбивалось. Хамство она очень плохо терпела, тем более от подобных типов, изначально вызывающих отвращение и брезгливость.

— Ты ли мне будешь указывать, как я работаю, — фыркнул охранник и дубинку свою положил на плечо, как хлопушку для мух в ожидании очередной жертвы.

«Вот ведь какая незадача!» — подумалось Саше. — «Этот может и ударить. Да и ударит, наверно, сволочь такая. Как же потом на работу возвращаться в избитом виде? Крикнуть помощи, что ли? Так неудобно как-то. Зарядить ему по роже? Не совсем уверена, что попаду, да и пачкаться что-то не хочется».

— Так, вызывай свое начальство, некогда мне тут заниматься объяснениями, — резко, насколько могла, произнесла она и неожиданно для себя добавила. — Понял, быдло?

— Ах, так! — обрадовался охранник. — Оскорбление при исполнении!

И резко выбросил руку со своей дубинкой. Не в сторону куда-нибудь, а прицельно в голову, намереваясь достичь сразу двух целей: причинить боль и унизить. Как ни удивительно было Саше впервые со школьной скамьи оказаться вовлеченной в драку, к тому же с совсем незнакомым человеком, да еще и мужчиной, да еще и без повода, организм ее оказался готов: она сделала полшага назад и в сторону. Дубинка просвистела совсем рядом, но не коснулась ни лица, ни одежды — ничего, кроме воздуха.

Они очень удивились: и Саша, и охранник. Первая — что уклонилась, второй — что промазал. Каким должно было быть дальнейшее развитие событий, скорее всего — плачевное для девушки, можно было только гадать.

Саша в растерянности закрыла глаза, и в ту же секунду агрессивный вахтер заговорил. Но речь его была почему-то маловразумительной и больше напоминала попытку больного хроническим насморком произнести скороговорку, насыщенную звуками «б» и «м».

Она ожидала очередного, на сей раз более меткого удара, по своему самолюбию и здоровью, но ничего не произошло, только охранник что-то продолжал бубнить. Саша открыла глаза и увидела Аполлинария.

— Здравствуйте, уважаемая Александра Александровна, — сказал он. — А я уже заждался Вас. Хотя, честно говоря, думал, что Вы сначала позвоните нам, или попытаетесь навести какие-то справки. Но Вы замечательно непредсказуемы.

Аполлинарий держал правой рукой охранника за нос, и полностью игнорировал попытки того что-то сказать, брыкаться, танцевать или петь песни. Чем активнее крутил глазами человек в униформе, чем быстрее он греб перед собой руками, изображая пловца, тем сильнее сдавливали пальцы Аполлинария его нос.

— Я и говорю, как просто отдаться на волю хаоса, — меж тем произнес сотрудник «Дуги». — Вы сами теперь видите, до чего бывают обозлены люди. Можете ли Вы себе представить, чтоб еще пару-тройку лет назад какая-нибудь тетенька на вахте, ну, или почтенный старичок-вохровец, полез драться с незнакомым человеком. Этот же — без тени сомнения. Новенький, следует сказать, но откуда же он такой взялся? И, главное, зачем? С какой целью? Вот ведь, какая загвоздка. Ладно, этого мы, положим, сейчас уберем. Но где гарантия, что на его месте не возникнет такой же, но хитрее. Подождите минутку, любезная Александра Александровна, сейчас мы с Вами побеседуем обстоятельнее, но в другой, более располагающей для этого обстановке.

Он подошел к вертушке, ведя за собой удрученного и уже притихшего охранника, нажал на кнопку и вышел с ним по направлению к входной двери. «Каким же образом он здесь оказался?» — подумала Саша. — «Перепрыгнул через барьер, что ли? Энергичный дяденька!» У вахтера из носа потекла кровь, оставляя на мраморном полу вестибюля круглые кляксы.

Аполлинарий вернулся совсем скоро, выложил на конторку дубинку, ремень, переговорное устройство и бумажник, охранник не вернулся совсем.

— Еще одну минутку, Александра Александровна, — сказал он и вытащил из вахтерского загона телефон, наверно, местной связи, набрал три цифирьки и ласково проговорил. — Петенька, голубчик. Тут один из твоих, новенький, бузу устроил, царем себя объявил. Вынеси ему трудовую книжку, он сидит перед входом и совсем не против уволиться. Пусть уж идет на все четыре стороны с Богом.

Потом послушал немного ответ, временами вставляя «ах, по договору?», «сутки через трое?», «53 отделение?» и подвел итог:

— Ладно, не переживай. Всю процессуальную процедуру я тебе обеспечу, с возмущенными коллегами этого, как ты говоришь, Вышдока, мы разберемся, буде они гореть праведным пролетарским гневом, в чем я лично сомневаюсь. Вот и договорились. К себе не приглашаю, сам понимаешь — секретность, безопасность и прочее. Увидимся.

— А что делать? — повернулся он к Саше. — Приходится вяло сопротивляться. Нам это по силам. Надеюсь, Вы тоже вольетесь в наши стройные ряды, будем вместе отстаивать свои темные интересы.

Аполлинарий жестом пригласил свою гостью следовать за ним, завернув за монументальную, словно обернутую пружинами с сотен старых кроватей, шахту лифта. Там заманчивым голубоватым светом светилась полупрозрачная стеклянная дверь. Толщина ее оказалась внушительной, во всяком случае, Саша еще не встречала таких мощных стекольных изделий, приспособленных под вход куда бы то ни было.

— Пуленепробиваемое? — спросила она просто так, чтобы сказать хоть что-нибудь. До сего момента она как-то не обмолвилась ни одной репликой, ни одной цитатой и даже ни одним словом.

— Да больше — бронебойное. Выстрел танка с управляемой атомной боеголовкой, снабженной кумулятивным наконечником выдерживает, — ответил Аполлинарий, сделав страшные глаза.

Вероятно, это была шутка, но Саша, не очень уверенно разбиравшаяся в вооружении, чуть приподняла вверх уголки губ. Это можно было трактовать, как вежливое понимание не самой удачной остроты, либо всепонимающая ухмылка специалиста по гонке вооружений. Состроив гримасу, Аполлинарий вдруг сделался очень похожим на покойного актера Олега Борисова, что почему-то располагало к себе. Еще более успокоила вывеска, располагавшаяся за «бронебойной» дверью, более подходящая для какого-нибудь детского сада или диснейленда: в маленьком коридорчике под высоким потолком переливалась всеми известными цветами слово «Дуга», написанное как-то не очень серьезно — все в завитушках и хвостиках.

В этом коридоре не было ни диванов, ни кресел, зато на стене висел ящик с маленьким, в ладонь пигмея, плоским экраном, а в углу валялся на спине, задрав к потолку все четыре конечности рыжий неопрятный пес. Черные губы его растянулись в собачьей улыбке, он тянулся лапами вверх и жмурился.

— Это Дуремар, — сказал Аполлинарий. — Он тоже как бы наш сотрудник. Старый и блохастый. Так что Вы его не трогайте.

— Вот уж не хватало мне всяких облезлых собак трогать, — ответила Саша и брезгливо помотала головой.

— Меж тем, когда его нет на месте: по ближайшим помойкам он вздумает пробежаться, нужду свою справить, или просто по-стариковски воздухом подышать — мы посетителей не принимаем, будь они хоть трижды мэры Санкт-Петербурга и, извините, Москвы вместе взятые.

— Это еще почему? — спросила девушка, впрочем, тоже просто так, безинициативно, не особо интересуясь весело скалящимся хвостатым сотрудником.

— А он, подлец этакий, настоящий сканер, хоть и блохастый. Если чувствует в человеке подвох, то, поверьте мне, не валяется перед ним в бесстыдной и беззащитной позе. Ну, а если человек вовсе уж и не человек — то Дуремар такую сущность вмиг раскусит, только успевай вовремя оттащить, — говорил Аполлинарий, прикладывая к экрану завернутую в пластик картонку, напоминающую визитку. Она у него, оказывается висела на шее, как медальон.

Сбоку, напротив пса, уехала в стену дверь, и «Олег Борисов» приветственно махнул рукой:

— Добро пожаловать в «Дугу».

