Оно (психология)

Оно, иногда Ид (лат. id, англ. it, нем. Es — оно́) в психоанализе является одной из структур, описанных Фрейдом. Являет собой бессознательную часть психики, совокупность инстинктивных влечений.

Латинское слово Ид было введено как аналог английского Ит, использованного переводчиками Фрейда, чтобы перевести его немецкое «das Es». Равным образом, и русский психоаналитический термин «Оно» является только переводом или своеобразной языковой адаптацией с латыни и немецкого.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Принцип реальности является вторичным образованием в развитии человеческой психики. Но в психической жизни нормального зрелого индивидуума он является господствующим, подчиняющим и регулирующим второй, более ранний принцип удовольствия. По словам З.Фрейда, замена принципа удовольствия принципом реальности со всеми вытекающими отсюда психическими последствиями…в действительности осуществляется не сразу и не одновременно по всей линии. В психологии, основанной на психоанализе, мы привыкли считать исходным моментом бессознательные душевные процессы. Мы рассматриваем их как более старые, первичные, как остатки такой стадии развития, в которой они являлись единственной формой душевных переживаний. Высшую тенденцию, которой подчиняются эти первичные процессы, легко заметить. Она называется принципом удовольствия – неудовольствия…. Эти душевные процессы имеют стремление доставить себе удовольствие4. Поэтому носителем принципа удовольствия, по З.Фрейду, является система бессознательных психических процессов.

Н. Т. Рожков, Психоаналитическая педагогика: теория и технологии, 2013

Вместе с тем было бы неверно полагать, что данный «Проект» является всецело биологически или физиологически ориентированным. Наряду с нейронной гипотезой в нем содержатся идеи, позднее легшие в основу фрейдовской психоаналитической психологии. Отказ от физиологического объяснения симптомов истерии, явственно прозвучавший в «исследованиях истерии», находит свое частичное отражение и в «Проекте» применительно к рассмотрению нормальных психических процессов. Более того, создается впечатление, что, по мере изложения своих мыслей в «Проекте», 3. Фрейд, наряду с нейронной гипотезой, все чаще обращается к рассмотрению собственно психических процессов, использует арсенал понятий, свойственных психоанализу начального и более позднего периода. Так, например, он говорит об «ассоциациях речи», символизации мышления с «бессознательными связями» или мышлении, которое становится «спорадически сознательным».

Валерий Лейбин, Психоаналитические идеи и философские размышления, 2017

До самого последнего времени оно не было предметом специального исследования в психологии. Конечно, психология речи имеет за собой не менее чем столетнюю традицию. Однако речь рассматривалась психологами в предшествующие десятилетия крайне ограниченно и односторонне. Такое рассмотрение в подавляющем большинстве случаев сводилось к одной из двух трактовок. Либо речь рассматривалась как механическое внешнее проявление (актуализация) психических функций, процессов и свойств, лежащих, образно говоря, “за” речью; такое понимание ясно прослеживается, например, у В. Вундта, прямо писавшего: “язык… так же выражает внутреннюю жизнь, как пантомима, но выражает ее гораздо полнее последней, и… сверх того менее ограничивается индивидуальною сферою, но тотчас переходит в совокупность индивидуумов, ее предполагая и на нее действуя”[12]. Либо речь трактуется как самостоятельная психическая активность индивида, замкнутая в своей мотивационной, целевой и содержательной сфере. Такое понимание (не исключающее, впрочем, первого) может предполагать, конечно, очень различную интерпретацию самой природы этой психической активности – от определения языка у Э. Вейса как “формы поведения, благодаря которой индивидуум приспосабливается к социальной среде”[13], определения, дальше которого в сущности так и не ушел американский бихевиоризм, несмотря на все попытки модернизировать свою позицию и привести ее в соответствие с современным уровнем конкретно-психологических и конкретно-лингвистических исследований речи, – до теории “речевого поступка” В.А. Артемова.

А. А. Леонтьев, Психология общения, 1997

Между указанными формами передачи знания располагается целый ряд других, которые я лишь перечислю. Прежде всего это неосознаваемое сопереживание, возникающее в результате «заражения»; непроизвольное подражание действиям, выразительным движениям (поздняя стадия), а в случае целенаправленных движений – «копирование», называемое, если речь идет при переходе от одного поколения группы к другому, «традицией», – процесс, в корне отличный от всякого «исторического» знания: он конституирует не знание об истории, а возможность самой истории, историчность жизни как таковой[57]. Прямую противоположность этим формам передачи знания, наблюдаемым уже у высших животных, представляет собой непосредственное субъективное «понимание» чужого переживания на основе смысловых законов мотивированного процесса переживаний и объективное понимание смыслов, либо заключенных в материальных вещах (произведениях искусства, памятниках, орудиях труда, надписях и т. д.), либо связанных с воспроизводимыми видами деятельности через предметное «наименование» или «мнение», что имеет место в «языке» в отличие от выражения одних лишь внутренних состояний, каким бы богатым, специализированным и дифференцированным оно ни было. У человекообразных обезьян обнаружили двадцать два внешних выражения различных аффектов; но даже если бы их было тысяча, все равно не нашли бы и намека на язык и «функцию наименования»[58]. Представление, самопредставление, например, в танце и пении, или представление «смысла» в объективных вещах, например, иероглифическое письмо и искусство, а также обычаи, нравы, ритуалы, культы, церемонии, приметы – все это понимаемые объективные способы поведения, общие для всей группы. Разнообразные виды понимания, как и все виды сочувствия, несводимого к заражению, составляют специфическое отличие человеческого общества – у животных они отсутствуют.

Макс Шелер, Проблемы социологии знания, 1926

Возможно, дело объясняется тем, что само понятие архетипа представляет собой все еще довольно спорную, многозначную, обладающую большим количеством трактовок и теоретических подходов конструкцию. В современной науке существует не так много констант, которые оказали бы такое же всеобъемлющее влияние на развитие самых разных областей знания, как архетип (от психоанализа, представленного самим родоначальником концепции К. Г. Юнгом и его последователями, до философии, культурологии, психологии, религиоведения, литературоведения и даже маркетинга[12]), и, тем не менее, единого понимания данного феномена исследователями все еще не выработано. Уже в первых главах книги мы будем говорить об этом обстоятельно и подробно; пока же скажем лишь, что не только понимание сущности архетипа, но даже набор его главенствующих разновидностей сильно различается у разных авторов. Так, сам Юнг в своих трудах считал архетипы ярко выраженным проявлением бессознательного и понимал как сложные конструкции из образов и мотивов, которые (несмотря на отдельные нюансы восприятия) почти у всех людей вызывают одинаковую реакцию, ибо переживались человечеством неоднократно; при этом количество главенствующих архетипов у этого мыслителя невелико и включает в себя лишь самые базовые образы (Анимус, Анима, Персона, Мать, Дитя, Тень и т. д.). Многие последующие исследователи, уже почти вне всякой связи с юнгианством, говорят об архетипах небесного Света, Дороги, Тайны, Земли и иных; для них архетип – это чаще всего не просто «молекула бессознательного», но некая базовая «матрица», первичный образец, особый фундаментальный механизм, который, благодаря заключенной в нем колоссальной психической энергии, оказывает свое действие во все времена и эпохи, хотя и способен по-разному проявляться в индивидуальных картинах мира отдельных людей.

