Неточные совпадения
Царство обыденности, das Man, есть порождение грехопадения, есть
мир падший.
Так совершает Евангелие прорыв из морали нашего
мира,
мира падшего и основанного на различении добра и зла, к морали потусторонней, противоположной закону этого
мира, морали райской, морали
Царства Божьего.
Мораль
Царства Божьего оказывается непохожей на мораль
мира падшего, находящегося по сю сторону добра и зла.
Но вся жизнь
мира основана на том, что прежде всего ищут «это все», то, что должно «приложиться», а не «
Царство Божье».
И этика, мораль нашего
мира, ищет совсем не
Царства Божьего, а ищет оправдания законом.
Нельзя думать о спасении своей души, это есть ложное духовное состояние, небесный утилитаризм, думать можно только об осуществлении высших ценностей жизни, о
Царстве Божьем для всех существ, не только для людей, но и для всего
мира, т. е. думать о Боге, а не о себе.
Евангелие открывает абсолютную жизнь
Царства Божьего, и в нем все оказывается непохожим на относительную жизнь
мира.
Оно призывает к пробуждению и возрождению духовной жизни, к новому рождению, к врастанию в
Царство Божье, а не к внешним делам в
мире социальном.
Царство Христово не от
мира сего.
Творчество нужно для
Царства Божьего, для дела Божьего в
мире, но совсем не нужно для личного спасения.
Государство принадлежит греховному
миру, и оно ни в чем не походит на
Царство Божье, где все по-иному.
Но совершенную жизнь,
Царство Божье можно мыслить лишь анархически, что и есть апофатическое мышление о
Царстве Божьем, единственное истинное, в котором устраняется всякое сходство с
царством кесаря, с
царством этого
мира и достигается отрешенность.
Поэтому прямолинейный нравственный абсолютизм неуловим, для него нельзя найти места, он неуместен ни в греховном
мире, ни в
Царстве Божьем.
Все переходит в
мир фантазмов, в отвлеченно-бумажное и отвлеченно-цифровое
царство.
Греховность человеческой природы не допускает только возможности совершенного и абсолютного по своему значению социального строя, т. е. наступления
Царства Божьего на этой земле и в этом времени, до преображения
мира.
Совершенное общество мыслимо лишь в совершенном космосе, как преображение
мира, как новая земля и новое небо, как Новый Иерусалим, как наступление
Царства Божьего, но не как политическое и социальное устроение в условиях нашей земли и нашего времени.
Если бы не было деторождения в этом
мире, то половое соединение превратилось бы в
царство разврата.
Невозможно примириться с тем, что Бог мог сотворить
мир и человека, предвидя ад, что он мог предопределить ад из идеи справедливости, что он потерпит ад как особый круг дьявольского бытия наряду с
Царством Божьим.
Ад, как объективная сфера, есть порождение того направления нравственной воли, которое резко делит
мир на два лагеря, на лагерь «добрых» и лагерь «злых», на два
царства, которые и завершаются раем и адом.
Но если
Царство Божье вне времени, в вечности, то нельзя относить его исключительно к концу
мира, ибо конец мыслится во времени.
Между мной и вечностью, т. е. достижением
Царства Божьего, не лежит то длительное время, которое остается еще до конца
мира.
Но
Царство Божье совсем не есть
царство посюстороннего добра, оно есть
царство сверхдобра, в котором результат и испытания свободы имеет иные образы, чем образы в
мире сем.
Отрывание человека от человека и человека от космоса есть результат первородного греха, и невозможно переносить этот результат греха на дело спасения, невозможно вносить в образ
Царства Божьего образ греховного
мира.
Неточные совпадения
Падало
царство Татьяны Марковны, пустел дом, похищено ее заветное, дорогое сокровище, ее гордость, ее жемчужина! Она одна бродила будто по развалинам. Опустела и душа у ней! Дух
мира, гордости, благоденствия покинул счастливый уголок.
Мужчины, одни, среди дел и забот, по лени, по грубости, часто бросая теплый огонь, тихие симпатии семьи, бросаются в этот
мир всегда готовых романов и драм, как в игорный дом, чтоб охмелеть в чаду притворных чувств и дорого купленной неги. Других молодость и пыл влекут туда, в
царство поддельной любви, со всей утонченной ее игрой, как гастронома влечет от домашнего простого обеда изысканный обед искусного повара.
Жизнь красавицы этого
мира или «тряпичного
царства», как называл его Райский, — мелкий, пестрый, вечно движущийся узор: визиты в своем кругу, театр, катанье, роскошные до безобразия завтраки и обеды до утра, и ночи, продолжающиеся до обеда. Забота одна — чтоб не было остановок от пестроты.
Возделанные поля, чистота хижин, сады, груды плодов и овощей, глубокий
мир между людьми — все свидетельствовало, что жизнь доведена трудом до крайней степени материального благосостояния; что самые заботы, страсти, интересы не выходят из круга немногих житейских потребностей; что область ума и духа цепенеет еще в сладком, младенческом сне, как в первобытных языческих пастушеских
царствах; что жизнь эта дошла до того рубежа, где начинается
царство духа, и не пошла далее…
Не слабой и маленькой, а сильной и большой победит она соблазн
царства этого
мира.