8. Организация повышенной ответственности

Внутри оказалось не так уж и просторно, светло и ультрамодно. Обыкновенный подвал, освещенный люминисцентом, стеллажи, как в поликлиниках, с аккуратными рядами серых папок, несколько столов с лампами и компьютерами — и никого народу.

Саша ожидала чего-то другого, она бы не смогла объяснить своих надежд, но, во всяком случае, не такое убожество. Даже в самых захудалых директорских кабинетах периферийных магазинов имелись диваны от «Икеи» и шкафы от «Командора».

— А я думала, что у вас тут все, как у «людей в черном» — техника на грани воображения, внеземные технологии и народ в белых халатах, — сказала она, отвечая на невысказанный вопрос в глазах Аполлинария.

— Это вы кино, голубушка, насмотрелись. У нас все по простому, даже Дуремар — не какой-нибудь замаскированный пришелец, помрет скоро от старости, собака, даже не имею понятия, кого бы на его место пристроить? Может, как в Эрмитаже — кота, у них там смотрящих кошек — как собак нерезаных. Глазеют откуда-нибудь из-за углов, спят на подоконниках, но службу несут, мигом встревожатся, появись кто со злобным умыслом. Лишь бы персонал не прозевал, как однажды случилось. Технологии же на нашей службе самые продвинутые, во всяком случае, нигде в государствах подобных не найти, даже в стране Лесото.

— Вы имеете в виду эти папки? — не очень вежливо осведомилась Саша, у которой уже закрался червь сомнения в правильности и целесообразности ее визита.

— Ну, это всего лишь архивы. Не всегда же существовали электронные носители информации, сто, двести, тысячу двести лет назад и раньше — были просто листы чего-то, на чем можно было ставить автографы. Конечно, мы уже давным давно все отсканировали, но не передавать же, право слово, все это богатство в музеи. Им это без надобности, — Аполлинарий присел на краешек стола, жестом указывая своей гостье расположиться на старинном витом венском стуле, неудобном, наверно, для долгих сидений.

— Вы позволите посмотреть? — спросила Саша. — Просто любопытства ради.

Аполлинарий развел руки в стороны: пожалуйста, камрад, без проблем.

Она достала из середины полки обычную канцелярскую папку с заглавием «Дело №», открыла наугад и прочла верхнюю строчку на странице: «Июнь 1856 — имеет место, Олонецкая губерния». Далее на строчках менялись только даты и названия губерний, где подразумевалось загадочное «имеет место» стоял штрихпунктир. Саша аккуратно поместила папку обратно, достала другую: иной стиль, почерк, но сущность прежняя — время царя Гороха, имеется что-то, и баста.

Она повернулась к Аполлинарию: тот уже самым волшебным образом сервировал стол. Коньяк, вино, дымящийся кофе, молоко, шоколад, гроздь винограда, холодная говядина со специями, нарезанная тонкими ломтиками.

— Как это Вы успели? — удивилась Саша.

— Я Вам говорил: все достижения прогресса на нашей службе. Прошу Вас, присаживайтесь и давайте поговорим по существу дела, ради которого я Вас пригласил, а Вы, собственно говоря, здесь и оказались.

Кофе был замечательным, одной крошечной чашечкой ограничиться было невозможно, но это не вызывало сложностей: он доливался неизменно горячим и таким же ароматным.

— Итак, Александра Александровна, могу ответить лишь на один Ваш вопрос, далее я буду уже блюсти профессиональный интерес, но право выбора поведения — за Вами. Или Вы решитесь работать у нас, либо не решитесь работать у нас.

Коньяк, кофе, пустота вокруг — не очень располагающая атмосфера для бесед про работу, Саша ощутила некоторое беспокойство.

— Что имело место? — спросила она, хотя, наверно, надо было задать какой-нибудь хитрый вопрос, эдакий, с подковыркой, чтобы можно было как-нибудь прояснить для себя ситуацию, настроиться на поиск выхода с минимальными неприятностями.

— Радуга, — ответил Аполлинарий. — Да, именно, Радуга, Александра Александровна. А теперь Вы можете спокойно, попивая кофе с коньяком, послушать меня. Вам необходимо будет сделать выбор прямо сегодня, точнее, в течение этого часа, пока у Вас не закончился обеденный перерыв. У меня попросту нет времени ждать дольше. Самое ценное — это время, никак нельзя его упускать.

Тут где-то за стеллажами послышался звук открываемой двери, который можно спутать только, разве что, с шумом, издаваемым закрываемой дверью. Сейчас же прямо к ним вышел невысокий светловолосый очкастый парень неопределенного возраста. Ему могло быть и двадцать лет с таким же успехом, как и тридцать, джинсы, кроссовки и белая рубашка с красной жилеткой были демократичны в любых возрастных пристрастиях. Он не был ни толстым, ни худым, лицо, расплывшееся в дружелюбной улыбке, вызывало ассоциации, почему-то, с кроликом.

— Простите, — сказал он. — Я иду на обед, если не возражаете.

— Вот, один из наших сотрудников, — указал ладонью Аполлинарий. — Саша Степченков из Петрозаводска. В этом месяце ему выпало караулить здесь наши сокровища.

— Вы имеете в виду Дуремара, конечно, — парень протянул Саше руку. — Можно просто Шурик, очень рад.

Представляясь и пожимая протянутую руку, Саша испытала какое-то облегчение, все-таки здесь люди работают, а не только странные Аполлинарии с облезлыми собаками.

— На нас лежит огромная ответственность, — начал Аполлинарий, когда Шурик умчался на свой обед. — Мы работаем уже так давно, что система наша отлажена и безотказна. Мы не работаем ни с одним из правительств, ни с какими коммерческими структурами.

Далее он поведал, что никаких особых требований к кандидатам на работу у них нет. Нет надобности в выдающихся физических возможностях, в случае необходимости полезные навыки разовьют в кратчайшие сроки специальными упражнениями, вот только умственные способности должны быть несколько выше, чем у обычных выпускников вузов. Имеется в виду — способность анализа в любых, порой — экстремальных, ситуациях. Голова должна работать всегда, плюс еще возможность найти подход к любому человеку, но этому тоже учат, так что все в порядке. Жалованье — весьма достойное, листок с цифровым обозначением оклада моментально возник из ящика стола, причем уже со всеми реквизитами Саши, требовалось только подпись.

— Так что нужно делать-то? — пожала плечами Саша, внимательно прослушав многоминутный монолог Аполлинария.

— А вот об этом я Вам скажу только в том случае, если Вы все-таки решитесь. Не сомневайтесь, против Вашей совести Вы ничего делать не будете. Надеюсь, Вы со мной согласны, что только совесть диктует нам моральные нормы, через которые преступить мы не в праве. Итак, любезная Александра Александровна, жду Вашего ответа.

Саша взяла со стола бокал с коньяком, носящим название «Белый аист», и задумчиво произнесла:

— Думаю, моя манера поведения у Вас должна быть просчитана, раз Вы, ничего по сути не сказав, предлагаете мне место. Человек с улицы к вам не попадет, объявления о приеме на работу, наверно, тоже никогда не подаются. То есть, каким-то загадочным образом Вы узнали про мое существование. Полагаю, есть и другие кандидаты. Но, значит, либо никто допрежь меня не согласился, либо я самая первая на очереди, то есть, самая лучшая. В принципе, если я подхожу под все ваши требования, то и обратное должно иметь место: ваша организация — это то, что мне нужно. Да, действительно, я не могу больше работать по-прежнему на старой работе, да и на любой другой, аналогичной нынешней. Душа не лежит. Мне глубоко отвратительно, изображая с коллегами высокую нравственность и мораль, копаться в грязи, и самой эту грязь только добавлять. Чего-то не то происходит со страной, что-то страшное и непоправимое. Я не хочу в этом участвовать.

Она сделала несколько маленьких глотков коньяку, «Олег Борисов», до сих пор очень словоохотливый, не предпринял даже попытки вставить свою реплику. Он тоже принялся за «Белый аист», всем своим видом показывая, что пока не намерен что-то добавлять.

