Неточные совпадения
Да тут беда подсунулась:
Абрам Гордеич Ситников,
Господский управляющий,
Стал крепко докучать:
«
Ты писаная кралечка,
Ты наливная ягодка…»
— Отстань, бесстыдник! ягодка,
Да бору не того! —
Укланяла золовушку,
Сама нейду на барщину,
Так в избу прикатит!
В сарае, в риге спрячуся —
Свекровь оттуда вытащит:
«Эй, не шути с огнем!»
—
Гони его, родимая,
По шее! — «А не хочешь
тыСолдаткой быть?» Я к дедушке:
«Что делать? Научи...
— Нет! мне с правдой дома сидеть не приходится! потому она, правда-матушка, непоседлива!
Ты глядишь: как бы в избу да на полати влезти, ан она, правда-матушка, из избы вон
гонит… вот что!
— Что это за бессмыслица! — говорил Степан Аркадьич, узнав от приятеля, что его
выгоняют из дому, и найдя Левина в саду, где он гулял, дожидаясь отъезда гостя. — Mais c’est ridicule! [Ведь это смешно!] Какая
тебя муха укусила? Mais c’est du dernier ridicule! [Ведь это смешно до последней степени!] Что же
тебе показалось, если молодой человек…
За что же
ты, Пречистая Божья Матерь, за какие грехи, за какие тяжкие преступления так неумолимо и беспощадно
гонишь меня?
— Я его мало знаю. И не люблю. Когда меня
выгнали из гимназии, я думал, что это по милости Дронова, он донес на меня. Даже спросил недавно: «
Ты донес?» — «Нет», — говорит. — «Ну, ладно. Не
ты, так — не
ты. Я спрашивал из любопытства».
—
Ты — видишь, я все молчу, — слышал он задумчивый и ровный голос. — Мне кажется, что, если б я говорила, как думаю, это было бы… ужасно! И смешно. Меня
выгнали бы. Наверное —
выгнали бы. С Диомидовым я могу говорить обо всем, как хочу.
Красавина. Теперь «сделай милостью», а давеча так из дому
гнать!
Ты теперь весь в моей власти, понимаешь
ты это? Что хочу, то с
тобой и сделаю. Захочу — прощу, захочу — под уголовную подведу. Засудят
тебя и зашлют, куда Макар телят не гонял.
Бальзаминов. Вот
ты сердиться-то умеешь, а каково мне было тогда, как меня из дому
выгнали? Вот так асаже!
—
Ты будешь получать втрое больше, — сказал он, — только я долго твоим арендатором не буду, — у меня свои дела есть. Поедем в деревню теперь, или приезжай вслед за мной. Я буду в имении Ольги: это в трехстах верстах, заеду и к
тебе,
выгоню поверенного, распоряжусь, а потом являйся сам. Я от
тебя не отстану.
— Ах
ты: а еще дока! Куда он съедет? Его не
выгонишь теперь.
— Да, безусловно. Что бы
ты ни сделала со мной, какую бы роль ни дала мне — только не
гони с глаз — я всё принимаю…
— Вот, Борюшка, мы
выгнали Нила Андреича, а он бы
тебе на это отвечал как следует. Я не сумею. Я знаю только, что
ты дичь городишь, да: не погневайся! Это новые правила, что ли?
Ну, просто не
гони меня, дай мне иногда быть с
тобой, слышать
тебя, наслаждаться и мучиться, лишь бы не спать, а жить: я точно деревянный теперь!
— Вот как: кто ж ему позволит
выгнать! Что, если бы все помещики походили на
тебя!
— С
тобой случилось что-нибудь,
ты счастлива и захотела брызнуть счастьем на другого: что бы ни было за этим, я все принимаю, все вынесу — но только позволь мне быть с
тобой, не
гони, дай остаться…
— Что мне за дело? — с нетерпением сказал Райский, отталкивая книги… —
Ты точно бабушка: та лезет с какими-то счетами, этот с книгами! Разве я за тем приехал, чтобы вы меня со света
гнали?
