Неточные совпадения
Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку и слезы потекли по ее лицу. Напротив того, трудно описать мое восхищение. Мысль о службе сливалась во мне с мыслями о
свободе, об удовольствиях петербургской жизни. Я воображал себя офицером гвардии, что, по мнению моему, было верхом благополучия
человеческого.
— Он говорит, что внутренний мир не может быть выяснен навыками разума мыслить мир внешний идеалистически или материалистически; эти навыки только суживают, уродуют подлинное
человеческое, убивают
свободу воображения идеями, догмами…
— Нам необходима борьба за
свободу борьбы, за право отстаивать
человеческие права, — говорит Маракуев: разрубая воздух ребром ладони. — Марксисты утверждают, что крестьянство надобно загнать на фабрики, переварить в фабричном котле…
— И слава Богу: аминь! — заключил он. — Канарейка тоже счастлива в клетке, и даже поет; но она счастлива канареечным, а не
человеческим счастьем… Нет, кузина, над вами совершено систематически утонченное умерщвление
свободы духа,
свободы ума,
свободы сердца! Вы — прекрасная пленница в светском серале и прозябаете в своем неведении.
Это есть главная трагедия истории, трагедия
свободы и необходимости,
человеческой судьбы и исторической судьбы.
Но все это совсем не означает, что в организации
человеческого общества необходимо или отказаться от
свободы, или отказаться от справедливости.
Буржуазное рабство
человеческого духа — один из результатов формальной
свободы человека, его поглощенности собой.
Ужас
человеческой жизни заключается в том, что добро осуществляют при помощи зла, правду — при помощи лжи, красоту — при помощи уродства,
свободу — при помощи насилия.
С необыкновенной силой раскрывается в стихах Пушкина столкновение творческой
свободы поэта и утилитарных требований
человеческой массы, черни, которая была у него, может быть, более всего чернью дворян, чиновников, придворных, а не трудящихся масс.
Да и сам принуждающий закон может быть охранением
свободы от
человеческого произвола.
Свобода человеческой личности не может быть дана обществом и не может по своему истоку и признаку зависеть от него — она принадлежит человеку, как духовному существу.
Ты знал, ты не мог не знать эту основную тайну природы
человеческой, но ты отверг единственное абсолютное знамя, которое предлагалось тебе, чтобы заставить всех преклониться пред тобою бесспорно, — знамя хлеба земного, и отверг во имя
свободы и хлеба небесного.
Вспомни первый вопрос; хоть и не буквально, но смысл его тот: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом
свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, — ибо ничего и никогда не было для человека и для
человеческого общества невыносимее
свободы!
И не дивно, что вместо
свободы впали в рабство, а вместо служения братолюбию и
человеческому единению впали, напротив, в отъединение и уединение, как говорил мне в юности моей таинственный гость и учитель мой.
-Жюсте или об апостоле Жан-Жаке; но разве папа Вольтер, благословлявший Франклинова внука во имя бога и
свободы, не был пиетист своей
человеческой религией?
И я прекрасно сознаю, что
человеческая природа хитра и противоречива и что вражда к врагам
свободы может превратиться в нарушение
свободы другого.
Основы бого-человеческой духовности» и самая радикальная, самая духовно революционная из моих книг «О
свободе и рабстве человека.
Это есть моральная антиномия, непреодолимая в нашем мировом эоне: нужно сострадать
человеческим страданиям, жалеть все живущее и нужно принимать страдание, которое вызывается борьбой за достоинство, за качества, за
свободу человека.
Скажу более радикально: всякое до сих пор бывшее организованное и организующееся общество враждебно
свободе и склонно отрицать
человеческую личность.
Свободой воли особенно дорожили с точки зрения уголовно-процессуального понимания
человеческой жизни.
Мои мысли о несотворенной
свободе, о Божьей нужде в
человеческом творчестве, об объективации, о верховенстве личности и ее трагическом конфликте с миропорядком и обществом отпугивали и плохо понимались.
Все в
человеческой жизни должно пройти через
свободу, через испытание
свободы, через отвержение соблазнов
свободы.
Чернышевский свято прав и человечен в своей проповеди
свободы человеческих чувств и в своей борьбе против власти ревности в
человеческих отношениях.
Идея Бога — отречение от
человеческого разума, от справедливости и
свободы.
«Во мне развивалась какая-то дикая, бешеная, фанатическая любовь к
свободе и независимости
человеческой личности, которая возможна только при обществе, основанном на правде и доблести…
Он самый страстный и крайний защитник
свободы человека, какого только знает история
человеческой мысли.
Лишь путь Богочеловечества и Богочеловека ведет к утверждению человека,
человеческой личности и
свободы.
Но он же раскрывает роковые результаты
человеческого самоутверждения, безбожной, пустой
свободы.
