Неточные совпадения
— Употребите ваше влияние
на нее, сделайте, чтоб она
написала. Я не хочу и
почти не могу говорить с нею про это.
Он скептик и матерьялист, как все
почти медики, а вместе с этим поэт, и не
на шутку, — поэт
на деле всегда и часто
на словах, хотя в жизнь свою не
написал двух стихов.
Еще предвижу затрудненья:
Родной земли спасая
честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своем родном,
Итак,
писала по-французски…
Что делать! повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски,
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.
Почти месяц после того, как мы переехали в Москву, я сидел
на верху бабушкиного дома, за большим столом и
писал; напротив меня сидел рисовальный учитель и окончательно поправлял нарисованную черным карандашом головку какого-то турка в чалме. Володя, вытянув шею, стоял сзади учителя и смотрел ему через плечо. Головка эта была первое произведение Володи черным карандашом и нынче же, в день ангела бабушки, должна была быть поднесена ей.
Соня прямо
писала, что он, особенно вначале, не только не интересовался ее посещениями, но даже
почти досадовал
на нее, был несловоохотлив и даже груб с нею, но что под конец эти свидания обратились у него в привычку и даже чуть не в потребность, так что он очень даже тосковал, когда она несколько дней была больна и не могла посещать его.
Но мало-помалу между ними и Соней завязались некоторые более близкие отношения: она
писала им письма к их родным и отправляла их
на почту.
Все ее поведение представляло ряд несообразностей; единственные письма, которые могли бы возбудить справедливые подозрения ее мужа, она
написала к человеку
почти ей чужому, а любовь ее отзывалась печалью: она уже не смеялась и не шутила с тем, кого избирала, и слушала его и глядела
на него с недоумением.
— Это — не вышло. У нее, то есть у жены, оказалось множество родственников, дядья — помещики, братья — чиновники, либералы, но и то потому, что сепаратисты, а я представитель угнетающей народности, так они
на меня… как шмели, гудят, гудят! Ну и она тоже. В общем она — славная. Первое время даже грустные письма
писала мне в Томск. Все-таки я
почти три года жил с ней. Да. Ребят — жалко. У нее — мальчик и девочка, отличнейшие! Мальчугану теперь — пятнадцать, а Юле — уже семнадцать. Они со мной жили дружно…
— И, наконец, меня зовут Петр Усов, а не Руссов и не Петрусов, как они
пишут на конвертах. Эта небрежность создает для меня излишние хлопоты с
почтой.
Бальзаминов. Я не смел-с. А ежели вы так снисходительны, то я первым долгом
почту написать вам даже нынче. А вы мне
напишете на ответ-с?
Обломов стал было делать возражения, но Штольц
почти насильно увез его к себе,
написал доверенность
на свое имя, заставил Обломова подписать и объявил ему, что он берет Обломовку
на аренду до тех пор, пока Обломов сам приедет в деревню и привыкнет к хозяйству.
Он без церемонии
почти вывел бабушку и Марфеньку, которые пришли было поглядеть. Егорка, видя, что барин начал
писать «патрет», пришел было спросить, не отнести ли чемодан опять
на чердак. Райский молча показал ему кулак.
О многих «страшных» минутах я подробно
писал в своем путевом журнале, но
почти не упомянул об «опасных»: они не сделали
на меня впечатления, не потревожили нерв — и я забыл их или, как сказал сейчас, прозевал испугаться, оттого, вероятно, прозевал и описать. Упомяну теперь два-три таких случая.
В отеле в час зазвонили завтракать. Опять разыгрался один из существенных актов дня и жизни. После десерта все двинулись к буфету, где, в черном платье, с черной сеточкой
на голове, сидела Каролина и с улыбкой наблюдала, как смотрели
на нее. Я попробовал было подойти к окну, но места были ангажированы, и я пошел
писать к вам письма, а часа в три отнес их сам
на почту.
И вот чему удивляться надо: бывали у нас и такие помещики, отчаянные господа, гуляки записные, точно; одевались
почитай что кучерами и сами плясали,
на гитаре играли, пели и пили с дворовыми людишками, с крестьянами пировали; а ведь этот-то, Василий-то Николаич, словно красная девушка: все книги читает али
пишет, а не то вслух канты произносит, — ни с кем не разговаривает, дичится, знай себе по саду гуляет, словно скучает или грустит.
Переписка продолжалась еще три — четыре месяца, — деятельно со стороны Кирсановых, небрежно и скудно со стороны их корреспондента. Потом он и вовсе перестал отвечать
на их письма; по всему видно было, что он только хотел передать Вере Павловне и ее мужу те мысли Лопухова, из которых составилось такое длинное первое письмо его, а исполнив эту обязанность,
почел дальнейшую переписку излишнею. Оставшись раза два — три без ответа, Кирсановы поняли это и перестали
писать.
Это были люди умные, образованные, честные, состарившиеся и выслужившиеся «арзамасские гуси»; они умели
писать по-русски, были патриоты и так усердно занимались отечественной историей, что не имели досуга заняться серьезно современностью Все они
чтили незабвенную память Н. М. Карамзина, любили Жуковского, знали
на память Крылова и ездили в Москве беседовать к И. И. Дмитриеву, в его дом
на Садовой, куда и я езживал к нему студентом, вооруженный романтическими предрассудками, личным знакомством с Н. Полевым и затаенным чувством неудовольствия, что Дмитриев, будучи поэтом, — был министром юстиции.
— Она умна, — повторял он, — мила, образованна,
на нашего брата и не посмотрит. Ах, боже мой, — прибавил он, вдруг обращаясь ко мне, — вот чудесная мысль, поддержите
честь вятского общества, поволочитесь за ней… ну, знаете, вы из Москвы, в ссылке, верно,
пишете стихи, — это вам с неба подарок.
