Частушка

Часту́шка (часта́я песня, припевка, коротушка) — жанр русского песенного фольклора, сложившийся к 1870-м годам. Термин «частушка» был введён писателем Г. И. Успенским в очерке «Новые народные песни» (1889 г.) при характеристике народных стишков. Истоки частушки — игровые и плясовые припевки, «сборные» хороводные песни, скоморошьи прибаутки, свадебные «дразнилки» и городские песни. Частушке свойственны злободневность тематики, афористичность, неожиданность метафор и рифм, напевно-речитативный тип мелодики, импровизация на основе устойчивых музыкальных форм.

По версии А. А. Шахматова, название частушки происходит от глагола «частить» со значением «говорить быстро, под лад частых тактов музыки»; другая интерпретация мотивированности названия — «то, что часто повторяют».

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

1. Относительно появления частушки в народном творчестве мнения ученых расходятся. По мнению одних, частушка бытовала в народе еще на рубеже XVII–XVIII вв. Её носителями были бродячие артисты. Противники этой точки зрения утверждают, что частушка в качестве особой песенной формы появилась в конце XIX века.

Клавдий Корняков, Частушки северных деревень, 2015

Частушки (короткие песни) расцветали одновременно с мастерством гармонистов, игравших на гармошках, хромках и тальянках. Множество песен отражают игру, отношение к гармонисту, содержат названия гармошек. Самобытные игроки на гармони обучались один у другого, навыки передавались из поколения в поколение, появились целые династии. Мы решили показать, насколько много было игроков в деревнях Котласского района в первой половине XX века, особенно на левой стороне Северной Двины. В 1980–1990-е годы ещё можно было зафиксировать разнообразные котласские наигрыши. Сейчас это сделать практически невозможно. Но мы отдаём дань памяти гармонистам нашего района и помещаем во второй части книги информацию об игроках, собранную Зинаидой Николаевной.

З. Н. Рубцова, Песни о любви. Сборник фольклорного материала Котласского района Архангельской области, 2017

На фоне общей установки на исходную активность именно «сил», а не человека, переход к агентивности речи оказывается особенно значимым. Знающие о том, что инициатива в изменении реальности не принадлежит человеку, отдают себе отчет в степени ответственности за проявление собственной инициативы. Использование форм первого лица в активном залоге предполагает максимальный градус ответственности. Дело, совершаемое таким высказыванием, и его результат – полностью под ответственностью говорящего[7]. Лоном, рождающим агентивные формы в фольклоре, оказываются песенные тексты календарных и переходных ритуалов и заговоры. Тем более знаменательно то, что подобные формы оказываются наиболее эксплуатируемыми в жанре частушки, никем не заподозренном в ритуальном характере своего происхождения (и тем более бытования). Существуют две наиболее распространенные противоречащие друг другу точки зрения на происхождение этой формы. По одной из них, частушка есть фольклорный жанр Нового времени, результат влияния фабричного города на крестьянскую культуру (этой точки зрения придерживался, например, Д. К. Зеленин). По другой она есть жанр древний (к этой точке зрения склонялись Соболевский, Линева, Флоренский)[8]. Особого внимания для интересующего нас аспекта заслуживают те характеристики частушки, которые представляют контекст ее бытования. Так, собиратель частушки В. И. Симаков отмечая то, что отмечали многие и до и после него, писал:

Сборник, Язык – гендер – традиция. Материалы международной научной конференции, 2002

Семантическое поле «одежды», присутствующее в сочинениях Есенина, накладывается еще на два разнородных круга «одежной парадигмы»: 1) на присутствующее в фольклорных произведениях с. Константиново и – шире – Рязанской губ. начала ХХ века (особенно интересно сопоставление с частушками, записанными самим поэтом); 2) на отмеченное современниками разнообразие одеяний Есенина, в тех или иных (часто литературных) целях сменившего множество костюмов.