Возможны три решения вопроса о мировой гармонии, о рае, об окончательном торжестве добра: 1) гармония, рай, жизнь в добре без
свободы избрания, без мировой трагедии, без страданий, но и без творческого труда; 2) гармония, рай, жизнь в добре на вершине земной истории, купленная ценой неисчислимых страданий и слез всех, обреченных на смерть,
человеческих поколений, превращенных в средство для грядущих счастливцев; 3) гармония, рай, жизнь в добре, к которым придет человек через
свободу и страдание в плане, в который войдут все когда-либо жившие и страдавшие, т. е. в Царстве Божием.
«
Свобода и единство — таковы две силы, которым достойно вручена тайна
свободы человеческой во Христе».
Чернышевский восстает против всякого социального насилия над
человеческими чувствами, он движется любовью к
свободе, уважением к
свободе и искренности чувства.
Искупление творения, освобождение от греха и спасение совершается не слабыми и порабощенными
человеческими силами, не естественными силами, и мистической диалектикой Троичности, соединяющей Творца и творение, преодолевающей трагедию
свободы греха.
Гонения на
свободу совести никогда не были церковными, то был грех
человеческий.
Весь смысл чуда Воскресения в том, что оно невидимо, недоказуемо, непринудительно, что оно всегда обращено к
свободе человеческой любви
человеческой.
Для
свободы выбора человечество должно: 1) стать на ноги, укрепить свою
человеческую стихию и 2) увидеть царство правды и царство лжи, конечную форму обетований добра и обетований зла.
Церковная жизнь и есть таинственное соединение божеского и
человеческого, активности и
свободы человеческой и благодатной помощи Божьей.
Унижение и падение церкви и есть унижение и падение
человеческой активности, отвращение воли
человеческой от воли Бога, безбожный отказ человека нести возложенное Богом бремя
свободы.
То будет не христианское государство, не теократическое государство, что внутренне порочно, а теократия, т. е. преображение царства природного и
человеческого, основанного на принуждении, так как зло лежит внутри его, в Царство Божье, основанное на
свободе, так как зло побеждено в нем.
Только там, в католичестве, есть настоящее водительство душами со всей жутью, которую несет за собою снятие бремени
свободы с души
человеческой.
Этот рациональный план творения целиком пребывает в сфере
человеческой ограниченности и не возвышается до сознания смысла бытия, так как смысл этот связан с иррациональной тайной
свободы греха.
Если мы скажем и утвердим ясными доводами, что ценсура с инквизициею принадлежат к одному корню; что учредители инквизиции изобрели ценсуру, то есть рассмотрение приказное книг до издания их в свет, то мы хотя ничего не скажем нового, но из мрака протекших времен извлечем, вдобавок многим другим, ясное доказательство, что священнослужители были всегда изобретатели оков, которыми отягчался в разные времена разум
человеческий, что они подстригали ему крылие, да не обратит полет свой к величию и
свободе.
И не может быть их там, где повержено в прах и нагло растоптано самодурами
человеческое достоинство,
свобода личности, вера в любовь и счастье и святыня честного труда.
— Ах! Ты не про то! — закричал Лихонин и опять высоким слогом начал говорить ей о равноправии женщин, о святости труда, о
человеческой справедливости, о
свободе, о борьбе против царящего зла.
Благонравен ли русский мужик? Привязан ли он к тем исконным основам, на которых зиждется
человеческое общество? Достаточно ли он обеспечен в матерьяльном отношении? Какую дозу
свободы может он вынести, не впадая в самонадеянные преувеличения и не возбуждая в начальстве опасений? — вот нешуточные вопросы, которые обращались к нам, людям, имевшим случай стоять лицом к лицу с русским народом…
Мы, рабочие, — люди, трудом которых создается все — от гигантских машин до детских игрушек, мы — люди, лишенные права бороться за свое
человеческое достоинство, нас каждый старается и может обратить в орудие для достижения своих целей, мы хотим теперь иметь столько
свободы, чтобы она дала нам возможность со временем завоевать всю власть.
Освобожденные от живой преграды из
человеческих тел, точно радуясь
свободе, громче и веселее побежали навстречу Ромашову яркие звуки марша.
Застрелю!» — И вот этого-то индюшачьего презрения к
свободе человеческого духа нам не простят — во веки веков.
Свинья (продолжает кобениться).Правда ли, будто в газетах печатают: свобода-де есть драгоценнейшее достояние
человеческих обществ?
Истина не только указывает путь жизни
человеческой, но открывает тот единственный путь, по которому может идти жизнь
человеческая. И потому все люди неизбежно, свободно или не свободно пойдут по пути истины: одни — сами собою совершая предназначенное им дело жизни, другие — невольно подчиняясь закону жизни.
Свобода человека в этом выборе.
— Для него жизнь — борьба за расширение знаний, борьба за подчинение таинственных энергий природы
человеческой воле, все люди должны быть равносильно вооружены для этой борьбы, в конце которой нас ожидает
свобода и торжество разума — самой могучей из всех сил и единственной силы мира, сознательно действующей. А для нее жизнь была мучительным приношением человека в жертву неведомому, подчинением разума той воле, законы и цели которой знает только священник.