Светлана Шомова, От мистерии до стрит-арта. Очерки об архетипах культуры в политической коммуникации, 2016

Именно в вопросе о происхождении представлений обнаружилось значительное расхождение между взглядами А. Валлона и Ж. Пиаже, который не отрицает роли подражания в формировании представлений, однако подражание он связывает с моторно-двигательной активностью ребенка относительно объекта, а А. Валлон – с постурально-тонической, считая, что приспособительная деятельность, направленная на достижение практического результата, не может породить представлений. Они, по его словам, должны быть продуктом особой имитирующей активности, цель которой – порождение модели объекта. Это и есть повторение объекта в позах ребенка, в перераспределении мышечного напряжения различных участков его тела. Один из историков психологии Тран-Тонг (Tran-Thong) [6], сопоставляя взгляды на происхождение представлений этих двух крупнейших психологов, приходит к справедливому, по нашему мнению, заключению, что они не исключают, а дополняют друг друга: в концепции Ж. Пиаже исследованию подвергнуто «оперативное» представление, а в теории А. Валлона – пластическое, изобразительное. Мысль о существовании разных по своему генезису и способу функционирования представлений предполагается продуктивной, но, разумеется, лишь дальнейшие исследования могут содержательно раскрыть различие разнообразных форм (и уровней) умственных образов. Для нас же в данном контексте важно подчеркнуть идею А. Валлона о том, что в «продуктах», результатах постурально-тонической активности человека – в его установках, в постурально-аффективной настройке – отображается предметный и социальный мир, и отображения эти оказываются наполненными желаниями, влечениями, эмоциями субъекта, т. е. предметность, в широком смысле слова, вписывается, врезается в природу человека, входит в способ функционирования всего его существа.

Л. И. Анцыферова, Развитие личности и проблемы геронтопсихологии, 2006

«Комплексный подход в психологии, выражавшийся в ранних трансперсональных моделях психики, предложенных Майерсом, Джеймсом и Юнгом, в 1950-60-х годах получил неожиданное клинико-экспериментальное подтверждение в инновационных психоделических исследованиях Станислава Грофа, одного из [творческих] основателей трансперсонального движения. Эмпирические данные о воздействии ЛСД, собранные Грофом и его коллегами в Праге и впоследствии подтверждённые в ходе тысяч безнаркотических сеансов холотропного дыхания, полностью опровергли предположения Грофа, обусловленные его материалистическим, атеистическим и классическим фрейдистским образованием. Глубокое экспериментальное изучение психики, подтвердившее относительную справедливость подхода Фрейда к изучению сознания, основанного на воспоминаниях из собственной жизни, также привело к открытию более глубинных и тонких структур, включая бессознательное Ранка[65], архетипы Юнга и другое. Как пишет Гроф, человеческие существа демонстрируют особую двойственность, в некотором смысле напоминающую дихотомию “частица-волна” света и субатомной материи. Если в одних ситуациях они могут быть успешно описаны как отдельные материальные объекты или биологические механизмы, то в других они показывают характеристики огромных полей сознания, выходящих за пределы пространства, времени и обусловленности. Похоже, что между этими двумя аспектами человеческой природы существует собственное динамическое напряжение, отражающее двойственность части и целого, существующего во всех уголках Вселенной и на разных уровнях реальности»[66].

С. Д. Мири, Общественная мысль Алламы Джа‘фари, -1

Работы И.М. Сеченова, по всей видимости, и не могли быть должным образом осмыслены современниками. В его научном наследии можно найти указания на феномены, которые в последующем стали определяющими теоретическими концептами его знаменитых последователей (и на динамический стереотип И.П. Павлова88, и на принцип доминанты А.А. Ухтомского89, и на отношение «знак – значение» Л.С. Выготского90 и т. д.). Однако, наверное, самым важным положением теории И.М. Сеченова стал тезис (концепт) о структурном и функциональном единстве психического и о его тождественности поведению: «Все психические акты, – писал он, – совершающиеся по типу рефлексов, должны всецело подлежать физиологическому исследованию, потому что в область этой науки относятся непосредственно начало их, чувственное возбуждение извне и конец – движение; но ей же должна подлежать и середина – психический элемент в тесном смысле этого слова, потому что последний оказывается очень часто, а может быть и всегда, не самостоятельным явлением, как думали прежде, но интегральной частью процесса»91. Сеченовское представление о структурном и функциональном единстве психического, а также тождественности его поведению получило в КМ СПП название системного ракурса.

А. В. Курпатов, Руководство по системной поведенческой психотерапии, -1

Характерно, что при анализе различных проявлений внутреннего мира В.Д. Шадриков одновременно обращается как к низшим, так и высшим уровням психической активности, которые находятся в отношении взаимообратимости. Так, с появлением языка и речи мышление переходит, по его словам, в новое качество, позволяющее осознавать добро и зло; с этого момента и начинает формироваться человечность как главное отличительное качество человека. При этом, однако, истоки высших психических свойств (таких, как альтруизм, сострадание, жертвенность и т. д.) коренятся в биологических особенностях индивида и складываются на основе естественного отбора форм поведения, способствующих выживанию рода. В частности, обсуждение проблемы мотивации привело автора к очень важному выводу о том, что первопричина развития человека заложена в нем самом, а именно в механизме биологической мотивации. Более того, все многообразие социально и эстетически обусловленных потребностей развивается на основе потребностей биологических. В этом контексте вызывает большой интерес представление о биологических основаниях духовности, в частности, идея «изначального зла» («темной духовности») в человеке, которая, по мнению автора, имеет существенное значение для теории воспитания нравственной личности. Не менее важным является утверждение о том, что духовность, будучи тесно связанна с религией, является атрибутом не только веры, но и морали.