— Если ваша организация — какая-то экстремистская, либо секта, либо спецслужба какой-нибудь финансовой пирамиды, либо вражеская разведка, хотя — о чем это я, то сотрудничать с вами я не смогу, даже если подпишу какие-нибудь бумаги. Вы поймите, если я уволюсь со своей Палаты, мало что в состоянии меня удержать на другом месте. Так что, подумайте еще раз, нужна ли я вам? Но тут вот у меня еще одна мысль имеется. Ваше имя, Аполлинарий. Редкое и символичное. Наверно, досталось Вам по наследству. Происхождение его от бога Аполлона, самого странного из всех Олимпийцев. Аполлон, он же Олень большую часть времени проводил у нас тут где-то, на северах. Можно согласиться, что организация, кою Вы представляете, действительно древняя, значит, она просто обязана быть религиозной. Всякие там масонские ложи, Орден Быка, имя Розы и Игнатий Лойола, старообрядцы и прокурор Салтыков-Щедрин. Голова кругом идет.

Саша опять пригубила свой бокал, потом согнула правую ладонь в кулак:

— Хау, я все сказала.

— Браво, браво! — проговорил Аполлинарий. — Я в Вас нисколько не ошибся. Вы образованы, склад ума аналитический, Вы не озлоблены и не тщеславны, не завистливы и достаточно самолюбивы. Вы — это то, что нам действительно нужно. Теперь несколько моих ремарок, если позволите. Чего-то не то происходит не со страной, а с целым миром. Просто у нас, никогда особой нравственностью не блистающих, наступил полный крах сразу после убийства Распутина. Далее — волнами. Некое оздоровление при Сталине, хрущевский спад, подъем при дорогом Леониде Ильиче и падение при последующих. Аполлинарий — действительно имя, которое передается в нашей семье через поколение, от деда к внуку. Так надо, мы в этом бизнесе, если сказать по-современному, уже не одну сотню лет. Мы религиозны, но отнюдь не секта, не тамплиеры и не церковники. Были близки когда-то Ливонскому ордену до его ликвидации полной и окончательной в 1919 году, точнее, они были близки нам. Так что мы — просто, так можно сказать, организация повышенной ответственности за статистику. Обратите внимание: не историки, а статистики. То есть, относительно безобидны. Собственно говоря, предлагаю завершить вводную часть и перейти к делу. Вы готовы?

Саша только махнула рукой: «а, будь, что будет».

— Александра Александровна! Вы готовы подписать контракт, означающий согласие сотрудничать с организацией, именуемой «Дугой»?

Саша глубоко вздохнула и, проклиная себя и свою глупую доверчивость, выдавила из себя несколько слов:

— Я готова подписать контракт, означающий согласие сотрудничать с организацией, именуемой «Дуга».

— Пожал-те, ознакомьтесь с условиями и подпишитесь, — жестом факира и заклинателя змей, иллюзиониста и Эмиля Кио в одном стремительном движении рук, Аполлинарий из воздуха достал листок бумаги и еще ручку Паркер с золотым пером.

Саша изначально подписала условия своего финансового вознаграждения, и они ей очень понравились, потом приступила к контракту.

Вполне стандартная формулировка про Работодателя и Работника, если не считать основания заключения контракта. Здесь Сашин взгляд споткнулся, она подняла глаза на Аполлинария. Тот только развел руками, потом, правда, ободряюще улыбнулся и кивнул головой: пиши уж, раз взялась.

«На основании 1 книги Моисеевой «Бытие», а именно (цитата):

11. Поставляю завет Мой с вами, что не будет более истреблена всякая плоть водами потопа, и не будет уже потопа на опустошение земли.

12. И сказал Бог: вот знамение завета, который Я поставляю между Мною и между вами и между всякою душею живою, которая с вами, в роды навсегда:

13. Я полагаю Радугу Мою в облаке, чтоб она была знамением завета между Мною и между землею.

14. И будет, когда Я наведу облако на землю, то явится Радуга в облаке;

15. И Я вспомню завет Мой, который между Мною и между вами и между всякою душею живою во всякой плоти; и не будет более вода потопом на истребление всякой плоти.

16. И будет Радуга в облаке, и Я увижу ее, и вспомню завет вечный между Богом и между всякою душею живою во всякой плоти, которая на земле.

17. И сказал Бог Ною: вот знамение завета, который Я поставил между Мною и между всякою плотью, которая на земле (конец цитаты).

Принять Матросову Александру Александровну на работу в организацию «Дуга» без испытательного периода и обязать выполнять требование вышеназванной организации, а именно неразглашение любой, касающейся организации информации».

Число и подпись.

— Это не шутка? — спросила Саша.

— Да какие уж тут шутки, — вздохнул Аполлинарий. — Я ж Вам говорил: мы негосударственное формирование.

«Но не настолько же!» — про себя сказала Саша и поставила размашистую подпись. Писать Паркером было приятно по причине здорового снобизма.

Добро пожаловать в нашу когорту, — торжественно сказал Аполлинарий, вздохнул, как показалось Саше, с облегчением и щедро плеснул в бокалы коньяку. — За это можно выпить. Да что там я говорю? За это нужно выпить! Поздравляю!

9. Знакомство с Хранилищем

«Так бывает, обещает утро ясный добрый день, а к обеду дождь со снегом начинают канитель» — пел Анатолий Романов. Саша лежала на диване и смотрела, как колышутся занавески под слабым ветерком, слушала «Воскресенье» под покойный фон от шелеста камыша, и каждая клеточка ее тела расслабленно томилась, насыщаясь отдыхом. Дочь Маша где-то за домом переговаривалась с телефоном, чтоб, якобы не мешать маме, вернувшейся с очередной командировки.

Несколько лет назад, расставшись с государственной службой, Саша Матросова сделала для себя открытие: как бы ни тяжела была работа, как бы ни сомнителен казался результат, но в конечном итоге ощущался кайф. Можно было кричать, прыгая от восторга: я смогла! Можно было плакать от пережитого ужаса и креститься при этом: чудом, чудом ушла! Чистота ощущений была полнейшей: радость — так радость, страх — так страх. Ничто более не отравляло искренность ее бытия. Ни зарплата с возможными премиальными и надбавками, ни перспектива дальнейшего карьерного роста, ни злобное и раздраженное поучение начальника, ни зависть или, наоборот, унизительное сочувствие коллег — ничего. Она сама ставила себе задачи, она сама их решала, она в первую очередь перед собой отчитывалась. Зарплату поначалу себе не назначала, но потом, вработавшись, получила неограниченный кредит: сколько надо — столько и бери. Это казалось уже естественным, и, что самое важное, способствовало в становлении настоящего Мастера своего дела. Она была сотрудницей «Дуги», она была смотрящей за Радугой.

— Понимаешь, Саша, нельзя позволять окружающим действовать с тобой на таком уровне, до которого нечаянно ты сама себя опустила в данный момент, — сказал ей Шурик Степченков, случившийся в момент приема ее на работу дежурным по базе. — Мы, такие, как есть всегда, такими мы и должны оставаться, независимо от обстоятельств. Вот напал давеча на тебя вахтер. Почему-то никого другого он не выбрал, ни меня, ни Аполлинария, ни прочих посетителей. Конечно, все понятно, мент на подработках готов на любого броситься.

Они пили кофе в хранилище, где Шурик отбывал месячное дежурство, а Саша, уволившись в рекордно короткие сроки с Палаты, прибыла осматриваться.

