Неточные совпадения
Опять
я испугалася,
Макара Федосеича
Я не узнала: выбрился,
Надел ливрею шитую,
Взял в руки булаву,
Как не бывало лысины.
Смеется: — Что ты вздрогнула? —
«
Устала я, родной...
Как в ноги губернаторше
Я пала, как заплакала,
Как стала говорить,
Сказалась
усталь долгая,
Истома непомерная,
Упередилось времечко —
Пришла моя пора!
Спасибо губернаторше,
Елене Александровне,
Я столько благодарна ей,
Как матери родной!
Сама крестила мальчика
И имя Лиодорушка —
Младенцу избрала…
— Нет,
я думаю, княгиня
устала, и лошади ее не интересуют, — сказал Вронский Анне, предложившей пройти до конного завода, где Свияжский хотел видеть нового жеребца. — Вы подите, а
я провожу княгиню домой, и мы поговорим, — сказал он, — если вам приятно, — обратился он к ней.
—
Я очень рад, поедем. А вы охотились уже нынешний год? — сказал Левин Весловскому, внимательно оглядывая его ногу, но с притворною приятностью, которую так знала в нем Кити и которая так не шла ему. — Дупелей не знаю найдем ли, а бекасов много. Только надо ехать рано. Вы не
устанете? Ты не
устал, Стива?
—
Я начинаю
уставать от напрасного ломания копий за правду и иногда совсем развинчиваюсь.
— Да, насколько
я понимаю, вы, к сожалению, из равнодушных, — с
усталою улыбкой, обращаясь к нему, сказал Алексей Александрович.
— Но ей всё нужно подробно. Съезди, если не
устала, мой друг. Ну, тебе карету подаст Кондратий, а
я еду в комитет. Опять буду обедать не один, — продолжал Алексей Александрович уже не шуточным тоном. — Ты не поверишь, как
я привык…
Так он писал темно и вяло
(Что романтизмом мы зовем,
Хоть романтизма тут нимало
Не вижу
я; да что нам в том?)
И наконец перед зарею,
Склонясь
усталой головою,
На модном слове идеал
Тихонько Ленский задремал;
Но только сонным обаяньем
Он позабылся, уж сосед
В безмолвный входит кабинет
И будит Ленского воззваньем:
«Пора вставать: седьмой уж час.
Онегин, верно, ждет уж нас».
А тот… но после всё расскажем,
Не правда ль? Всей ее родне
Мы Таню завтра же покажем.
Жаль, разъезжать нет мочи
мне:
Едва, едва таскаю ноги.
Но вы замучены с дороги;
Пойдемте вместе отдохнуть…
Ох, силы нет…
устала грудь…
Мне тяжела теперь и радость,
Не только грусть… душа моя,
Уж никуда не годна
я…
Под старость жизнь такая гадость…»
И тут, совсем утомлена,
В слезах раскашлялась она.
Наконец воображение
устало, оно перестало обманывать
меня; сознание действительности тоже исчезло, и
я совершенно забылся.
— Что вы, Наталья Савишна? — сказал
я, удерживая ее за руку, —
я совсем не за этим…
я так пришел… да вы и сами
устали: лучше ложитесь вы.
— Ну, вот и ты! — начала она, запинаясь от радости. — Не сердись на
меня, Родя, что
я тебя так глупо встречаю, со слезами: это
я смеюсь, а не плачу. Ты думаешь,
я плачу? Нет, это
я радуюсь, а уж у
меня глупая привычка такая: слезы текут. Это у
меня со смерти твоего отца, от всего плачу. Садись, голубчик,
устал, должно быть, вижу. Ах, как ты испачкался.
Раскольников до того
устал за все это время, за весь этот месяц, что уже не мог разрешать теперь подобных вопросов иначе как только одним решением: «Тогда
я убью его», — подумал он в холодном отчаянии.