В. Д. Шадриков, От индивида к индивидуальности, 2009

Уже достаточно прочно утвердившаяся не только в науке, но и в публицистике категория ментальности до сих пор еще не имеет строгого научного содержания. Впервые в отечественной традиции в словаре слова «ментальность, менталитет» появляются в 1991 г [13], указываются они через запятую, без разграничения смысла как синонимы. И, по мнению авторов словарной статьи, исходным словом является французское mentalite, восходящее к латинскому mens – ум, мышление, образ мыслей, душевный склад. Прежде всего, отметим, что нужда в слове возникла в связи с тем, что было вообще открыто коллективное сознание и бессознательное. Необходимо было обозначить особенности именно коллективного сознания, определяемые коллективным бессознательным, тогда как индивидуальные характеристики сознания обозначались и обозначаются словом «мышление», которое включает в себя как блок бессознательного, так и рационального. Причем, коллективное сознание, в определенных обстоятельствах (весьма часто случающихся), доминирует над индивидуальным сознанием. Но, в свою очередь, и французское, и латинское слово восходят к еще более древнему корню.

Сборник статей, Сибирская ментальность и проблемы социокультурного развития региона, 2006

– Третий из кластеров значений, которыми может обладать термин «бессознательное», восходит к психоаналитической традиции. Бессознательное третьего типа представляет собой функциональный компонент психики, «локализованный» вне сознания субъекта, оказывающий постоянное, иногда детерминирующее влияние на сознание и поведение субъекта, но тщательно и изощренно скрытый как от вторжения внешнего исследователя, так и от внутреннего аналитического взора самого субъекта. Прежде всего в психоанализе предметом изучения стала динамика отношений между бессознательным и сознанием. Однако динамика влияния бессознательного на сознание, взаимодвижение содержаний, его механизмы впервые были поставлены в центр внимания именно З. Фрейдом. В представлении Фрейда сознательное не является исключительной категорией душевной деятельности и в соответствии с этим бессознательное не кажется ему категорией совершенно особой или даже подчиненной; наоборот, он решительно подчеркивает, что все душевные процессы представляют поначалу бессознательные акты.

Л. Ю. Субботина, Психология защитных механизмов личности, 2013

В каком-то смысле словосочетание «бессознательное прошлое» – оксюморон. Во всяком случае, с точки зрения Фрейда, одной из феноменологических характеристик системы Бсз [помимо отсутствия в ней взаимных противоречий между репрезентациями различных влечений, главенства первичного процесса и механизмов смещения и сгущения, а также замещения внешней реальности реальностью психической] является отсутствие временно?й организации. В 1915 году в статье «Бессознательное» Фрейд отмечает: «Процессы системы Бсз находятся вне времени, то есть они не упорядочены во времени, вообще не связаны со временем» (Фрейд, 2007, c. 32). В то же время он дифференцирует различные содержания бессознательного (а также предсознательного) и выделяет уровни их топографической и, как мы видели, также исторической (доисторической и т. д.), или временной, стратификации. Фрейд выдвигает предположение о многоуровневой локализации «записей» психических событий и процессов в разных стратах ментального аппарата и дифференцирует уровни и пространственно-временные параметры первичного и вторичного цензурирования и вытеснения. В частности, он описывает, как определенные дериваты бессознательного могут «добиваться высокой степени организации» (Фрейд, 2007, с. 38), «обходить цензуру» (Там же) между бессознательным и предсознательным, мимикрируя при этом под сознательные представления или идеи, но сохраняя свою базовую бессознательную природу, и уже только на границе между сознанием и предсознательным распознаваться как отпрыски или дериваты бессознательного и подвергаться новой цензуре.

Сборник статей, Международный психоаналитический ежегодник. Шестой выпуск. Избранные статьи из «Международного журнала психоанализа» (сборник), -1

Исследование языка ИСС К. Мартиндейл (см. п. 3.8 «Измерение состояния сознания» в его работе, включенной в данную хрестоматию) проводил с позиций психоаналитического подхода (хотя его теория сознания и ИСС интегрирует две парадигмы – психоаналитическую и когнитивно-психологическую). Рассматривая содержание языка как отражение процессов, происходящих в мышлении и сознании в целом, он предположил, что по данному содержанию можно судить о преобладании типа мышления, характерного для первичного или вторичного процессов, т. е. о степени регрессии сознания [10; 26]. Он составил список категорий и относящихся к ним слов, исходя из психоаналитических представлений о характеристиках мышления, которое специфично для первичного и для вторичного процессов. Характеристики этих двух типов мышления противоположны друг другу. Например, мышление вторичного процесса характеризуется абстрактностью (поэтому Мартиндейл выделяет категорию «Абстракция», которая проявляется в таких словах, как «знать», «мочь», «мысль»), опосредованным характером (категория «орудийное поведение», выражающаяся в словах «делать», «обнаруживать», «работать»), ориентацией во времени и т. д. Наоборот, мышление, характерное для первичного процесса, является образным, не выходящим на уровень абстракции (поэтому в речи много ссылок на ощущения), дезорганизованным, диффузным и неконтролируемым (этому соответствуют категории «диффузия», «хаос», «пассивность», «случайное движение» и др.), не предполагает ориентацию во времени (категория «безвременность», отражаемая словами «вечный», «навечно», «бессмертный») и др.

Коллектив авторов, Измененные состояния сознания. Хрестоматия, 2012

При разделении власти и сексуальности последняя выходит из рамок семьи и брака, оказывается несвязанной с репродуктивностью и получает чувственную, эмоциональную нагрузку. Онтология публичного/частного делает возможными концентрацию родовой власти, рациональную экономику семьи и чувственное сексуальное поведение, что принципиально невозможно в категориях бытия как сакрального/профанного. Одним из первых исследователей, поставившим вопрос о тесной взаимосвязи власти и сексуальности, был французский философ Мишель Фуко. В своем фундаментальном трехтомном исследовании «История сексуальности» он доказывает, что категории и нормы сексуального поведения составляют систему властных отношений.[234] Однако сексуальное поведение как «диспозитив», т. е. как объект научной рефлексии и возможных стратегий воздействия и контроля над ним, по мнению М. Фуко, появляется только в индустриальных обществах, не ранее Нового времени.[235] В античном мире отделенное от власти сексуальное поведение становится синкретичным с чувствами. Однако эта чувственность в античном идеале рациональности подчинена разуму. «Греки считали романтическую любовь видом одержимости или безумия и высмеяли бы каждого, кто предложил бы ее в качестве руководства при выборе супруга», – отмечал W. Summer.[236] Рационализация чувственности не только позволила Гиппократу создать типологию личности, основанную на темпераменте, широко используемую и в современной психологии, но и в рамках этой типологии выделить четыре разновидности любви – эрос, строгэ, филия и агапэ, – соотносимых с темпераментом.[237] Формирование индивидуальной личности в античном мире дало возможность Гиппократу «положить начало научной типологии личности, без которой не возникли бы современные учения об индивидуальных различиях между людьми».[238]