— Расскажу тебе случай, бывший как-то со мной в Пулково — 2, точнее, перед аэропортом. Летел я как-то во Франкфурт самым первым утренним рейсом. Нужно было успеть на десятичасовой самолет в Майами. Регистрация начиналась чуть ли не в четыре утра, поэтому решил я, основательно вымотавшись в дороге Петрозаводск — Питер на автобусе, остановиться в Авиагородке на улице Штурманской 24, то есть в гостинице. Надо сказать, в карельских автобусах людям с высокой организацией нервной деятельности ездить не рекомендуется. Правят бал там шофера, будто только что выпущенные с зон, где они были, что характерно, не заключенными, а вертухаями. Захотят — возьмут в салон, не захотят — не возьмут, будь у тебя хоть два билета на руках, обругают нехорошими словами обязательно и на всю громкость будут шансон какой-нибудь слушать, или «Дорожное радио». Вот я, уставший, спокойно переспал в номере до четырех часов, подхватил сумку — и в путь. Идти там до аэропорта — сущие пустяки, минут пятнадцать. Все по асфальтовой дорожке мимо каких-то складов с запертыми воротами. Как известно, в таких местах, у огромных складских дверей, обязательно собаки тусуются крайне неприятной наружности. То ли они за кусок хлеба от сторожа делают вид, что при делах, караулят забор, то ли так принято на постсоветском пространстве: склад — и собаки. Как Партия и еще кто-то. Ну, иду в свете белой ночи, вижу: валяются на дорожке аж целых три человека псов отвратительного беспризорного окраса и головами друг на друга крутят. И как назло — чисто вокруг до неприличия. Ни палки, ни камня, даже пустой пивной бутылки нет, чтоб уверенности себе придать. Сама знаешь, Авиагородок — номер один по лоску в Петербурге, да и вообще в России, наверно. Я собак не боюсь, но в этот момент одолели меня нехорошие подозрения по поводу этой троицы. Сначала одна хвостатая сволочь залаяла, потом другая, потом все вместе. Громко, сторож уж точно должен был проснуться, но не тут-то было. Я приближаюсь, сумочку поудобней перехватил, босые пальцы ног в сандальках в кулак пытаюсь собрать, говорю самым решительным голосом: «Молчать, свиньи!» И они замолчали! Я не удивляюсь, вообще-то, немеют некоторые псы, когда их свиньями обзовешь. Я прошел мимо них, ошеломленных, свернул к аэропортовской стоянке, и почти уже пришел. Но тут главарь этой своры, точнее — сука, они зачастую в беспризорных стаях верховодят, продышалась от моей наглости, прокашлялась, да как заорет: пацаны, ату его! И в одиннадцать ног на меня, я едва сумкой успел отбиться. А тут на стоянке из машин уже прочие пассажиры моего рейса вылазить начинают. С дорогим парфюмом, короткими юбками, длинными ногтями и утомленными от жизни взглядами. Собаки голову-то и потеряли. Рвать начали всех, кто попадался под горячую лапу, даже тот, хромоногий, не отставал. От человеческого страха и визга кобели и сука совсем очумели, про меня забыли, холеные ноги покусывают, упругие задницы обнюхивают. Короче говоря, зашел я внутрь, что дальше было — уже не видел. Вот, а теперь мораль: допустил я возможность, что эта мерзость собачья на меня нападет, но был уверен в своей силе. Меня и не покусали, хоть и облаяли всего. А те, крутые и самоуверенные, испужались, поняли, что им грозит быть сожранными, вот и поплатились за это. Только до предела, установленного тобой самим твари сильны. Далее — ты уже хозяин. Чем отличаются собаки в сравнении с человеком при нападении на слабых? Да ничем, только нюх у них развит больше.

Саша представила себе картину, как бесноваться начинают собаки, едва собравшись в неприкаянную ватагу, и содрогнулась. Ей как-то доводилось проходить сквозь такую свору, постоянно околачивающуюся на улице Бумажников, что по дороге к Гутуевскому мосту, но тогда было очень некогда, поэтому даже не обратила внимания на валяющуюся где ни попадя облезлую банду.

— Вот, если бы научиться временами не думать о возможных последствиях, пренебрегать ими так непреклонно, что даже не контролировать себя! Сам никого не провоцируешь даже мысленно, никто тебя и не видит. Человек-невидимка. Бывало, идешь мимо дома, а на нем сосульки. Ну и пусть себе висят, голова другим занята. А попался человек, мельком посмотрел наверх и подумал: какие гады в коммунальном хозяйстве работают, эдакие ледяные сталактиты не сбивают, угрозу создают. Подумал — и забыл, пошел дальше, а сосулька, самая жирная и острая, только того и ждет. Десантировалась — и по нежному человеческому телу пребольно бьет, иногда даже со смертельным исходом. Чтоб знал! — продолжал разглагольствовать Шурик, поблескивая стеклами очков.

— Шурик, бред какой-то: сосульки, ЖКХ, — сказала Саша.

— Конечно, бред, — живо согласился тот. — Точнее — шутка, в которой, как известно, есть только доля шутки. Я вот лично учусь некоторых людей в упор не замечать, игнорировать полностью, будто их и нету.

— Ну, тебе легко: очки снял — и никого не видишь, — не совсем тактично заметила Саша и, чтоб скрыть неловкость, похлопала коллегу по плечу и как можно добродушнее улыбнулась.

Шурик нисколько не обиделся, поправил свои окуляры и улыбнулся в ответ.

— Понимаю твою долю здорового недоверия. Чтобы стать таким невидимым, надо уметь полностью не думать о том, что ты созерцаешь, даже на подсознательном уровне. Поди, попробуй! Как в народной самурайской байке: приказ всем думать о чем угодно, только не о большой белой обезьяне. Ну, ладно, пошли, что ли смотреть на артефакты.

Хранилище поразило Сашу своим расположением. Оно не начиналось сразу за дверью в офис, так сказать, «Дуги», нужно было еще достаточно долго идти по кирпичному коридору, имеющему очевидный уклон. «Эдак и до Невы добраться можно», — подумалось ей. И это оказалось правдой.

Само хранилище, квадратная пятнадцатиметровая комната, располагалось под рекой. Однако, несмотря на близость воды, никакой сырости, затхлого воздуха, или каких-либо иных спутников замкнутых помещений вблизи воды не наблюдалось. Воздух был свеж и даже прохладен.

— Построили сразу после новоселья Петра Первого в Санкт Петербург, каким образом — даже не спрашивай. Такая же тайна, как и способ постройки пирамид. Есть это хранилище — и все тут. Ни протечек воды, ни ремонтов, ни явной приточной, или вытяжной вентиляции, ни крыс и тараканов с мокрицами. Никакие сигналы не проходят, как в бункере. Только некие предметы, представляющие ценность, определенную Аполлинарием здесь хранятся. Дежурим по месяцу. Если бы не книги — с ума от тоски можно было бы сойти. Зрение не портится, свет здесь есть, как видишь. Источник можешь не искать: ни ламп, ни зеркал, ни каких-нибудь светлячков или гнилушек. Думаю, сам воздух просто светится, как наионизированный. Да и дышится здесь легко, будто на вершине горы, где озон смешивается с кислородом. Я не про всякие «тысячники» говорю, сама понимаешь. Про гору Арарат, про Нево, Таурус и еще некоторые. Требование такое: нельзя оставлять хранилище без людского присутствия более суток. Выйти — пожалуйста. Туалет — в офисе, душ там же. Еще имеется диван со свежим постельным бельем. Можно при желании и велотренажер покрутить. Но целый месяц быть здесь, хоть и не взаперти — это, поверь мне, напрягает. Начинаешь понимать моряков и подводников. А также космонавтов и заключенных из «одиночек». Но, что поделаешь — работа. Ладно, хоть не всех привлекают. Принцип наличия семьи, а особенно — детей, учитывается, как основополагающий.

— Спасибо, Шурик, успокоил, — сделала легкий поклон Саша.

Древние раритеты располагались в хранилище, словно выставленные искусным дизайнером интерьеров. Каждая вещь казалась на своем месте: берестяные грамоты, деревянные сундуки и шкатулки, равносторонний крест со скругленными, словно помещенными в круг, перекладинами, шапки, иконы, конечно же, отсыпанная в стеклянный бак земля, камень с отпечатком копыта, оружие, картины и книги.