Елена Александровна Самоделова, Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций

• Широкое использование фольклора (сказок, песен, частушек, пословиц, поговорок и т. п.). В устном народном творчестве как нигде отразились черты русского характера, присущие ему нравственные ценности – представления о доброте, красоте, правде, верности и т. п. Особое место в таких произведениях занимает уважительное отношение к труду, восхищение мастерством человеческих рук.

Т. А. Попова, Интегрированные циклы занятий по приобщению к русской народной культуре. Для занятий с детьми 4-5 лет, 2010

«В 1920-е годы частично или полностью запрещается целый ряд частушечных сборников: А. А. Жарова, Р. М. Акульшина и др., из сборника Артема Веселого изъят раздел “Уходящая деревня”, в котором были собраны кулацкие, хулиганские и воровские частушки, а за частушку “Я на бочке сижу, / Да бочка вертится / Ах, я у Ленина служу, / Да Троцкий сердится” запрещена книга Н. Н. Никитина “Рвотный форт”; известен даже случай ареста куплетиста за исполнение частушки…

Максим Кравчинский, Музыкальные диверсанты, 2016

Как развлечение – здоровый смех, отдых от серьезных программ нужен рабочему особенно, – мы предлагаем серию популярных концертов, где будет уделено время и бытовому рассказу, и народному инструменту, и частушке»45.

Александр Шерель, Аудиокультура XX века. История, эстетические закономерности, особенности влияния на аудиторию. Очерки

Поэт рисует в поэме психологические ситуации, освещающие важнейшие этапы развития событий. Замечательно передана особая динамика времени в кульминационный момент Октябрьской революции – при взятии Зимнего дворца (6-я глава). Начинается и кончается она пейзажным фоном (циклическая композиция), внутри которого развертываются события. История совершает глобальный скачок, но это еще не осознали участники событий, осенние ветры дуют по-прежнему – «Дул, как всегда, октябрь ветрами…» Содержание земной жизни круто меняется, а природа, небо – неизменны. Поэт не идеализирует участников революционного «вихря», включает в текст почти дословно цитаты из анархистских частушек – «бей справа белаво, бей слева красного». Среди многих картин революции и Гражданской войны одно из самых впечатляющих описаний – уход из Крыма, гибель врангелевской армии. Революционный поэт не вкладывает в свои строки об этом событии даже капли насмешки. «Завтрашние галлиполийцы, вчерашние русские» покидают родную землю, чтобы «доить коров в Аргентине, мереть по ямам африканским». Слова поэта так же трагичны, как и судьба людей, покидающих родину:

Владимир Дядичев, Жизнь Маяковского. Верить в революцию, 2013

Мир бытовой письменности на фронте не ограничивается только эпистолярными текстами, он гораздо богаче и разнообразнее. В советское время фронтовая письменность, разумеется, игнорировалась. Нам казалось по книгам и кинематографу, что простые солдаты разве что писали и получали письма, а дневники и мемуары оставались прерогативой военачальников. В 1980-е – 1990-е гг. появилась массовая мода на чтение мемуаров полководцев Великой Отечественной войны. На рубеже 1990-х и 2000-х гг. вышли первые публикации дневниковых записей младших офицеров и простых солдат1. К сожалению, за 60 послевоенных лет огромный массив фронтовой письменности был утрачен безвозвратно. На фронте вели систематические дневниковые записи, делали выписки из прочитанных книг, писали собственные стихи и переписывали чужие; составляли альбомы и песенники; переписывали молитвы и заговоры, коллекционировали частушки и афоризмы и т. д. и т. п. Широко были распространены граффити: надписи на танках и боевых машинах, на стенах вагонов и железнодорожных станций и т. д. Л.H. Пушкарев приводит в своих воспоминаниях надписи на транспаранте-указателе, висевшем рядом с переправой через р. Нарву в январе 1945 г. Распространенную в то время формулировку: «Добьем врага в его собственной берлоге» – солдаты дополняли собственными граффити-импровизациями:

Группа авторов, «Много писать мне мешали бои…»: фронтовые записи 1941-1945 годов, 2005