Неточные совпадения
Собравшись у полицеймейстера, уже известного
читателям отца и благодетеля города, чиновники имели случай
заметить друг другу, что они даже похудели от этих забот и тревог.
Читатель, я думаю, уже
заметил, что Чичиков, несмотря на ласковый вид, говорил, однако же, с большею свободою, нежели с Маниловым, и вовсе не церемонился.
Цветы, любовь, деревня, праздность,
Поля! я предан вам душой.
Всегда я рад
заметить разность
Между Онегиным и мной,
Чтобы насмешливый
читательИли какой-нибудь издатель
Замысловатой клеветы,
Сличая здесь мои черты,
Не повторял потом безбожно,
Что намарал я свой портрет,
Как Байрон, гордости поэт,
Как будто нам уж невозможно
Писать поэмы о другом,
Как только о себе самом.
П.А. Катенин (коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком)
заметил нам, что сие исключение, может быть и выгодное для
читателей, вредит, однако ж, плану целого сочинения; ибо чрез то переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необъясненным.
Мне грустно, что разочарую
читателя сразу, грустно, да и весело. Пусть знают, что ровно никакого-таки чувства «
мести» нет в целях моей «идеи», ничего байроновского — ни проклятия, ни жалоб сиротства, ни слез незаконнорожденности, ничего, ничего. Одним словом, романтическая дама, если бы ей попались мои записки, тотчас повесила бы нос. Вся цель моей «идеи» — уединение.
Это я прошу очень
заметить читателя; было же тогда, я полагаю, без четверти десять часов.
Читатель, вероятно,
замечает, что я себя не очень щажу и отлично, где надо, аттестую: я хочу выучиться говорить правду.
Нужно
заметить, что пьеса не была каким-нибудь грубым заговором, а просто после известной уже
читателям утренней сцены между супругами последовало молчаливое соглашение.
Заметили ли вы,
читатель, какое злое лицо у осы?
— Для меня? Не менее, чем для тебя. Это постоянное, сильное, здоровое возбуждение нерв, оно необходимо развивает нервную систему (грубый материализм,
замечаем опять мы с проницательным
читателем); поэтому умственные и нравственные силы растут во мне от моей любви.
Но я, кроме того,
замечаю еще вот что: женщина в пять минут услышит от проницательного
читателя больше сальностей, очень благоприличных, чем найдет во всем Боккаччио, и уж, конечно, не услышит от него ни одной светлой, свежей, чистой мысли, которых у Боккаччио так много): ты правду говорил, мой милый, что у него громадный талант.
О, как ты понятлив, проницательный
читатель: как только тебе скажешь что-нибудь, ты сейчас же
замечаешь: «я понял это», и восхищаешься своею проницательностью.
— Мой милый, я читаю теперь Боккаччио (какая безнравственность! —
замечаем мы с проницательным
читателем, — женщина читает Боккаччио! это только мы с ним можем читать.
— Однако как ты
смеешь говорить мне грубости? — восклицает проницательный
читатель, обращаясь ко мне: — я за это подам на тебя жалобу, расславлю тебя человеком неблагонамеренным!
«Будто мой аппетит ослабевает, будто мой вкус тупеет оттого, что я не голодаю, а каждый день обедаю без помехи и хорошо. Напротив, мой вкус развивается оттого, что мой стол хорош. А аппетит я потеряю только вместе с жизнью, без него нельзя жить» (это уж грубый материализм,
замечаю я вместе с проницательным
читателем).
В самом деле Кирсанов уже больше двух лет почти вовсе не бывал у Лопуховых.
Читатель не
замечал его имени между их обыкновенными гостями, да и между редкими посетителями он давно стал самым редким.
Иван Петрович вел жизнь самую умеренную, избегал всякого рода излишеств; никогда не случалось мне видеть его навеселе (что в краю нашем за неслыханное чудо почесться может); к женскому же полу имел он великую склонность, но стыдливость была в нем истинно девическая. [Следует анекдот, коего мы не
помещаем, полагая его излишним; впрочем, уверяем
читателя, что он ничего предосудительного памяти Ивана Петровича Белкина в себе не заключает. (Прим. А. С. Пушкина.)]
Читатель уже
заметил из предыдущих очерков, что нашу семью нельзя было назвать чисто русской.
Напоминая об этом
читателям, мы
заметим здесь только, что Анна Петровна представляет собою одно из очень ярких проявлений этой безнравственности по глупости.