Н. А. Исаев, Сексуальные преступления как объект криминологии, 2007

В плане метода, подход под углом зрения базисной личности покоится прежде всего на культурно-дедуктивном принципе; иначе говоря, сначала аналитик готовит этнографическое описание, а затем выводит из этнографических данных интрапсихические структуры членов общества (Mead, 1953; Wallace, 1952b). Он чувствует себя способным это сделать, поскольку вооружен сложной – нередко психоаналитической – теорией, в которой устанавливаются соответствия между поведением (или опытом) и мотивацией. Таким образом, знание того, как приучают детей к туалету или оплакивают умерших, предполагает соответственно и определенное знание о последующих и предшествующих мотивационных структурах; это знание возрастает вместе со сложностью описания контекста действия. Кроме того, эта теория требует от аналитика базисной личности проведения различия между периферийными и основными мотивами: основные мотивы являются одновременно «базисными» для психодинамической структуры и «универсальными» для общества. Аналитика интересуют в первую очередь основные мотивы. В целом принято считать, что взаимосвязь основных мотивов образует конфликтную структуру, в которой мотивы (и ценности) диалектически разделяются на пары противоположностей, а внешнее поведение репрезентирует того или иного рода компромиссный синтез. Предполагается, что базисная мотивационная структура усваивается в процессе обучения, обычно во младенчестве и раннем детстве; однако поздний опыт, особенно стрессовый, может привести к формированию или применению различных институционализированных механизмов. Последние защищают глубинную целостность данной структуры, давая косвенное удовлетворение покоренным, но все еще мятежным мотивам.

Коллектив авторов, Антология исследований культуры. Символическое поле культуры, 2011

Так как целью моей терапевтической работы является изменение существующей сознательной установки, я рассматриваю архетип как врожденную организующую форму всего архаического и устойчивого содержания человеческой природы. Если клиент отличает архетипические переживания и проявление их в комплексах (особенно в бессознательных комплексах) от реальных повседневных переживаний, он испытывает облегчение. Он понимает, что архетипические образы и символы значат «больше, чем жизнь», и что они гораздо «сильнее» обычного человека. Боги, богини и божественные силы не присутствуют в сфере личной ответственности человека. Люди вовлечены в переживание архетипических образов и чувств, но не имеют возможности управлять и оперировать ими так же свободно, как связным, логичным повествованием. Комплексы наделяются значением, которое обусловлено их большим эмоциональным зарядом, и это значение чаще подразумевается, чем конкретизируется. Комплексам, как и схемам, или «дооперациональным» мыслям (в терминах Пиаже), свойственны иррациональные способы выражения. Комплексы формируются в образно-аффективной сфере мышления и действия, имеющей некую структуру; их можно распознать и понять, но только без применения средств рационального познания.

Полли Янг-Айзендрат, Ведьмы и герои. Феминистский подход к юнгианской психотерапии семейных пар, 1985

Термин «психическое», как отмечает Шри Ауробиндо, также имеет различные значения. Поэтому раздел I книги содержит высказывания Шри Ауробиндо и Матери, разъясняющие значение слов «душа», «психическое», которое они имеют в йоге Шри Ауробиндо. Чтобы избежать путаницы в понимании у тех, кто читал ранние произведения Шри Ауробиндо, в особенности не пересмотренные им позже главы «Синтеза Йоги», следует заметить, что изначально для обозначения оккультных явлений Шри Ауробиндо взаимозаменяемо использовал термины «психическое, как сверхъестественное, духовное» и «психическое, как душевное». Он также употреблял эти термины в таких сочетаниях, как «психическая Прана» (чтобы подчеркнуть отличие от физической Праны) и «психический дух» (чтобы провести различие между ним и духом-желания), с целью обозначения двух различных уровней: поверхностного и внутреннего. Однако в своих ранних и позднее пересмотренных, а также в более поздних работах он всегда употреблял термин «психическое» применительно к душе или к глубоко скрытой части нашего существа, которую он с самого начала называл «Психея» (душа, божественная искра).

Шри Ауробиндо, В поисках души нетленной. Фрагменты работ, 1997

В психологии имеются два самых общих категориальных понятия. Это понятия психики и сознания. В истории европейской мысли эти два понятия долгое время выступали как тождественные, синонимичные. Их разграничение проходило с большим трудом. «…Потребовались века, – писал А. Н. Леонтьев, – чтобы освободиться от отождествления психического и сознательного. Удивительно то многообразие путей, которые вели к их различению в философии, психологии, физиологии: достаточно назвать имена Лейбница, Фехнера, Фрейда, Сеченова и Павлова». Далее А. Н. Леонтьев писал, что «решающий шаг состоял в утверждении идеи о разных уровнях психического отражения». Этот шаг был сделан в отечественной психологии. В ней сложилось общепринятое понимание сознания как высшего специфически человеческого уровня психического отражения действительности, который имеет общественно-историческое происхождение, неразрывно связан с коллективной трудовой деятельностью, языком и речевым общением. Большая заслуга в выработке такого понятия о сознании принадлежит А. Н. Леонтьеву.

Н. И. Чуприкова, Психика и психические процессы. Система понятий общей психологии, 2015

Естественно, мы описали упрощенную схему действия психики. Организм человека, в частности его психика, является автономной, саморегулирующейся системой и, пожалуй, главным фактором искажения психики является не конфликт между бессознательным и сознательным, а воздействие “Сверх-Я”. Подведя некоторый итог рассмотрения теории Фрейда о личности следует отметить, что он практически совсем не учитывал роль социальных и индивидуальных различий, которые также оказывают огромное влияние на мотивацию личности. Это привело к стереотипизации человека, превращению его скорее в биологического индивида, чем в социального субъекта, обладающего собственным, отличным от других, духовным миром. Фрейд считал открытые им закономерности универсальными для всех людей и всех народов. Это относилось и к этапам развития личности, и к ее структуре, содержанию бессознательных влечений, развитию комплексов. В то же время уже первые исследования показали, что, например, эдипов комплекс, который занимал центральное место в концепции Фрейда, детерминирован скорее социальными, чем биологическими факторами, особенностями воспитания, принятыми в данной культуре, и взаимоотношениями между родителями и детьми в семье. На это обратили внимание уже Юнг и Адлер (табл. 5.2), чьи результаты по изучению детских воспоминаний (в том числе и собственных) существенно отличались от опыта Фрейда. Адлер, а вслед за ним и другие ученые, также пришел к выводу, что кроме сексуальных и агрессивных существуют и другие, не менее значимые мотивы, которые также могут стать ведущими в процессе формирования личности, например стремление к преодолению своей неполноценности.