— Что? — повторила она, — молод
ты, чтоб знать бабушкины проступки. Уж так и быть, изволь, скажу: тогда откупа пошли, а я вздумала велеть пиво варить для людей, водку
гнали дома, не много, для гостей и для дворни, а все же запрещено было; мостов не чинила… От меня взятки-то гладки, он и озлобился, видишь! Уж коли кто несчастлив, так, значит, поделом. Проси скорее прощения, а то пропадешь, пойдет все хуже… и…
—
Ты хозяин, так как же не вправе?
Гони нас вон: мы у
тебя в гостях живем — только хлеба твоего не едим, извини… Вот, гляди, мои доходы, а вот расходы…
— Уеду, не
гони, — с принужденной улыбкой сказал он, — но
ты можешь облегчить мне тяжесть, и даже ускорить этот отъезд…
—
Тебя никто не
гонит замуж, Надя.
— Ну, уж это
ты врешь, — заметил Веревкин. —
Выгонять — она
тебя действительно
выгоняла, а чтобы целовать
тебя… Это нужно совсем без головы быть!
Ведь если бы светлейший князь Михайло Илларионович не
выгнал Бонапартишки, ведь
тебя бы теперь какой-нибудь мусье палкой по маковке колотил.
Только тут студенты замечают ее и раскланиваются, и в тот же миг уводят с собою своего профессора; его сборы были слишком недолги, он все еще оставался в своем военном сюртуке, и она
гонит его, — «оттуда
ты ко мне?» говорит она, прощаясь.
— Скажи Кирилу Петровичу, чтоб он скорее убирался, пока я не велел его
выгнать со двора… пошел! — Слуга радостно побежал исполнить приказание своего барина; Егоровна всплеснула руками. «Батюшка
ты наш, — сказала она пискливым голосом, — погубишь
ты свою головушку! Кирила Петрович съест нас». — «Молчи, няня, — сказал с сердцем Владимир, — сейчас пошли Антона в город за лекарем». — Егоровна вышла.
Подружку? Нет, собачку.
Мани меня, когда ласкать захочешь,
Гони и бей, коль ласка надоест.
Без жалобы отстану, только взглядом
Слезящимся скажу
тебе, что я, мол,
Приду опять, когда поманишь.
— Смотри, после моей смерти братцы, пожалуй, наедут, — говорил он, — услуги предлагать будут, так
ты их от себя
гони!
— Уж коли
тебя из уездного суда за кляузы
выгнали, значит,
ты дока! — сказал он. — Переходи на службу ко мне, в убытке не будешь.
Дед, взявши за руку потихоньку, разбудил ее: «Здравствуй, жена! здорова ли
ты?» Та долго смотрела, выпуча глаза, и, наконец, уже узнала деда и рассказала, как ей снилось, что печь ездила по хате,
выгоняя вон лопатою горшки, лоханки, и черт знает что еще такое.
— Зачем
ты пришел сюда? — так начала говорить Оксана. — Разве хочется, чтобы
выгнала за дверь лопатою? Вы все мастера подъезжать к нам. Вмиг пронюхаете, когда отцов нет дома. О, я знаю вас! Что, сундук мой готов?
— Ишь
ты, какой роскошный! Уходи вон, таким транжирам денег не даю. — И
выгонит.
— Не ври… Ведь
ты знаешь, что твоя жена меня
выгнала вон из дому и еще намекнула, за кого она меня считает.
Писарь
выгнал Вахрушку с позором, а когда вернулся домой, узнал, что и стряпка Матрена отошла. Вот
тебе и новые порядки! Писарь уехал на мельницу к Ермилычу и с горя кутил там целых три дня.
— Я его бранила всю дорогу… да, — шептала она, глотая слезы. — Я только дорогой догадалась, как он смеялся и надо мной и над
тобой. Что ж, пусть смеются, — мне все равно. Мне некуда идти, Галактион. У меня вся душа выболела. Я буду твоей кухаркой, твоей любовницей, только не
гони меня.