— Я о многом не знаю пока, бирок, как видишь не предусмотрено, но все эти вещи хранятся здесь не просто так, — сказал Шурик. — Вот про эту землю, что в кастрюле, могу рассказать. Лет тридцать назад на восточном берегу Онежского озера что-то случилось. Рядом — поселок Шала с преимущественно пьющим и озабоченным уркаганскими настроениями населением. Что-то смачно врезалось в лед у самого берега, распугав семейство лосей и настроив на инвестигейторский лад работягу-рыбака, блаженно пьянствующего в избушке поблизости. Он, собрав зеленые шарики по краю затянувшейся полыньи, размером с крупную охотничью дробь, самым естественным образом помер, правда, успев исповедоваться леснику. Потом таким же естественным образом помер участковый, которому исповедался лесник. Участковый перед своей кончиной недолго, минут тридцать, бил лесника, пытая об убийстве работяги-рыбака и еще десяти местных жителей, в течение последних полутора лет перешедших в мир иной. Кто с топором в теле, кто с головой в озере, кто с колото-резаной раной в животе. Следствие производить было затруднительно, а тут — лесник. Да еще почти мумифицированный труп человека, бывшего всего пару дней назад живым и в стельку пьяным. Лесник, конечно, покаялся и объяснил, что рядом с естественно умершим человеком, похожим на мумию, были в банке из-под зеленого же горошка зеленые круглые камешки, видом — дробь охотничья, номер такой-то. «Изумруды, сука!» — вслух обрадовался участковый, прочитавший к этому времени уже «Копи Царя Соломона» Райдера Хаггарда. Поскакал на лыжах, горя энтузиазмом, в избушку мертвого работяги-рыбака, констатировал смерть последнего от действий несчастного лесника и приволок богатство в банке из-под зеленого горошка в участок. Налюбоваться зелеными камешками он не мог, ни разу в жизни не видя даже по телевизору изумруды, как таковые. Любовался, любовался, да и помер естественной смертью. Лесник, будучи в камере, очень разволновался, высадил фанерную дверь и увидел участкового, застывшего под столом в мумифицированном виде с блаженной улыбкой на сухих губах. Где-то рядом покоились в банке из-под зеленого горошка «изумруды». Лесник загоревал, но признался по телефону в разговоре с райцентром Пудожем о причастности к гибели участкового, пошел домой и повесился. Повеситься удалось не до смерти, только голосовые связки повредил, поэтому приехавшие из райцентра Пудожа оперативники, оперативно избили его и повезли в центр, дабы расколоть и посадить. Расколоть-то они его смогли быстро, а вот посадить решили головные менты, из столицы Карелии. Пока везли в Петрозаводск через все озеро по льду, померли еще два сотрудника: они делали опись в участке покойного участкового. При них нашли потом банку из-под зеленого горошка с зеленой дробью, и три бутылки водки, причем, две подозрительно пустые. Милиционеры получили памятные медали «60 лет органам» (посмертно), и с почетом похоронились в петрозаводском кладбище. Но начальствующий народ, убеленный сединами и отягощенный полными погонами, взволновался и задумался. Таинственная зеленая дробь изъялась, изъялся также зеленый лед и даже донные отложения в месте, где случилось столкновение неизвестного объекта с затвердевшей Онегой и грунтом. Тайна, по большому счету нас не интересует: НЛО или ультрамодный истребитель потенциального противника. Нас взволновало другое. В радиусе десяти метров на берегу там до сих пор ничего не растет, что достаточно подозрительно. Лишь на одном маленьком участке суши при внимательном осмотре можно было обнаружить подобие пробивающейся травки, настолько редкой, что увидеть можно только при осмотре сверху. Что и было проделано нами. Так вот, по конфигурации эта травка напоминает след двух босых ног, но никаких последствий воздействия человека самый тщательный микроанализ не дал: ни микрочастиц кожи, ни микрокапель пота, ни микровмятин в почве. Будто проекция ступней человека, висящего над землей. Земля — самая обыкновенная, нисколько не подвергшаяся жесточайшему воздействию то ли губительного излучения, то ли ядовитейшего из ядов. Настолько обыкновенная, что при ряде «теологических» тестов оказывалась сродни с так называемой «Святой землей». Вот поэтому — этой земле самое место в нашем Хранилище. Как и многим другим предметам, имеющим столь же замечательные характеристики.

Саша задумалась, оглядывая экспонаты. Особой системы в хранении некоторых заурядных и не самых старинных предметов она не замечала. Если это и коллекция, то ее объединяла невидимая простому глазу характеристика.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что всех этих вещей касалась рука Бога? — спросила она, осененная внезапной догадкой.

— Ну, не обязательно рука, в этом случае, — он кивнул на стеклянный бак, — нога. В общем, Божья Благодать.

— И даже этот камень с копытом?

— Как ни странно — да. Копыта у нас по определению носят не самые чистые в помыслах твари: демоны разные, бесы и тому подобное. На камне — отпечаток, что несколько несвойственно твердому осколку гранита. Божья воля заставила нечистого вдавить твердыню.

— А как можно определить эту Благодать? — поинтересовалась Саша, нисколько не смущаясь вопроса, будто интересовалась в Эрмитаже техникой производства малахитовых чаш. Чего-то она не испытывала ни удивления, ни здорового цинизма, свойственного людям, воспитанным на твердой платформе диалектического материализма.

— Не как, а кто? — ответил Шурик и начал старательно протирать стекла своих очков. Запотели, наверно, от долгих и убежденных речей. — Аполлинарий со своей семьей. Как-то у них передается такой навык по наследству.

Впрочем, Саша не нуждалась в этом дополнении. Она догадалась. Если есть начальник, то в их организации, напрочь лишенной бюрократической оболочки, босс должен обладать чем-то выдающимся.

Она скользила взглядом по замечательным в своей причастности к святости предметам, как, вдруг, одна вещь привлекала ее внимание. Это был меч с черной рукоятью. Казалось, он сделан из неведомого темного дерева с синим отливом, потому как по всему лезвию виднелись застывшие узоры, как структура на хорошо отшлифованном деревянном бруске. Меч был слегка искривлен, как плавная дуга. Но самым примечательным было то, что острие, от рукояти до жала, напоминало зубья пилы, не такие, правда, частые.

— Крутая вещица, — сказала Саша. — Впервые вижу такую форму. Откуда она?

— Говорят, в 1978 году нашли в одной могиле, где покоились два воина. (См. «Мортен. Охвен. Аунуксесса») Тоже из Карелии, между делом, из города Олонца, — ответил Шурик. — Это там, где Игры Дедов-Морозов и прочие фестивали.

— Ага, слыхала, — кивнула головой Саша, не сводя восхищенного взгляда с клинка. — Гуси, церковь Флора и Лавра, олонецкая низменность и никакой работы.

— Хочешь попробовать? — Шурик был само радушие.

— А можно?

— А сможешь?

Саша просто протянула руку и взяла меч. Несмотря на некоторую тяжесть, держать его было удобно и очень приятно. Она оглянулась по сторонам, чуть посторонилась, чтоб ничего не задеть, и крутанула клинком над головой. Меч с шипением рассек воздух.

— Вот это да! — восхитилась Саша. — Просто Пламя какое-то!

— Вот это да! — тоже выразил свой восторг Шурик.

— Понимаешь, Александра, не каждую вещь можно взять в руки, — сказал он. — Дело не в том, что нельзя. Просто существует некий барьер, через который не переступить. Желание внезапно пропадет руку протянуть, отвлечешься на что-нибудь другое. Словно, она, эта вещь, против того, чтоб ее брали. Я, к примеру, даже в мыслях не имел помахать мечом в свое удовольствие. Хотя это вроде бы вполне естественная мужская реакция на оружие, тем более, холодное. Меня, почему-то, гораздо больше занимает вот эта шальская землица.

— Ну, что я могу сказать по этому поводу, Александр! Каждому — свое.

— Это точно! Можно еще про быка и Юпитера добавить, — сказал Шурик. — Может, на обед двинем, или просто кофейку попить?

— Конечно, пошли! — ответила Саша, осторожно возвращая меч на прежнее место. — Ты не обижайся, я ж не в обиду, видит Бог! Кстати, а что за зеленые дробины были в той банке из-под зеленого горошка?

— Ничего особого — топливо какое-то, на котором летала та неведомая штука, врезавшаяся в озеро. Специалисты и секретчики, по-моему, до сих пор колдуют над расшифровкой состава, пытаются двигатель под эти зеленые какашки создать. Ученые!