В. П. Ступницкий, Психология, 2011

Австрийский психиатр и психолог З. Фрейд заложил основы психоанализа. В начале пути исследователь пришел к выводу, что физиологический подход к психике недостаточен, и предложил свою систему анализа душевной жизни человека, названную им психоанализом. З. Фрейд выделял в психике три образования: «Я» (в сознательном), «Сверх – Я» и «Оно» (в бессознательном). В древнегреческой мифологии бог Эрос символизировал любовь, бог Танатос – смерть. «Оно», по мнению З. Фрейда, представляло собой движущую силу поведения, источник психический энергии, мощное мотивационное начало, поскольку являлось средоточием двух групп влечений: а) влечения к жизни (в том числе сексуальные влечения и влечения к самосохранению «Я»), б) влечение к смерти, к разрушению. «Я» – это вторичный, поверхностный слой душевного аппарата – сознание, основная функция которого состояла в том, чтобы соизмерять в интересах самосохранения вышеназванные влечения с требованиями враждебной индивидууму социальной сферы. Система требований «Я» к «Оно» образует «Сверх – Я» (внутренний «надзиратель», «критик»), формирующееся, как правило, бессознательно в процессе воспитания и проявляющееся в виде совести.

Т. П. Ритерман, Психология. Полный курс, 2010

Своеобразие другой важной особенности, вытекающей из первой, заключается в том, что Авиценна пытался рассматривать в качестве свойственных самому телу не только растительные отправления организма, но и животнообразные, к числу которых относились ощущения, восприятия, аффекты, побуждения и движения. Это значит, что область чувственности выходила из-под зависимости особого духовного начала или формы и на эти психические феномены распространялись общие законы природы. Поскольку названные психические явления выступали как частные модификации природных сил, то, подобно другим явлениям природы, они могут изучаться объективными приемами, сходными с теми, которые применяются в естественных науках, т. е. опытным путем. Именно у Авиценны мы впервые встречаемся с началом опытного, экспериментального проникновения в мир психических явлений.

А. С. Лучинин, История психологии: конспект лекций, -1

Важную роль в межличностном познании играют психологические знания. В них зафиксирован соответствующий опыт субъекта. Разновидностью таких знаний являются так называемые социальные стереотипы. Они отличаются тем, что психологический опыт субъекта познания представлен в них в более или менее структурированном виде. Каждый стереотип воссоздает в себе довольно устойчивый комплекс личностных черт, особенностей внешнего облика и поведения человека, принадлежащего к определенной социальной группе: профессиональной, национально-этнической, половой, возрастной, ролевой и т. д. Примером может служить стереотип типичного учителя, лица кавказской национальности, женщины, матери и т. п. [26] [27] [28]. Социальные стереотипы очень важны на этапе знакомства с человеком, поскольку при дефиците психологической информации значительно ускоряют межличностное познание. В условиях реального общения они используются как своеобразные эталоны, с которыми мысленно соотносится каждый незнакомый человек. При этом на основе хотя бы его частичного соответствия какому-то из имеющихся у субъекта социальных стереотипов ему (познаваемому лицу) автоматически приписываются и все остальные входящие в него качества, что далеко не всегда соответствует истине. Поэтому с помощью механизма стереотипизации можно получить только приблизительное представление о другом человеке. В большинстве случаев процессы стереотипизации осуществляются на неосознаваемом уровне. Субъект осознает лишь их конечные результаты в форме соответствующих представлений о людях. Типичной ошибкой межличностного познания является склонность к излишнему доверию своим стереотипам.

К. М. Романов, Психологическая культура личности, 2015

С теорией Нюттена отчасти перекликается экзистенциальная теория человеческого поведения Р.Мэя (May, 1969). Мэй использует другой, феноменологический язык для описания поведения, говоря не о потребностях, мотивах и объектах, а о воле, желаниях и намерениях (интенциях). Желания он рассматривает как форму слияния силы (энергии) и смысла. Именно их слияние придает желанию побудительную силу. Если не учитывать смысловой компонент при анализе желаний, мы придем к искаженной картине. Р. Мэй иллюстрирует это примером избирательности сексуальных желаний, которая нарушается и превращается в простую канализацию либидозной энергии в двух случаях: в искусственной ситуации длительной фрустрации, как у солдат, размещенных на крайнем Севере вдали от поселений, и в случае психопатологии (May, 1969, р. 209–210). Структуру, которая придает смысл опыту, Мэй называет интенциональностью. Интенциональность – это мостик, связывающий ядро сознания с объектами, частично преодолевающий дихотомию субъекта и объекта (там же, р. 223–226). В какой-то степени человек сам создает свои смыслы, но на основе более широкой социальной смысловой матрицы, в которой он живет.

Д. А. Леонтьев, Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности, -1

Развивая идеи Декарта в своей «Этике», Спиноза рассматривает аффекты в качестве пассивных состояний души – в то время как активным ее состоянием выступает мышление. Практически отождествляя понятия страсти и аффекта, Спиноза подчеркивает происхождение страсти-аффекта от "недостаточного представления". Все многообразие страстей-аффектов он свел к двум – радости и печали. Психологическая основа, благодаря которой психика функционирует в режиме аффективности, согласно Спинозе, – это инстинкт самоутверждения и самосохранения, сущностный для человека. Именно эта картезианско-спинозистская интерпретация семантики термина «аффект» и была ассимилирована сначала научной психологией63, а затем и в практике буддологических исследований. Акцент был сделан не на предложенной Спинозой классификации и номенклатуре аффектов (ввиду произвольности того и другого), а на связи аффективности с недостаточностью представлений, со стремлением к самоутверждению, на элементарности аффективных состояний, их обусловленности удовольствием/страданием.