Эх
ты, Марьюшка, кровь татарская,
Ой
ты, зла-беда христианская!
А иди, ино, по своем пути —
И стезя твоя и слеза твоя!
Да не тронь хоть народа-то русского,
По лесам ходи да мордву зори,
По степям ходи, калмыка
гони!..
— Зачем же
ты меня
гонишь? — спросила девочка своим чистым и простодушно-удивленным голосом.
Иванов
гонит его вон, — он возражает: «Что
ты кричишь-то?
— Ишь, пьяный из кабака,
выгнать тебя надо! — в негодовании повторила Дарья Алексеевна.
— Я еще у себя хозяйка, захочу, еще
тебя в толчки
выгоню.
—
Ты бы, Родион Потапыч, и то
выгнал Оксюху-то, — советовал подручный штейгер. — Негожее дело, когда бабий дух заведется в таком месте… Не модель, одним словом.
— Ах, боже мой… Вот так роденьку Бог дал!.. — удивлялся Мыльников, распоясываясь. — Я сломя голову к
тебе из Балчугов
гоню, а она меня вон каким шампанским встретила…
— Какой
тебе выдел, полоумная башка?..
Выгоню на улицу в чем мать родила, вот и выдел
тебе. По миру пойдешь с ребятами…
— Никто
тебя не
гонит, с чего
ты взяла?
— Я
тебя и не
гоню, а только, как, значит, родительская воля.
— Мастерица
ты такая! — говорила Марина Абрамовна, рассматривая чистую строчку, которую
гнала Лиза на отцовской рубашке, бескорыстно помогая в этой работе Неониле Семеновне.
— Вот
ты все толкуешь, сестра, о справедливости, а и сама тоже несправедлива. Сонечке там или Зиночке все в строку, даже гусаров. Ведь не
выгонять же молодых людей.
— Слушай, Коля, это твое счастье, что
ты попал на честную женщину, другая бы не пощадила
тебя. Слышишь ли
ты это? Мы, которых вы лишаете невинности и потом
выгоняете из дома, а потом платите нам два рубля за визит, мы всегда — понимаешь ли
ты? — она вдруг подняла голову, — мы всегда ненавидим вас и никогда не жалеем!
— Нет, ни за что не пойду, — сказал я, цепляясь за его сюртук. — Все ненавидят меня, я это знаю, но, ради бога,
ты выслушай меня, защити меня или
выгони из дома. Я не могу с ним жить, он всячески старается унизить меня, велит становиться на колени перед собой, хочет высечь меня. Я не могу этого, я не маленький, я не перенесу этого, я умру, убью себя. Он сказал бабушке, что я негодный; она теперь больна, она умрет от меня, я… с… ним… ради бога, высеки… за… что… му…чат.
— Ну, и смотри, как хочешь, кто
тебе мешает!.. Кланяйся господам директорам и инспекторам, которые
выгнали было
тебя из гимназии; они все ведь из подмосковского племени.
«Мой дорогой друг, Поль!.. Я была на похоронах вашего отца, съездила испросить у его трупа прощение за любовь мою к
тебе: я слышала, он очень возмущался этим… Меня, бедную, все, видно,
гонят и ненавидят, точно как будто бы уж я совсем такая ужасная женщина! Бог с ними, с другими, но я желаю возвратить если не любовь твою ко мне, то, по крайней мере, уважение, в котором
ты, надеюсь, и не откажешь мне, узнав все ужасы, которые я перенесла в моей жизни… Слушай...
— Зачем?.. На кой черт? Чтобы в учителя прислали; а там продержат двадцать пять лет в одной шкуре, да и
выгонят, — не годишься!.. Потому
ты таблицу умножения знаешь, а мы на место
тебя пришлем нового, молодого, который таблицы умножения не знает!