10. Дело всей жизни

Саша Матросова с удовольствием валялась на диване. Она уже успела выспаться, вернувшись в Питер, но по-настоящему отдыхала только здесь, на даче. Слава Богу, Машенька разделяла ее любовь к таким вот поездкам загород, не нужно было придумывать поводы, тратить времени на уговоры и прочее. Иногда приезжали старые друзья, еще с институтских времен, как правило, семьями. Сегодня не было никого, только Маша, камыш и вода.

Суть ее работы объяснил, конечно же, Аполлинарий. После экскурсии в Хранилище он вручил ей телефон, папку с координатами и позывными лиц, принимавших участие в работе их организации, а также банковскую карточку, куда будет перечисляться зарплата.

Телефон был бы самый обыкновенный, если бы не ряд специфических функций: во-первых, одна из шаблонных SMS содержала магическую фразу «имела место» и фиксированный адрес получателя, во-вторых, при активации функции «невидимость» никакие супершпионские службы не могли засечь местоположение абонента, в-третьих, установленная симка не требовала внесения платежей, в какой-бы стране ни находился, ну и в-четвертых — связь имелась везде, хоть посреди океана.

Координаты и позывные были, словно бы составляющие их список люди не обладали фантазией: «метео 16-25, диспетчер», «метео 16-26, диспетчер» или «метео 17-1, диспетчер». Звонить им самой Саше не нужно было, только принимать сообщение. Если же никаких сообщений от этих лиц не поступало, но, наоборот, поступала директива руководства «проверить», тогда нужно было обзванивать одного за другим, задавая всегда один и тот же вопрос: «У вас имело место?»

Банковская карточка была веселого окраса: нежно голубого с оранжевыми и зелеными разводами. Банк, выдающий такие веселые кусочки пластика, был неизвестен Саше, но многообещающе выставлял на обозрение слово VISA. К полноводной реке российских кредитных учреждений он не имел никакого отношения. «Мы не привыкли иметь дело с жуликами», — сказал Аполлинарий и вздохнул. — «Да и вообще грех это — и работать в банках, и пользоваться их услугами. По Библии — грех. Но что же поделать».

— Вы, Александра Александровна, теперь одна из смотрящих за Радугой. Дело это нехитрое, но крайне важное, — объяснял Аполлинарий, снова превратившись в брата-близнеца Олега Борисова. — Люди могут поступать, как им вздумается, думая, что они — хозяева мира и цари природы. А вздумается им, насколько нас учит история веков, тешить свое самолюбие, мериться длиной своих достоинств и уничтожать все вокруг себя: и людей, и животных, и природу, мать нашу. Мы на это не отвлекаемся, у нас другие функции. Бог пообещал больше не уничтожать человечество, в доказательство действенности этого договора всегда выставлял Радугу в облаке. Пока есть Радуга — не будет кары небесной. Все в порядке, Бог помнит свое обещание, можно дальше заниматься всякой ерундой. Мы, точнее наша организация, следим за этим, отмечаем и говорим про себя: «Ну вот, пронесло. Можно жить дальше». Теперь, имея на своем вооружении такие мощные средства мгновенной связи с любым уголком Земли, мы можем заявлять, что в любой конкретный момент времени над поверхностью нашей планеты где-нибудь, да висит Радуга-дуга. Это значит — хорошо.

— Поэтому и все контакты замкнуты на метеослужбы? — спросила Саша.

— В сущности — да. Конечно, вся система основана на доверии, на человеческом факторе, но в меру своих возможностей любое сообщение проверяется и анализируется на предмет истинности. Сотрудники метеостанций получают некоторые материальные вознаграждения, независимо от количеств Радуг, обнаруженных ими. Если же они ленятся и не выполняют возложенных обязанностей, или, наоборот, начинают умышленно фальсифицировать явления, они уничтожаются, — с коротким зевком произнес Аполлинарий.

— Это как? — удивилась Саша.

— Бритвой по горлу — и в колодец, — развел руками «Олег Борисов». — Как же еще? Нас обманывать нельзя. Мы не склонны к неуважению.

Все это прозвучало настолько обыденно, что не вызывало сомнений: при уличении в нечистоплотности никаких снисхождений не бывает. Наверно, правильно. Никаких сверхъестественных требований не выдвигается. Заметил Радугу — отметь в журнале и сделай сообщение на указанный номер. Никаких унижений, никакого подавления национальных, или религиозных чувств. Не выполнил, значит — решил навредить. Это уже не прощается.

— А как же в Китае, Индии, Африке? — спросила Саша. — Там же вредить — значит, самоутверждаться.

— Африка традиционно в расчет не берется. У них там не везде дожди идут, а если и идут, то сезонно. Пусть себе живут, как хотят. Они теперь, вооружившись автоматами, друг за другом бегают, пуляются. Того и гляди в набеги на Европу будут собираться. Как эти сомалийцы, обласканные мировыми гуманитраными организациями — провокаторами. В Индии, Пакистане, Афганистане — тоже. Хватает других мест пока, где Радуга не заставляет себя ждать. Ну, а Китай — это, конечно, сложность. Экзекуции не помогают в борьбе с фальсификациями. Их метеорологи сообщают, что Радуга у них возникает по нескольку раз на дню по всем возможным наблюдательным пунктам. Может быть, конечно, дело в специфике их зрения: глаза, как запятые, вот и видят, что ни попадя. Кстати, знаешь такую расхожую фразу, что вся продукция в мире, даже китайская, делается в Китае?

— Смешно, — хмыкнула Саша. — Теперь понятна система наблюдения. Прогресс, интернет и все такое. А как раньше дело обстояло? Как узнавали, что не кончилась Радуга? Что не надо бежать спасаться?

Аполлинарий внимательно посмотрел на нее. Казалось, в его взгляде была толика жалости. Так, наверно, смотрят уколотые метровой иглой в мягкую ткань на тех, кому подобный укол еще предстоит.

— Александра Александровна, степень информированности не может зависеть от насыщенности гаджетами. Даже в дохристианские времена люди «Дуги» узнавали о том, была ли Радуга где-нибудь с современной компьютерной точностью. Мы применяем все эти прибамбасы вовсе не для того, чтобы знать, а только для того, чтобы подтвердить знание. Единое информационное поле Земли, теория Вернадского, жизнь людей в тесной взаимосвязи с природой. Сейчас мы несколько обленились, да и мусора в инфосфере столько, что не каждый сможет правильно истолковать полученные знания.

Они немного помолчали: Саша рассматривала потолок, Аполлинарий, откинувшись на спинку кресла, рисовал в воздухе указательными пальцами восьмерки.

— Не волнуйся, дорогая Александра Александровна, — наконец, сказал он. — Если уж мы пригласили тебя работать в нашу особо секретную организацию, то ты даже в темной комнате с закрытыми окнами, без любой электронной начинки, без каких-нибудь контактов с людьми поймешь, что что-то идет не так. В этом я уверен на сто процентов.

Саша не знала, как реагировать на эти слова. Признание ее способности, выделяющей ее от других людей, о которой она пока не догадывалась, не выглядело комплиментом. Скорее, констатация факта.

— Знаете, Аполлинарий, — внезапно для себя заговорила она, — однажды после автомобильной аварии я увидела нечто. Это было неестественно, даже сверхъестественно.

«Олег Борисов» не произнес ни слова, он очень внимательно смотрел на нее.

— Наверно, я потеряла сознание от удара, но способность видеть каким-то образом не исчезла. Наоборот, я начала наблюдать многие вещи, никогда доселе невиданные, — Саша пыталась подобрать слова, чтобы правильнее выразить свои ощущения. — Это был гигантский череп с рогами, упирающимися в тучу, и мириадами щупалец на месте шеи, тянущимися к людям на дороге. Точнее, к людям на всех дорогах.

Она говорила, а на глазах у нее выступили слезы. Они не характеризовали состояние страха, обиды или, наоборот, радости. Так иногда бывает, если пытаешься даже в самой невинной обстановке говорить искренно. Например, сотруднику ДПС про безумный аварийный маневр незнакомой машины с каким-то чуркой за рулем. А дэпээсник отправляет тебя подальше, если не лупит дубинкой по башке.