В. И. Рудой, Космос и карма. Введение в буддийскую культуру, 2009

Еще на ранней стадии своего исследования я с превеликим удивлением обнаружил, что в господствующей психиатрии для этого важного подразделения необычных состояний нет никакого названия, и она просто отмахивается от них как «состояний измененных». И поскольку у меня было сильное ощущение, что они все-таки заслуживают какого-то отличия от остальных и должны выделяться в отдельную категорию, я придумал для них название «холотропные» (Гроф, 1992). Это сложное слово буквально означает «обращенный к цельности» или «движущийся по направлению к целостности» (от греч. holos – целый, весь, и trepein – обращенный к чему-либо или в направлении чего-либо). Это понятие намекает на то, что в нашем повседневном состоянии сознания мы отождествляемся только с малой долей того, чем мы на самом деле являемся. В состояниях же холотропных мы можем превосходить узкие границы телесного «я» и выходить на богатейшую палитру трансперсональных (надличностных) переживаний, которые помогают нам возрождать нашу истинную идентичность. В иной связи я уже описывал основные особенности холотропных состояний и чем они отличаются от состояний сознания, которые заслуживают того, чтобы именоваться измененными (Grof, 2000). В нижеследующем изложении для большей ясности я буду пользоваться понятием «холотропный».

Станислав Гроф, Исцеление наших самых глубоких ран. Холотропный сдвиг парадигмы, 2012

К такому же подходу тяготел, по крайней мере в 1920—40-х гг., и В. В. Виноградов, ставший уже позднее неявным оппонентом M. М. Бахтина. Все творения художественного слова, считал Виноградов, суть проявления одного поэтического сознания – сознания автора-творца. Понятие «языкового сознания», или «поэтического языкового сознания», очень частотно в терминологии Виноградова. Как правило, оно связывается с понятием «индивидуального стиля». Например: «<…> стилистика допускает и иное отношение к индивидуальному стилю, когда он рассматривается как языковой микрокосм, и на основе его изучения намечаются пути для решения некоторых общих лингвистических проблем. В этом плане проникновение в индивидуальное языковое сознание и раскрытие в нем беспрерывности изменений не феноменальных, но субстанциальных, определение путей его развития становится необходимым условием лингвистического анализа» [Виноградов 1922: 347]. В.В. Виноградовым неоднократно подчеркивается действенный индивидуальный момент организации художественного языка по отношению к эстетической цели, устанавливаемой волей творца. Критикуя недостаточность сос-сюрианского семиологического метода, он заявляет: «<…> акт становления литературного произведения не объясним из понятия системы, константных форм языка» [Виноградов 1980: 90]. Вместо константных, установленных форм, которые составляют общеязыковую систему, в художественном процессе мы наблюдаем формы подвижные, становящиеся. О них можно сказать словами Г. Шпета: «Здесь должна быть своя онтология, онтология динамического предмета, где течет не только содержание, но где сами формы живут, меняются, тоскуют и текут. Содержание языкового предмета, – живой смысл, – течет и осуществляется в живых, творимых и осуществляемых формах» (пит. по: [Зинченко 2000: 96]). Мир художественных форм находится, таким образом, в постоянной осцилляции между внутренними и внешними формами.

В. В. Фещенко, Лаборатория логоса. Языковой эксперимент в авангардном творчестве, 2009

Анализ справочных изданий по психологии проводился с первого отеч. Психологического словаря Б. Е. Варшавы и Л. С. Выготского (1931). Понятия О. и К. в этом словаре отсутствуют, а «гипотеза взаимодействия» определяется как «идеалистическая гипотеза о взаимном влиянии телесных и душевных процессов друг на друга в отличие от гипотезы психофизич. параллелизма». След. попытка создать психол. словарь после почти сорокалетнего перерыва принадлежит К. К. Платонову (Краткий психологический словарь-хрестоматия, 1971). Термина К. в нем нет, а понятие О. определено как «осознанные связи людей, входящих в любую человеческую общность». При этом К. К. Платонов опирается на определение, данное Б. Д. Парыгиным, к-рое гласит, что понятие О. употребляется в узком смысле для характеристики наиболее непосредственных (лицом к лицу) отношений людей между собой в условиях малой группы. В этом определении впервые появляется филос. категория «отношение», к-рая характеризует взаимозависимость элементов опр. системы. Из определения категории «отношение» следует, что О. не может определяться только через эту категорию – кроме взаимосвязи оно должно характеризоваться еще взаимодействием и взаимообменом.

Коллектив авторов, Психология общения. Энциклопедический словарь, 2011

З. Фрейд первым охарактеризовал психику как поле боя между непримиримыми силами инстинкта, рассудка и сознания. Термин «психодинамический» указывает именно на эту непрекращающуюся борьбу между разными аспектами личности. Психодинамическая теория отводит ведущую роль сложному взаимодействию между инстинктами, мотивами и влечениями, которые конкурируют или борются друг с другом за главенство в регуляции поведения человека. Согласно Фрейду, не только наши поступки часто являются иррациональными, но также само значение и причины нашего поведения редко бывают доступными осознаванию. За почти 45 лет активной научной деятельности и клинической практики Фрейд создал: 1) первую развернутую теорию личности; 2) обширную систему клинических наблюдений, основанных на его терапевтическом опыте и самоанализе; 3) оригинальный метод лечения невротических расстройств; 4) метод исследования тех психических процессов, которые почти невозможно изучить какими-либо другими способами.

Г. Г. Вербина, Введение в психоанализ, 2017

Классическая проекция (по З. Фрейду) состоит в приписывании объектам внешнего мира свойств, мотивов и качеств, в которых человек отказывает себе, а интроекция заключается во вбирании в себя всего полезного (Соколова, 1980). Однако уже в работах последователей Фрейда было показано, что проекция может быть не только такой, какой понимал ее основатель психоанализа. Она может быть, к примеру, атрибутивной или рациональной, т. е. совсем не однозначной и далеко не примитивной. Так, рациональная проекция сопровождается уместными комментариями и мотивировками результатов переноса своих чувств и мыслей на другие объекты. П. Хайманн рассматривает эти механизмы в качестве важных функций Эго, называя их «его корнями, инструментами его формирования». Утверждается, что это «первичные процессы не только для поддержания жизни организма (как в случае обмена веществ), но и вообще для всякой дифференциации и модификации в любом конкретном организме» (Кляйн, Айзекс, Райвери, Хайманн, 2001, с. 199). Следует признать, что оба эти механизма существенно трансформируются в ходе личностного развития субъекта, сохраняя исходно примитивные формы проявления и развиваясь в более совершенные и зрелые.

