Неточные совпадения
Падало
царство Татьяны Марковны, пустел дом, похищено ее заветное, дорогое сокровище, ее гордость, ее жемчужина! Она одна бродила будто по развалинам. Опустела и душа у ней! Дух
мира, гордости, благоденствия покинул счастливый уголок.
Мужчины, одни, среди дел и забот, по лени, по грубости, часто бросая теплый огонь, тихие симпатии семьи, бросаются в этот
мир всегда готовых романов и драм, как в игорный дом, чтоб охмелеть в чаду притворных чувств и дорого купленной неги. Других молодость и пыл влекут туда, в
царство поддельной любви, со всей утонченной ее игрой, как гастронома влечет от домашнего простого обеда изысканный обед искусного повара.
Жизнь красавицы этого
мира или «тряпичного
царства», как называл его Райский, — мелкий, пестрый, вечно движущийся узор: визиты в своем кругу, театр, катанье, роскошные до безобразия завтраки и обеды до утра, и ночи, продолжающиеся до обеда. Забота одна — чтоб не было остановок от пестроты.
Возделанные поля, чистота хижин, сады, груды плодов и овощей, глубокий
мир между людьми — все свидетельствовало, что жизнь доведена трудом до крайней степени материального благосостояния; что самые заботы, страсти, интересы не выходят из круга немногих житейских потребностей; что область ума и духа цепенеет еще в сладком, младенческом сне, как в первобытных языческих пастушеских
царствах; что жизнь эта дошла до того рубежа, где начинается
царство духа, и не пошла далее…
Не слабой и маленькой, а сильной и большой победит она соблазн
царства этого
мира.
И думается, что для великой миссии русского народа в
мире останется существенной та великая христианская истина, что душа человеческая стоит больше, чем все
царства и все
миры…
Это есть ожидание преображения
мира и наступление
Царства Божьего.
Окончательная победа
царства Духа, которая ни в чем не может быть отрицанием справедливости, предполагает изменение структуры человеческого сознания, т. е. преодоление
мира субъективации, т. е. может мыслиться лишь эсхатологически.
Он идет не к преображению этого
мира в
Царство Божие, а к утверждению в границах этого
мира Царства Божия без Бога, а значит, и без человека, ибо Бог и человек неразрывно связаны.
Совершенно непонятно, как человек das Man может возвыситься над низостью
мира, выйти из
царства (Dasein).
Она определяется силой жертвенного духа народа, его исключительной вдохновленностью
царством не от
мира сего, она не может притязать на внешнюю власть над
миром и не может претендовать на то, чтобы даровать народу земное блаженство.
В этом смысле он никогда не будет осуществлен в пределах этого
мира, в
царстве Кесаря.
Совершенный же и гармоничный строй в
царстве Кесаря будет всегда истреблением свободы, что и значит, что он не может быть осуществлен в пределах этого
мира.
Кесарь есть вечный символ власти, государства,
царства этого
мира.
Истина субъективна, а не объективна, она объективируется в соответствии с
миром необходимости, с
царством Кесаря, в приспособлении к дробности и дурной множественности данного
мира.
Самое различение буржуазии и пролетариата носит аксиологический характер, есть различение зла и добра, тьмы и света, почти манихейское деление
мира на две части, на
царство тьмы и
царство света.
Она дуалистична в делении
мира на две части, за социальную революцию и против нее, и монистична в утверждении своего нового
царства.
Объективированный
мир, каким и является
царство Кесаря, есть
мир порабощающий.
И еще мог бы сказать, что социал-демократы будут в чем-либо положительном участвовать, лишь когда наступит конец
мира и водворится
Царство Божие, так как раньше трудно ждать абсолютной справедливости на свете.
Есть две основные точки зрения на соотношения кесаря, власти, государства,
царства этого
мира и духа, духовной жизни человека,
царства Божьего.
Роковая диалектика всего осуществляемого в
мире, в
царстве кесаря, еще не обнаружилась.
Этот
мир более подчинен
царству Кесаря, а не
царству Духа.
Царство Израиля в христианском
мире есть
царство всечеловеческое.
— Я читал эту книгу, на которую вы возражали, — обратился он к Ивану Федоровичу, — и удивлен был словами духовного лица, что «церковь есть
царство не от
мира сего».