— Мне почему-то показалось, что это демон. Демон дорог. На самом деле, конечно, все это было, безусловно, галлюцинацией, не знаю, зачем я об этом Вам рассказала, — Саша достала носовой платок и деликатно высморкалась.

— Спасибо, дорогая Александра Александровна, за эту информацию. Вы даже не представляете, как она важна, — неожиданно сказал Аполлинарий. — Попробую Вам объяснить. Есть такое дело, как самоубийцы. Их поступок — страшный грех, один из страшнейших грехов для человека. Люди добровольно губят свою душу. Так вот, человеку самому достаточно трудно решиться на такое вот злодеяние. Мысли есть, желание — тоже, но вот возможности закончить начатое нет, не подымается рука. И тогда «на помощь» приходят бесы. Они вертятся рядом, шепчут на ухо, заглядывают в глаза, ведут к нужному месту. Никто этого не видит. Разве что дети. Плачут дети, цепляются ручонками за ноги обреченного взрослого, отмахиваются от бесов без всякой боязни. Но взрослые редко обращают внимание на детские «капризы», а бесы глумятся и в конце концов добиваются своего, к сожалению. То, что Вы увидели не обязательно, конечно, невидимая простому homo sapience реальность. Скорее, это было некое искажение, как в некачественном зеркале. Но с чего-то этот образ обязательно делался. Изначально Князь Тьмы и его подручные были известны: имена их, иерархия, особые привычки — писали про них еще в средние века. Но тут получается что-то необычное и неизведанное. Туча, соединенная с рогами — это, без сомнения, мозг, Центральный Пост Управления. Щупальца к тысячам и тысячам людей — это власть, причем чудовищная власть. Кто-то у них там выдвинулся из грязи в князи, кто-то новенький, с кем никаких договоров нету. Новый беспредельщик, как Вы метко его окрестили — Демон Дорог, радостно гогочущий, может послужить поддержкой Антихристу, может внести изменение в нашу безрадостную жизнь. Вряд ли это изменение будет позитивным. Что-то грядет, надо быть нам всем очень внимательным к любым мелочам.

Аполлинарий, казалось, уже просто рассуждал вслух.

— Какой Антихрист? — спросила Саша. — Тот, что перед концом света?

— Те, голубушка, те, — ответил начальник. — Кто сказал, что Антихрист — это человек? Нет, это общность людей, это многоклеточная сущность, где каждая клетка может быть человеческим существом. Лишь только сила извне, не дай Бог, подобная этому Демону Дорог, способна создать единый «организм» из каждого отдельного злодея. Когда критическая масса этой своры перевесит всех нас, это и будет становление Антихриста. Это и будет начало конца.

— И тогда — что? — спросила, едва ли не с ужасом Саша.

— Любезная Александра Александровна, — краешками рта улыбнулся Аполлинарий. — Знаю, Вас привлек в Хранилище меч, известный, как Пламя. Знать, у Вас есть такая возможность, такая склонность, я бы выразился, стать неким карательным оружием в борьбе со Злом. Как это все глупо звучит, но Зло — неизбежность, с этим надо мириться. Однако если в некоторых ситуациях оно перерастает в нечто большее, скажем, в способ воздействия на непричастных, нейтральных, обычных людей, то с этим уже мириться нельзя. Подумайте об этом, дорогая Александра Александровна. Может быть, как раз Вы — средство возвращения к нормальному ходу естества. Ваша судьба в «Дуге» в Ваших руках. Как Вы решите — так, значит, и надо.

11. «Они убивают соловьев!»

Музыка неожиданно изменилась, так ненавязчиво и почти незаметно, как это случается с хорошей музыкой и никогда не происходит с российской попсой или с, так называемым, шансоном. Только что было «Воскресенье», а уже под утонченные пассажи Анджело Бадаламенти поет великолепная Джули Круз. Саша потянулась на диване и решилась подняться. Еще впереди столько дел: опустить ладонь в воду и смотреть, как сквозь желтизну воды белеют пальцы, посидеть на скамье лодки пока не станет неуютно от сырости досок. Можно, конечно, выкопать пару оживающих червячков и скормить мелким окуням, озорующим у камышей. Запихать в червя крючок, то-то полосатые рыбы удивятся. Да, дел невпроворот. Главное — никуда торопиться уже не надо ни сегодня, ни завтра, ни в течении недели. Коммунальные платежи уплачены, идиотские гибэдэдэшные техосмотры пройдены, бессмысленные налоги внесены, все паспорта легитимны, а визы проставлены. Так в этой стране живут единицы, если не десятые доли единиц. Практически невозможно соблюсти всю дрянную и сволочную процедуру годовой «платы» за гражданство. Но Саша перед очередной командировкой расстаралась.

Меч ее влек, хотелось держать его за черную рукоять и гладить узорчатый клинок. Причем, гладить чьим-то вражеским телом, чтоб разлетались в разные стороны руки-ноги, чтоб голова, разинув рот в немом крике, откатывалась, как футбольный мяч. Саша надувала ноздри и удивлялась самой себе. Потом, решившись, пошла в клуб, где лупятся на деревянных палках, изображающих оружие. Новичком она была не единственным, поэтому никакого дискомфорта она не ощущала. Рядом прыгали с угрожающими криками пузатые дядьки с соседствующей с клубом улицы Зодчего Росси. Их шеф погнал, а то журналистскими расследованиями пыхтящей братии заниматься было неловко, даже несмотря на былые молодые заслуги в джиу-джитсу, самбо или русбое. В клубе она освоилась быстро, люди там собирались незлые, иногда даже после ожесточенных маханий палками ходили пить пиво в пивной ресторан «Очки», он же «Жигули», на угол Невского. Когда-то над «Жигулями» висела рекламная вывеска с очками, никакого отношения не имеющего к пиву, зато рекламирующий соседствующий магазин-салон коррекции зрения.

Однажды приблудились два сотрудника какого-то подразделения внутренних органов, записались, проплатились, погарцевались, но потом ушли, тщетно пытаясь вернуть деньги за неиспользованное время. Чтобы биться с ними стояла очередь, люди, даже новички, становились с палками наперевес, горя глазами, как на последнюю битву. Менты, умудренные практическим опытом владения дубинки, быстро осознали свою ошибку, что не подались в свои специализированные клубы внутренних органов, где все — нормальные люди, и нет ни одного урода из разряда населения. Они ушли, но обещали вернуться. Так и сгинули безвозвратно.

На второй день работы Саше было поручено провести ознакомление с действием религиозных и околорелигиозных организаций. Ее удивило, стоило повнимательней присмотреться к сливным дождевым трубам, сколько на них объявлений о провидицах и «глазниках», снимающих сглаз, а также сопутствующих чародеях. Она кропотливо записала и систематизировала оставленные телефоны, сколько хватило терпения блуждать по разным районам Петербурга. Потом принялась за газеты. Хотела еще проанализировать телевизионные каналы, но вовремя вспомнила предостережения Аполлинария:

— Никогда не смотри телевизор, любезная Александра Александровна. Особенно всякие ток-шоу. Не стоит глядеть также сериалы, тем более нашего доморощенного производства. Постарайся избегать новостные передачи, а также юмористические, развлекательные, песенные программы. К фильмам тоже рекомендую относиться с пониманием — не стоит на них тратить время.

— Так что же тогда остается? — удивилась Саша.

Аполлинарий пожал плечами:

— Ну, с определенной долей риска, можно спорт посмотреть. Но самый идеальный вариант — это ДВД, или Blue-ray проигрыватель. Взяла фильму, либо «Прожектор Пэрисхилтон» — и созерцай. Ни тебе гадкой и тупой рекламы, ни тебе лишних кадров, ни тебе негатива. Впрочем, мои советы носят лишь рекомендательный характер. Есть потребность — пожалуйста. Наше телевидение несет в себе изрядную толику угрозы для психики. Впрочем, тоже самое, даже с большей степенью уверенности, можно сказать про газеты и журналы и даже книги. Писательство, как класс начали бить с благословенного 56 года, к началу девяностых битье закончилось. Классики литературы, не столь уж редкие в царское время, все равно как-то произрастали после, вплоть до «лысого кукурузного» знатока всех искусств. Потом наступил запрет, но инерция осталась. Вплоть до 85 года, когда «Миша из города гремящих статуй» развел руками: все вакансии на писательство кончились. Теперь каждый сам за себя, точнее — сам под себя. Вот и развелись всякие Ясени и Наташины. Ну, да ладно, о чем это я?