Н. Е. Харламенкова, Самоутверждение подростка, 2007

Для библиотекарей более важно именно первоначальное значение слова «терапия» как забота. Традиционно основной заботой библиотекарей является читательское развитие на различных этапах. В дискомфортных ситуациях, испытывая беспокойство, тревогу личность стремится к психологической защите, адаптации, компенсации, являющихся, в свою очередь, как показал терминологический анализ, основными составляющими компонентами системы саморегуляции. Постижение смысла глубинных пластов смыслов реалистических и нереалистических наук теоретического уровня ведет в свою очередь к изменениям прикладного характера и соединению цели и результата в единое гармоническое целое. Кроме того, представляется еще более важным найти и показать русские корни этих смысловых цепочек, могущих привести к подлинной расшифровке глубинных пластов смыслов составных частей термина «библиотерапия». Данные исследований свидетельствуют, что у северных народов сохранились более древние терминологические корни исследуемых нами терминов, позволяющих расшифровать глубинные понятийные пласты их смыслов, отталкиваясь от значения стремления человека к небу, космосу, соединения земли и неба, преобразованиям духовным, физическим, социальным, зашифрованным в энергетике букв Буковника Всеясветной грамоты. Точная расшифровка этих букв дает опору на родовую память народа по преодолению психически сложных ситуаций. Напротив, использование иноязычных терминов не резонирует с родовой памятью преодоления психически сложных ситуаций, деформирует его наследственные структуры, ведет к выбраковке и самоуничтожению Рода. Энергетическое воздействие букв древнего русского алфавита до конца еще не осмыслено современными исследователями.

И. Н. Казаринова, Библиотерапия, 2014

Одним из источников для второй парадигмы выступают исследования так называемой «Теории психического» (Theory of Mind). Этот термин был введен в 1978 году американскими психологами Д. Премаком и Г. Вудруфом в статье об интенциональности у приматов. Они отмечали, что у индивида имеется такая «теория», если он приписывает ментальные состояния самому себе и другим. «Система умозаключений такого рода рассматривается как теория, во-первых, потому что такие состояния непосредственно не наблюдаемы, и, во-вторых, потому что такая система может использоваться для осуществления предсказаний, особенно поведения других организмов… Чаще всего мы приписываем такие состояния, как наличие целей и намерений» [45, 515, цит. по: 44, 152]. В настоящее время общепринятым является положение, что наличие у индивида «Теории психического» означает его способность понимать действия другого в терминах его желаний, мыслей, убеждений (которые могут быть как истинными, так и ложными) и эмоций[13].

Коллектив авторов, Обыденное и научное знание об обществе: взаимовлияния и реконфигурации, 2015

Иной позиции придерживался Зигмунд Фрейд, полагая, что образ является зеркалом личного бессознательного, не символическим образованием, а симптоматическим проявлением. Согласно психоанализу, нереализованные чувства и потребности вытесняются из сознания в сферу бессознательного. Вытесненное содержание имеет травматический характер и требует своего разрешения. Художественное действие выступает как акт проявления вытесненного намерения, придание ему законченной смысловой формы. Отсюда, скрытая в художественном образе информация позволяет выявить актуальные для субъекта стороны его «внутреннего» бытия.

В. Н. Никитин, Арт-терапия. Учебное пособие, 2014

Поведение человека также всегда являлось объектом психологических исследований. Этим термином принято называть взаимодействие человека с окружающим миром, обусловленное его внешней и внутренней активностью, его индивидуальными особенностями и воспринятыми из социального окружения способами и схемами подобного взаимодействия. Среди теорий изучения поведения следует выделить бихевиоризм. Особенность этого психологического течения заключается в том, что его представители противопоставляли поведение сознанию. Они считали, что именно поведение является предметом психологии. Бихевиоризм – это ведущее направление американской психологии первой половины XX в. Основоположником бихевиоризма является Эдуард Торндайк. Он считал, что поведение человека является функцией, абсолютно отделенной от сознания. В те времена понятие сознания отождествлялось с понятием психики. Исключив сознание из числа объектов исследования психологии, Торндайк тем самым создал так называемую психологию без психики. За основную схему поведения была принята схема «стимул – реакция», т. е. поведение человека расценивалось как механический ответ своими действиями на какой-либо важный стимул.

Н. Ю. Дмитриева, Общая психология, -1

Человеческие действия и влечения (аффекты), о которых идет речь, по самой своей природе будут сопротивляться абстракции геометрического вывода. Как показывает концепция аффектов у Спинозы, протяженный модус (тело) и мыслящий модус (ум как идея тела), обладающие аффективной природой, могут вследствие этого иметь особое основание для общности, существенно отличающее их от геометрических объектов. Ум и тело человека способны переходить из одного состояния в другое, достигать разных степеней совершенства, они наделены большей или меньшей силой существования и, наконец, обладают возможностью действовать (быть активными – agere) или подвергаться воздействию (претерпевать – pati) (III 11). Все эти свойства (их список можно было бы продолжить), объединяющие столь непохожие друг на друга модусы, относящиеся к разным атрибутам субстанции, обозначают их принадлежность к некоторой единой для них природе. Казалось бы, именно этого общего понятия Природы было бы достаточно, чтобы обеспечить натуралистическую программу надежным метафизическим базисом, ведь в «Этике» Спинозы Природа представляет особый аспект субстанции, являющейся первичным основанием всего бытия.

А. Г. Гаджикурбанов, Этика Спинозы как метафизика морали, 2014

Критика нормативно-оценочного определения личности. Подобные рассуждения служат примером подмены в психологии изучения личности сугубо нормативно-оценочными понятиями, исходящими из определенного идеала. Своим естественным истоком нормативно-оценочное определение личности имеет употребление термина «личность» в повседневной жизни, где назвать того или иного человека личностью, по сути, часто означает оценить его как нечто исключительное, выдающееся. И в этом есть своя правда и свой предмет исследования для таких отраслей философии, как, например, этика. Но когда нормативно-оценочная характеристика личности проникает из обыденного сознания в психологическое исследование механизмов развития и функционирования личности, она приводит к искажениям представлений о человеке. Например, полученные в психофизиологии индивидуальных различий данные о том, что человек может обладать сильным или слабым типом нервной системы, интерпретируются порой как положительная или отрицательная характеристика данного человека; наличие у человека тех или иных защитных психологических механизмов, срабатывающих в травмирующей ситуации, расценивается как проявления «слабой» личности; феномены конформного, подчиняющегося мнениям социальной группы, или нонконформного поведения личности в группе, иногда сами по себе оцениваются как «хорошие» или «плохие» качества личности. Известны даже случаи, когда в педагогических исследованиях в баллах, как в метрах или килограммах, измерялась степень выраженности патриотизма как черты личности ученика старших классов. Такого рода ситуации представляют собой грустный, а порой и трагический пример недопустимого смешения оценочных характеристик человека с изучением индивидуальности в той или иной конкретной науке.