В первый раз вошла (
я, знаете,
устал: похоронная служба, со святыми упокой, потом лития, закуска, — наконец-то в кабинете один остался, закурил сигару, задумался), вошла в дверь: «А вы, говорит, Аркадий Иванович, сегодня за хлопотами и забыли в столовой часы завести».
«Что ж, это исход! — думал он, тихо и вяло идя по набережной канавы. — Все-таки кончу, потому что хочу… Исход ли, однако? А все равно! Аршин пространства будет, — хе! Какой, однако же, конец! Неужели конец? Скажу
я им иль не скажу? Э… черт! Да и
устал я: где-нибудь лечь или сесть бы поскорей! Всего стыднее, что очень уж глупо. Да наплевать и на это. Фу, какие глупости в голову приходят…»
А ныне: на цыпочках ходят, детей унимают: «Семен Захарыч на службе
устал, отдыхает, тш!» Кофеем
меня перед службой поят, сливки кипятят!
—
Я как-то слаб, Дуня; уж очень
устал; а
мне бы хотелось хоть в эту-то минуту владеть собою вполне.
— Я-то молода и сильна, не
устану, а мамаше так очень тяжело было, — ответила Дунечка.
—
«Ах,
я чем виноват?» — «Молчи!
устал я слушать
Досуг
мне разбирать вины твои, щенок!
И если стала
я великою рекой,
Так это от того, что, кинувши покой,
Последую сему
уставу.
— Вот видите ли, — продолжала Анна Сергеевна, — мы с вами ошиблись; мы оба уже не первой молодости, особенно
я; мы пожили,
устали; мы оба, — к чему церемониться? — умны: сначала мы заинтересовали друг друга, любопытство было возбуждено… а потом…
—
Я очень
устала,
я стара,
мне кажется,
я очень давно живу.
— Не хочу, — сказал Самгин. —
Я уже
устал от интересных людей.
— Я-то?
Я — в людей верю. Не вообще в людей, а вот в таких, как этот Кантонистов.
Я, изредка, встречаю большевиков. Они, брат, не шутят! Волнуются рабочие, есть уже стачки с лозунгами против войны, на Дону — шахтеры дрались с полицией, мужичок
устал воевать, дезертирство растет, — большевикам есть с кем разговаривать.
— Да так… посмотреть, —
устало ответил Иноков и, позевнув, продолжал: — Вот и сюда приехал вчера, тоже не знаю зачем. Все здесь известно
мне, никого у
меня нет.
—
Я часто гуляю в поле, смотрю, как там казармы для артиллеристов строят. Сам — лентяй, а люблю смотреть на работу. Смотрю и думаю: наверное, люди когда-нибудь
устанут от мелких, подленьких делишек, возьмутся всею силою за настоящее, крупное дело и — сотворят чудеса.
—
Я так
устала, — ответила она, не двигаясь, прикрыв глаза. — Уснуть не могу.
А до той поры
я дьявольски
устала от этих почти ежедневных жалоб на солдат, от страха пред революцией, которым хотят заразить
меня.
— Отличный старик! Староста. Гренадер. Догадал
меня черт выпить у него в избе кринку молока, ну — понятно: жара,
устал! Унтер, сукин сын, наболтал чего-то адъютанту; адъютант — Фогель, командир полка — барон Цилле, — вот она где у
меня села, эта кринка!
— А — и не надо ехать! Кум правильно сообразил:
устали вы, куда вам ехать? Он лошадь послал за уполномоченными, к вечеру явятся. А вам бы пришлось ехать часов в шесть утра. Вы — как желаете: у
меня останетесь или к Фроленкову перейдете?
— Она тихонько засмеялась, говоря: —
Я бы вот вопрос об этой великомученице просто решила: сослала бы ее в монастырь подальше от людей и где
устав построже.
— Да, жизнь становится все более бессовестной, и
устал я играть в ней роль шута. Фельетонист — это, батенька, балаганный дед, клоун.
«
Устал я и бездарно путаюсь в каких-то мелочах. Какое значение для
меня могут иметь случайные встречи с пьяным офицером, Дуняшей, Мариной?»