— О телевизоре, — напомнила Саша.

— Да, да, — закивал головой Аполлинарий. — Нельзя верить нашим телепередачам, газетам и книгам. В основе своей — это провокаторство. Можно верить голливудским шедеврам. В них — режиссерская боль за уничтожение моральных и этических ценностей, за развал былого мира. Только попробуй вглядеться поглубже, минуя спецэффекты. У нас такого нет, потому что запрещено. Хотя есть и Рогожкин, и Балабанов, и Лунгин. Такие вот дела, любезная Катерина Матвеевна.

— Поняла, товарищ Сухов.

— Благодарю за понимание, Александра Александровна.

Со временем пульт большого жидкокристаллического телевизора покрылся позорной пылью, Маша смотрела свой, сама Саша ограничивалась маленьким кухонным, соединенным с Blue-ray системой. Это, как выяснилось, не вызывало никаких неудобств, просто надо было слегка приспособиться к тому, что фон в квартире создает не буйнопомешанный Андрей Ваклахов, или говорящая голова из «Вестей», а Род Стюарт, к примеру, или даже Игги Поп.

Систематизация гадалок и колдунов дала интересный вывод: их было вовсе не такое огромное количество, как могло показаться из-за множественности объявлений. Пустые телефоны и мнимые адреса поэтапно выводил на одних и тех же людей, достаточно самоуверенных для лжи и довольно циничных для терзаний мук совести. Основная цель этих шарлатанствующих пророков была, конечно же, одна — улучшение благосостояния народа и граждан, в частности. Методы были самыми разнообразными. Например, убийство петухов и черных котят и заклинание какому-нибудь Мардуку. А еще растопыренные пальцы и жиденький дым от ароматических свечей с неизвестным наполнением. Люди, на свою беду залетевшие на такие огоньки, радостно теряли кровно нажитые денежные сбережения, но, что было самым прискорбным, они делились с колдунами информацией. Те же, в свою очередь, тайну исповеди из этого не делали и сразу же сливали новости сеанса какому-нибудь курирующему заведение мусору. И в итоге получалось, что тайн у населения от силовых структур делалось не так уж и много. Мусор мусору рознь, безусловно, но это все равно — мусор. А еще перепись населения. А еще ИНН.

Саша закручинилась в тщетной попытке отыскать что-нибудь серьезное, что-нибудь с непонятным для материалистов процессом. Нашла, конечно, и врачевателей, и колдуний, и ворожей, и поисковиков-лозоходцев. Но все они, будто сговорившись, не жили в больших городах, были весьма преклонного возраста и предпочитали не иметь дело с деньгами. К ним, конечно, в поисках контрафактного спирта, наведывались милиционеры, но дальше угроз и обещаний штрафов за найденную бутыль, ими же самими привезенную, дело не шло.

Пришлось признать факт недостаточной своей подготовки, раз ничего необычного ей выяснить не удавалось, и сесть за Библию. К своему удивлению она обнаружила, что не читала не только Ветхий Завет, но и Новый. Одолев все священное писание, Саша с интересом заметила за собой новое качество: на большинство людей она стала глядеть с тайной долей превосходства. Она прочла Библию, а они — нет.

Через некоторое время, наблюдая и анализируя людское поведение, получая информацию от коллег, продолжая изучать, в первую очередь, настоящую историю, она обнаружила чье-то воздействие на естественный процесс жития. Медленно, но неумолимо ход истории начинал трактоваться не совсем верно, точнее — совсем неверно. Истинные документы подменялись подделками, например, сомнительной достоверности Ипатьевская (Селивестровская) летопись становилась все более весомой. А настоящие раритетные бумаги и свитки незаметно уходили в небытие, едва только бывали обнаружены. Но потеря своей Истории — это потеря Веры. А Вера — это разменная монета Богов. Пока она незыблема, незыблема и жизнь.

Правда, подмененная ложью, вызывала только один вопрос: «Ну и что?» Какая разница, что было, главное — что есть сейчас. «Дуга» в меру своих скромных сил пыталась этому противостоять. Она не отвлекалась на дурной миф о «монгол-татарском иге», но откликалась на кудесников, измышлявших неведомую Веру в неведомых богов, принесенных монголами, да еще и татарами заодно. Попытка такая была, но оказалась вовремя пресечена. Разговоры и уговоры — это не метод. «Дуга» просто физически устранила серьезных и влиятельных «апостолов» новой религии, невзирая на поддержку этих персонажей некоторыми вполне государственными структурами. Как-то так получилось, что и Саша была вовлечена в финальную стадию операции. Приглашение поучаствовать непосредственно в активных действиях она восприняла на редкость спокойно, будто того и ждала. Несколько недель плотных тренировок — и она сделалась готовой поставить свою жизнь против другой, или других. Успех в том, что мир так и не узнал о зарождении новой религии был обязан и ей, скромной Саше Матросовой. С какой целью толстый индус из волюнтаристской Великобритании сунулся в Россию — осталось загадкой. Конечно, умел он многое, сподвижники к нему тянуться начали, как насекомые на свет, в деньгах, вроде бы, тоже стеснений не испытывал, но обломался. Погиб Параипан, невольник своей несостоявшейся мечты стать первым Сибирским богом. Только имя от него осталось (см. «Ин винас веритас» также), почему-то вызывающее ассоциации с полузабытым румынским боевиком про комиссара полиции Миклована.

А под конец зимы Саша вернулась из Сингапура. Дело было не самым простым, но, следует заметить, самым неприятным.

Удалось подобраться к некоей организации, воздействующей на отвлеченное от насущных проблем общества дело, именуемое скоростью исторического процесса. То тут, то там появлялись весьма одаренные личности, ловкими действиями подталкивающие некоторые события в сторону наибыстрейшего их свершения. Называли они себя Конкачами, Контролерами Качества, и делали, вроде бы, вполне достойные вещи: развелось бандитство — они его старательно выборочно отсеивали, проявились оборотни в погонах — опять «естественный отбор» и так далее. Только вот жили эти самые Конкачи недолго, сгорали, как тормозные колодки автомобиля в российском мегаполисе. И что самое поразительное — своим отстрелом, отловом, отбором они способствовали не улучшению качества жизни, как, наверно, подразумевалось, а самому безобразному хаосу. Происходило это вероятно от того, что не всякий человек может быть Судьей. Не тем, которые получают бешеную зарплату и смотрят на людей добрыми глазами доберманов, их-то как раз долго и старательно воспитывают. А тем, что вдруг получают возможность творить «справедливость», как они ее понимают. Изолируясь от обычных людей, но вынужденно общаясь до умопомрачения по производственной, так сказать, необходимости, в том числе и с очень неприятными субъектами, они теряют чувство Меры. В отличие от ментов, чьи профессиональные привычки полностью подменяют порядочность и доброту. Те, сбившись в коллективные попойки, радостно выплескивают друг другу свои «геройства», ощущая, в конце концов, себя одним из стаи. И живут, искренне уверовав в свою кастовую исключительность, обеспеченную сомнительными погонами на плечах. А жены их становятся «ментовками», а дети — «ментами». Тут уж и счастье возможно, когда есть единомышленники.

Конкачи же обречены на страдание, невольно заставляя страдать всех людей, живущих вокруг. Они, умные, добрые и порядочные, все это понимают, но это только усугубляет душевную боль. Все больше ожесточаясь, они, в конце концов, становятся ускорителями распада общества, гниения веры и полного отрицания счастья, как такового. «Чем хуже — тем лучше. Чем быстрее все это низвергнется в Апокалипсисе — тем замечательнее», — таковой лозунг приходил на ум каждому из Конкачей.

Ну, а «Дуга» как раз и стояла на контроле за Божьим проклятием, не просто наблюдала, но и в меру своих скромных сил препятствовала наваливающемуся хаосу.

Конец ознакомительного фрагмента.