Приняв
мир и порфиру кесаря, основал бы всемирное
царство и дал всемирный покой.
Второе: что «уголовная и судно-гражданская власть не должна принадлежать церкви и несовместима с природой ее и как божественного установления, и как союза людей для религиозных целей» и наконец, в-третьих: что «церковь есть
царство не от
мира сего»…
Царство небесное, разумеется, не от
мира сего, а в небе, но в него входят не иначе как чрез церковь, которая основана и установлена на земле.
Подлинное же творчество человека должно в героическом усилии прорвать порабощающее
царство объективации, кончить роковой путь ее и выйти на свободу, к преображенному
миру, к
миру экзистенциальной субъективности и духовности, то есть подлинности, к
царству человечности, которая может быть лишь
царством богочеловечности.
Но и это
царство очень несовершенной свободы кончается, ее нет уже на Западе,
мир все более порабощается духом Великого Инквизитора.
Без творческого подъема нельзя было бы вынести
царства мещанства, в которое погружен
мир.
Я, очевидно, был «мистическим анархистом» в другом смысле, и тип мистического анархиста того времени мне был чужд, Я и сейчас мистический анархист в том смысле, что Бог для меня есть прежде всего свобода и Освободитель от плена
мира,
Царство Божье есть
царство свободы и безвластия.
И утешение может быть связано не с верой в русского мужика, как у Герцена, а с благой вестью о наступлении
Царства Божьего, с верой в существование иного
мира, иного порядка бытия, который должен означать радикальное преображение этого
мира.
Это значит, что в этом
мире нет еще
Царства Божьего,
Царство Божье ожидается и к нему лишь идут.
То было искание преображения
мира и
Царства Божьего.
«Мыслью о Христовом
царстве не от
мира сего мы пользуемся только для своего нечеловеколюбивого, ленивого и малодушного безучастия к труждающимся и обремененным в сем
мире».
Анархизм нужно оценивать иначе, как русское отвержение соблазна
царства этого
мира.
Некоторые склонны объяснять это ожидание конца
мира предчувствием конца русской империи, русского
царства, которое почиталось священным.
Царство же Божье есть преображение
мира, не только преображение индивидуального человека, но также преображение социальное и космическое.
Русские устремлены не к
царству этого
мира, они движутся не волей к власти и могуществу.
Он обличает историческое христианство, историческую церковь в приспособлении заветов Христа к закону этого
мира, в замене
Царства Божьего
царством кесаря, в измене закону Бога.
Когда Достоевский говорил, что красота спасет
мир, он имел в виду преображение
мира, наступление
Царства Божьего.
Церковь не есть
Царство Божье, церковь явилась в истории и действовала в истории, она не означает преображения
мира, явления нового неба и новой земли.
Но принципиальное отношение к
царству кесаря в Евангелии определяется отвержением искушения
царством этого
мира.
Но за всеми этими различаемыми течениями скрыта общая русская православная религиозность, выработавшая тип русского человека с его недовольством этим
миром, с его душевной мягкостью, с его нелюбовью к могуществу этого
мира, с его устремленностью к
миру иному, к концу, к
Царству Божьему.
Христианское откровение есть откровение эсхатологическое, откровение о конце этого
мира, о
Царстве Божьем.
Историческое христианство, историческая церковь означают, что
Царство Божье не наступило, означают неудачу, приспособление христианского откровения к
царству этого
мира.
Человечество должно было пройти все стадии первоначального, естественного откровения, пережить языческий политеизм, индийское мироотрицание и иудейское единобожие, должно было достигнуть высших ступеней философского самосознания в Греции и совершить полные предчувствий греческие мистерии, должно было устроиться римское всемирное
царство, объединяющее человечество в мировой культуре, чтобы
мир созрел для явления Христа, чтобы тоскующее, жаждущее человечество увидело Логос во плоти.
Христианская история была прохождением через ряд искушений, тех дьявольских искушений, которые были отвергнуты Христом в пустыне: искушением
царством этого
мира, искушением чудом и искушением хлебами.
Византийское, теократическое
царство было тем же соблазном языческого
царства этого
мира, которое господствует везде, где
мир не сливается с Богом.
В душе
мира совершается сдвиг в сторону
царства свободы и благодати.