А. Г. Асмолов, Психология личности. Культурно-историческое понимание развития человека, 2007

Проблемы, на которые сегодня обращается наиболее пристальное внимание, непосредственно связаны с традиционной для психологии постановкой вопроса об основных единицах анализа психического. Объективные обстоятельства и методы, с помощью которых исследователи узнают что-то новое о человеческой психологии, существенно изменяют научные представления о «единицах психики». В разные исторические периоды единицами анализа психики выступали ощущение, рефлекс, действие, отношение, значение и т. п. На современном этапе развития психологической науки есть основания считать, что в качестве единиц психики следует рассматривать более интегративные образования, основанные на трансформации структур индивидуального опыта человека. Примером могут служить события (Барабанщиков, 2002) и ситуации (Росс, Нисбетт, 1999; Кашапов, 2004). Сегодня ученым стало ясно, что любая ситуация включает воспринимающего, понимающего и оценивающего ее человека. Иначе говоря, взаимодействие субъекта с объектом фактически приводит к включению познающего в познаваемое. Человек парадоксальным образом и противостоит как нечто внешнее объективным обстоятельствам своей жизни, и сам является их внутренним условием. Субъект не только пассивно фиксирует, понимает природные и социальные ситуации, но и пытается активно воздействовать на них. Вследствие этого он преобразует не только мир, но и себя в мире.

В. В. Знаков, Психология понимания. Проблемы и перспективы, 2005

Следует отметить, что далеко не все психоаналитики относят совладание к независимой категории эго-процесса. Так, Мерфи (Мurphy, 1962,1974) считает, что именно защита является ведущим механизмом функционирования сферы Я, отражающим основные тенденции эго-процесса, в то время как совладание является всего лишь разновидностью защиты, точнее ее подструктурой. Отстаиваемое Мерфи представление о совладании в качестве производной от защиты также отражается, по мнению Хаан, в бытующих по сей день взглядах на психологию ребенка. Так, психоаналитики утверждают, что поведением ребенка правят импульсы бессознательного, а бихевиористы ведут речь о несоциализированности его поведения. Известный психоаналитик Уайт (White, 1974) считает, что совладание имеет место лишь в чрезвычайно стрессовых обстоятельствах, вселяющих в человека панику и наводящих ужас, и, стало быть, совладание не имеет ничего общего с повседневной жизнью. Как представление о совладании Мерфи, так и положение Уайта противоречат концепции, развиваемой Хаан. По ее глубокому убеждению, совладание имеет место не только и не столько в стрессовых ситуациях, сколько в повседневной жизни. Норма Хаан подчеркивает, что «концепт совладания был сформулирован не для описания того, как человек защищает и укрепляет свое Я, а скорее как он действует тогда, когда вводит себя в заблуждение» (1977, с. 3).

А. В. Либина, Совладающий интеллект: человек в сложной жизненной ситуации, 2008

Отделив «бахрому» и переходя к действительной философской антропологии «ядерного дискурса», мы немедленно обнаружим в нем то качество, которое мы в этих очерках именуем антиантропологичностью. Будучи присуще всей линии классической европейской метафизики, оно развивается вместе с ней, разнообразя свои формы и проявления (мы уже видели, что у Декарта и у Канта оно выступает по-разному) и постепенно усиливаясь. В послекантовском немецком идеализме оно достигает, пожалуй, апогея – так что далее, начиная с Кьеркегора, уже возникает обратная реакция, движение антропологического протеста. Первоначально антиантропологичность проявлялась, по преимуществу, в простой форме неполноты охвата феномена человека; и мы заметили и подчеркнули на примере Декарта, что эта неполнота относилась в первую очередь, к специфическим предикатам, характеризующим человека в целом, к «интегральным антропологическим проявлениям», среди которых мы выделили следующие три главных вида: экзистенциальные предикаты, образующие основоустройство конечности; интерсубьективные предикаты, образующие основоустройство межчеловеческого общения (во всей полноте видов этого феномена); и религиозные предикаты, образующие основоустройство целостной самореализации человека, осуществляемой в актуализации отношения к Инобытию. Уже и эта простая форма не возникает лишь из поверхностных, «вкусовых» предпочтений философов, но связана с коренными свойствами и базовыми структурами их учений, – и в силу этого, никак нельзя устранить антиантропологичность, попросту добавив, введя дополнительно отсутствующие предикаты в эти учения (мы это отмечали и у Декарта, и у Канта).

С. С. Хоружий, Фонарь Диогена, 2010

Я позволю себе кратко остановится на наиболее важных наблюдениях из ЛСД-психотерапии, которые считаю серьезным вызовом современной психиатрической теории, существующим медицинским убеждениям и основанной на воззрениях Ньютона и Декарта механистической модели Вселенной. Некоторые из этих наблюдений относятся к определенным формальным характеристикам психоделических состояний, другие – к их содержанию, а какие-то – к необычным связям между ними и структурой внешней реальности. Здесь я хочу еще раз подчеркнуть, что последующее обсуждение затрагивает не только психоделические состояния, но и различные неординарные состояния сознания, возникающие спонтанно или вызванные немедикаментозными средствами. Таким образом, вся эта тематика значима для понимания человеческого разума и в его здоровых, и в болезненных проявлениях.

Станислав Гроф, За пределами мозга. Рождение, смерть и трансценденция в психотерапии, 1985

Выход за пределы этих онтологических представлений означает и выход к иным представлениям об энергии. Один из многих уроков, какие несет в себе история концепта «энергия», заключается в том, что введенное Стагиритом понятие оказалось несравненно шире и тех видов, в каких он его вводил, и того понимания, какое он развил для него. Понятие обнаружило редкостную, почти уникальную способность играть ведущую роль в самых различных онто-логиках и логиках «природы». С разделением и отдалением «метафизики» и «физики», пришедшим в Новое Время, едва ли не полностью разделились и трактовки энергии, присущие этим сферам, причем философская история энергии сложилась заметно более бледной и скудной. В современной научной мысли происходит, по существу, утверждение и закрепление энергии в качестве ключевого концепта, вполне совершившееся уже в дисциплинах физического цикла и все более распространяющееся в науках о человеке. Исподволь, совсем по-иному и более имплицитно, переоткрытие-переосмысление энергии, ведущее к возрастанию ее места и веса, происходит и в современной философии. Наша тема – один из моментов в этом процессе; а избранный нами путь, обращение к аристотелевой триаде, отвечает классическому философскому способу вхождения в проблему через возврат к истоку. Способ оказывается эффективен: в триаде можно найти более богатую логику, которая способна вести не только к уже известным позициям, но и к новому неэссенциалистскому дискурсу.

Коллектив авторов, Антропологические матрицы XX века. Л. С. Выготский – П. А. Флоренский: несостоявшийся диалог – приглашение к диалогу, -1