Каждый
читатель с полной основательностью может нам
заметить: «Зачем вы убиваетесь над соображениями о том, что вот тут нужно было бы то-то, а здесь недостает того-то?
Случалось ли вам,
читатель, в известную пору жизни, вдруг
замечать, что ваш взгляд на вещи совершенно изменяется, как будто все предметы, которые вы видели до тех пор, вдруг повернулись к вам другой, неизвестной еще стороной? Такого рода моральная перемена произошла во мне в первый раз во время нашего путешествия, с которого я и считаю начало моего отрочества.
— То ужасно, — продолжал Вихров, — бог дал мне, говорят, талант, некоторый ум и образование, но я теперь пикнуть не
смею печатно, потому что подавать
читателям воду, как это делают другие господа, я не могу; а так писать, как я хочу, мне не позволят всю жизнь; ну и прекрасно, — это, значит, убили во мне навсегда; но мне жить даже не позволяют там, где я хочу!..
Смело уверяя
читателя в достоверности этого факта, я в то же время никогда не позволю себе назвать имена совершивших его, потому что, кто знает строгость и щепетильность губернских понятий насчет нравственности, тот поймет всю громадность уступки, которую сделали в этом случае обе дамы и которая, между прочим, может показать, на какую жертву после того не решатся женщины нашего времени для служебной пользы мужей.
Переношусь, однако, моим воображением к другой женщине, на которую
читатель обратил, вероятно, весьма малое внимание, но которая,
смело заверяю, была в известном отношении поэтичнее Катрин.
— Между прочим, мне тутошний исправник, старичок почтенный, ополченец двенадцатого года (
замечаю здесь для
читателя, — тот самый ополченец, которого он встретил на балу у Петра Григорьича), исправник этот рассказывал: «Я, говорит, теперь, по слабости моего здоровья, оставляю службу…
«Как мы везли Ямуцки прынц Иззедин-Музафер-Мирза в Рассею». Писал с натуры прынцов воспитатель Хабибулла Науматуллович, бывший служитель в атель Бельвю (в С.-Питембурхи, на Невским, против киятра. С двух до семи часов обеды по 1 и по 2 р. и по карте. Ужины. Завтраки). [Какой странный воспитатель для молодого иомудского принца! — может
заметить читатель. Совершенно согласен с справедливостью этого замечания, но изменить ничего не могу. — Примеч. авт.] Издание Общества покровительства животным.
Я сейчас сказал, что ткацкого холста на рубашки Арина Васильевна не давала Степану Михайловичу, и всякий
читатель вправе
заметить, что это не сообразно с характерами обоих супругов.
Нужно было только перенести все это на бумагу, чтобы и
читатель увидел и почувствовал величайшее чудо, которое открывается каждым восходящим солнцем и к которому мы настолько привыкли, что даже не
замечаем его.
Тем из
читателей наших, которым не удалось постоянно жить в деревне и видеть своими глазами, как наши низовые крестьяне угощают друг друга, без сомнения покажется невероятным огромное количество браги и съестных припасов, которые может
поместить в себе желудок русского человека, когда он знает, что пьет и ест даром.
Мы должны
заметить нашим
читателям, что гордый боярин Кручина славился своей роскошью и что его давно уже упрекали в подражании иноземцам и в явном презрении к простым обычаям предков; а посему описание его дома не может дать верного понятия об образе жизни тогдашних русских бояр.
Это невероятно, однако ж справедливо, и мы должны были сделать это небольшое отступление для того, чтоб
заметить нашим
читателям, что нимало не погрешаем против истины, заставив гостей приказчика почти беспрерывно целый день пить, есть и веселиться.
Читатели дали
заметить критику, что он с своей теорией вертится, как белка в колесе, и потребовали, чтоб он вышел из колеса на прямую дорогу.
Читатель, может быть,
заметил, что почтенный правитель дел несколько изменил тон обращения с своим начальником, и причина тому заключалась в следующем: будучи лет пять статским советником, Феодосий Иваныч имел самое пламенное и почти единственное в жизни желание быть произведенным в действительные статские советники, и вот в нынешнем году он решился было попросить Оглоблина представить его к этому чину; но вдруг тот руками и ногами против того: «Да не могу!..