— Приехала сегодня из Петербурга и едва не попала на бомбу; говорит, что видела террориста, ехал на серой лошади, в шубе, в папахе. Ну, это, наверное, воображение, а не террорист. Да и по времени не выходит, чтоб она могла наскочить на взрыв. Губернатор-то — дядя мужа ее. Заезжала
я к ней, — лежит, нездорова,
устала.
— Не беспокойся, мама! И — прости,
я так
устал.
— Оставь, расстроил ты
меня и…
устала я!
— Смерти
я не боюсь, но
устал умирать, — хрипел Спивак, тоненькая шея вытягивалась из ключиц, а голова как будто хотела оторваться. Каждое его слово требовало вздоха, и Самгин видел, как жадно губы его всасывают солнечный воздух. Страшен был этот сосущий трепет губ и еще страшнее полубезумная и жалобная улыбка темных, глубоко провалившихся глаз.
— Знал. Знаю. Студентом был в его кружке, потом он свел
меня с рабочими. Отлично преподавал Маркса, а сам — фантаст. Впрочем, это не мешает ему быть с людями примитивным, как топор. Вообще же парень для драки. — Пробормотав эту характеристику торопливо и как бы
устало, Попов высунулся из кресла, точно его что-то ударило по затылку, и спросил...
А в конце концов, черт знает, что в ней есть, —
устало и почти озлобленно подумал он. — Не может быть, чтоб она в полиции… Это
я выдумал, желая оттолкнуться от нее. Потому что она сказала
мне о взрыве дачи Столыпина и
я вспомнил Любимову…»
— Небрежничала
я с ним, — стонала она. —
Уставала от его тревог. Володя — как же это? Что же
мне осталось?
— Познакомил бы вас с женой, но она поехала в Новгород, там — какая-то церковь замечательная. Она у
меня искусством увлекается, теперь искусство в моде… молодежь развлекаться хочет,
устала от демонстраций, конституции, революции.
— Ну, вот.
Я встречаюсь с вами четвертый раз, но… Одним словом: вы — нравитесь
мне. Серьезный. Ничему не учите. Не любите учить? За это многие грехи простятся вам. От учителей
я тоже
устала.
Мне — тридцать, можете думать, что два-три года
я убавила, но
мне по правде круглые тридцать и двадцать пять лет
меня учили.
—
Я уже отметил излишнюю, полемическую заостренность этой книги, — докторально начал Самгин, шагая по полу, как по жердочке над ручьем. — Она еще раз возобновляет старинный спор идеалистов и… реалистов. Люди
устают от реализма. И — вот…
—
Устала я и говорю, может быть, грубо, нескладно, но
я говорю с хорошим чувством к тебе. Тебя — не первого такого вижу
я, много таких людей встречала. Супруг мой очень преклонялся пред людями, которые стремятся преобразить жизнь,
я тоже неравнодушна к ним.
Я — баба, — помнишь,
я сказала: богородица всех религий?
Мне верующие приятны, даже если у них религия без бога.
— Знаешь,
я хочу съездить за границу.
Я так
устала, Клим, так
устала!
«Моя жизнь — монолог, а думаю
я диалогом, всегда кому-то что-то доказываю. Как будто внутри
меня живет кто-то чужой, враждебный, он следит за каждой мыслью моей, и
я боюсь его. Существуют ли люди, умеющие думать без слов? Может быть, музыканты…
Устал я. Чрезмерно развитая наблюдательность обременительна. Механически поглощаешь слишком много пошлого, бессмысленного».
— Но — не вздумайте сочувствовать, жалеть и тому подобное. И — не питайте амурных надежд,
я уже достаточно
устала от любви. И вообще от всякого свинства. Будем добрыми друзьями — хорошо?
— Нет… Но
я —
устала. Родной мой, все ничтожно, если ты
меня любишь. А
я теперь знаю — любишь, да?
—
Я не знаю, какой это
устав, — сухо сказал Клим.