Или еще фортель. Если стал в тупик, если чувствуешь, что язык у тебя начинает коснеть, пиши
смело: об этом поговорим в другой раз — и затем молчок! Ведь
читатель не злопамятен; не скажет же он: а ну-ко, поговори! поговори-ка в другой-то раз — я тебя послушаю! Так это дело измором и кончится…
Читатель, конечно,
заметил, что Янсутский в настоящем свидании с генералом был в отношении того гораздо почтительнее, чем в Париже: он по опыту знал, что господа, подобные Трахову, только за границей умаляют себя, а как вернутся в Россию, так сейчас же облекаются в свою павлинью важность.
Кстати,
читатель,
заметили ли вы, что человек, необыкновенно рассеянный в кружке подчиненных, никогда не бывает рассеян с лицами высшими? Отчего бы это? Впрочем, подобные вопросы ни к чему не ведут.
Собиратель материалов может дозволить себе внешние противоречия — и
читатель не
заметит их; он может навязать своим героям сколько угодно должностей, званий, ремесл; он может сегодня уморить своего героя, а завтра опять возродить его.
Не говоря Писареву, как известно моим
читателям, о моих опасениях, я, разумеется, переговорил о них со всеми нашими общими друзьями; но все были удивлены моими тревожными замечаниями и уверяли меня, что Писарев худ и бледен всегда, что кашель его чисто нервный, что он иногда, особенно по летам, совершенно проходит, что Писарев прибегал раза два к помощи театрального доктора N., «прекраснейшего человека» (
заметил Кокошкин), и что тот никакого значения его кашлю не придавал.
Издатели
замечают на это, что «он не знает, может быть, кто они таковы, и что письмо это помещается для того, чтобы публика сама могла судить, сколь мало благопристойно предложенное сочинение, которое если не послужит к удовольствию
читателей, то, конечно, служить может образцом неучтивости».
Ему предстояло рассказать ей все, что говорила тетка; но герою моему, как уже, может быть, успел
заметить читатель, всегда было трудно говорить о том, что лежало у него на сердце.
Почтенные
читатели, вы все видели сто раз Фенеллу, вы все с громом вызывали Новицкую и Голланда, и поэтому я перескочу через остальные 3 акта и подыму свой занавес в ту самую минуту, как опустился занавес Александрийского театра,
замечу только, что Печорин мало занимался пьесою, был рассеян и забыл даже об интересной ложе, на которую он дал себе слово не смотреть.
Следовательно, все эти столь многие сотни литераторов, проникнутых горячею любовью к добру и еще более горячею ненавистью к пороку, все эти доблестные фаланги мирных рыцарей слова должны ограничить круг своих подвигов только четырьмя обращениями (да и то сомнительными,
заметит читатель).
Мало ли что незаметно,
читатель, — незаметно потому, что не хотят
замечать.
Да и вообще — неужели вы,
читатель, до сих пор не
заметили, что мы с нашею литературою все повторяем только зады?
Н. И. Миллер всегда был страстный
читатель, и потому он не скучал, а читал и не
замечал, как уплывала ночь; но вдруг, в исходе второго часа ночи, его встревожило ужасное беспокойство: пред ним является разводный унтер-офицер и, весь бледный, объятый страхом, лепечет скороговоркой...
«Но ведь не постоянно же крепостные отношения вторгались в деревенскую жизнь помещика, —
заметит читатель.
Прежде всего мы должны
заметить, что жизнь, которую хотим мы представить
читателям, по запискам, относящимся по своему содержанию к концу прошедшего столетия, вовсе не похожа на жизнь нынешних помещиков.
Пессимисты (а из наших
читателей есть кое-кто, наклонный к пессимизму в отношении к нам) могут подумать, что мы «далеко
метнули» и ушли совсем в сторону от того предмета, о котором обещали говорить в заглавии нашей статейки.
С плеч упало тяжелое бремя,
Написал я четыре главы.
«Почему же не новое время,
А недавнее выбрали вы? —
Замечает читатель, живущий
Где-нибудь в захолустной дали. —
Сцены, очерки жизни текущей
Мы бы с большей охотой прочли.
Ваши книги расходятся худо!
А зачем же вчерашнее блюдо,
Вместо свежего, ставить на стол?
Чем в прошедшем упорно копаться,
Не гораздо ли лучше касаться
Новых язв, народившихся зол...
Мы не будем объяснять судьбы Семена Ивановича прямо фантастическим его направлением; но, однако ж, не можем не
заметить читателю, что герой наш — человек несветский, совсем смирный и жил до того самого времени, как попал в компанию, в глухом, непроницаемом уединении, отличался тихостию и даже как будто таинственностью, ибо все время последнего житья своего на Песках лежал на кровати за ширмами, молчал и сношений не держал никаких.