Утром Матвей подал мне записку. Я
почти не спал всю ночь, с волнением распечатал я ее дрожащей рукой. Она
писала кротко, благородно и глубоко печально; цветы моего красноречия не скрыли аспика, [аспида (от фр. aspic).] в ее примирительных словах слышался затаенный стон слабой груди, крик боли, подавленный чрезвычайным усилием. Она благословляла меня
на новую жизнь, желала нам счастья, называла Natalie сестрой и протягивала нам руку
на забвение прошедшего и
на будущую дружбу — как будто она была виновата!
И Иван Федорович изумился, когда она
почти подняла его
на руках, как бы не доверяя, та ли это тетушка, которая
писала к нему о своей дряхлости и болезни.
Почти полвека стояла зрячая Фемида, а может быть, и до сего времени уцелела как памятник старины в том же виде. Никто не обращал внимания
на нее, а когда один газетный репортер
написал об этом заметку в либеральную газету «Русские ведомости», то она напечатана не была.
— Греческий язык
писал… Милый наш родственник, значит, Харченко. Он
на почте заказным письмом отправлял статью, — ну, и вызнали, куда и прочее. И что только человеку нужно? А главное, проклятый хохол всю нашу фамилию осрамил… Добрые люди будут пальцами указывать.
— Ну, еще бы! Вам-то после… А знаете, я терпеть не могу этих разных мнений. Какой-нибудь сумасшедший, или дурак, или злодей в сумасшедшем виде даст пощечину, и вот уж человек
на всю жизнь обесчещен, и смыть не может иначе как кровью, или чтоб у него там
на коленках прощенья просили. По-моему, это нелепо и деспотизм.
На этом Лермонтова драма «Маскарад» основана, и — глупо, по-моему. То есть, я хочу сказать, ненатурально. Но ведь он ее
почти в детстве
писал.
Он погордился, погорячился; произошла перемена губернского начальства в пользу врагов его; под него подкопались, пожаловались; он потерял место и
на последние средства приехал в Петербург объясняться; в Петербурге, известно, его долго не слушали, потом выслушали, потом отвечали отказом, потом поманили обещаниями, потом отвечали строгостию, потом велели ему что-то
написать в объяснение, потом отказались принять, что он
написал, велели подать просьбу, — одним словом, он бегал уже пятый месяц, проел всё; последние женины тряпки были в закладе, а тут родился ребенок, и, и… «сегодня заключительный отказ
на поданную просьбу, а у меня
почти хлеба нет, ничего нет, жена родила.
— Это была такая графиня, которая, из позору выйдя, вместо королевы заправляла, и которой одна великая императрица в собственноручном письме своем «ma cousine»
написала. Кардинал, нунций папский, ей
на леве-дю-руа (знаешь, что такое было леве-дю-руа?) чулочки шелковые
на обнаженные ее ножки сам вызвался надеть, да еще, за
честь почитая, — этакое-то высокое и святейшее лицо! Знаешь ты это? По лицу вижу, что не знаешь! Ну, как она померла? Отвечай, коли знаешь!
В фельетоне одной из газет известный уже нам мусье Жюль сообщал своим читателям «горестную новость»: прелестная, очаровательная москвитянка, —
писал он, — одна из цариц моды, украшение парижских салонов, Madame de Lavretzki скончалась
почти внезапно, — и весть эта, к сожалению, слишком верная, только что дошла до него, г-на Жюля.
Как вам понравилась причина отказа Мих. Александровичу? Если б не он сам мне
написал, я бы не поверил. Я
почти предсказывал Фонвизину, что его не пустят, если он сам не
напишет форменного письма со всеми условленными фразами; я видел образчик этого у С. Г. Болконского], которому Александр Раевский его прислал. Ужасно
на это решиться…
Почта привезла мне письмо от Annette, где она говорит, что мой племянник Гаюс вышел в отставку и едет искать золото с кем-то в компании. 20 февраля он должен был выехать; значит, если вздумает ко мне заехать, то
на этой неделе будет здесь. Мне хочется с ним повидаться, прежде нежели
написать о нашем переводе; заронилась мысль, которую, может быть, можно будет привести в исполнение. Басаргин вам объяснит, в чем дело.
Премилое получил письмо от почтенного моего Егора Антоновича; жалею, что не могу тебе дать прочесть.
На листе виньетка, изображающая Лицей и дом директорский с садом. Мильон воспоминаний при виде этих мест! — С будущей
почтой поговорю с ним. До сих пор не
писал еще к Розену и не отвечал Елизавете Петровне.
Официальные мои письма все, кажется, к вам ходят через Петербург — с будущей
почтой буду отвечать Сергею Григорьевичу,
на днях получил его листок от 25 — го числа [Много писем С. Г. Волконского к Пущину за 1840–1843, 1855 гг., характеризующих их взаимную сердечную дружбу и глубокое, искреннее уважение — в РО (ф. 243 и Фв. III, 35), в ЦГИА (ф. 279, оп. I, № 254 и 255), за 1842, 1854 и 1857 гг. напечатаны в сборниках о декабристах.] — он в один день с вами
писал, только другой дорогой.
Поводом к этой переписке, без сомнения, было перехваченное
на почте письмо Пушкина, но кому именно писанное — мне неизвестно; хотя об этом письме Нессельроде и не упоминает, а просто
пишет, что по дошедшим до императора сведениям о поведении и образе жизни Пушкина в Одессе его величество находит, что пребывание в этом шумном городе для молодого человека во многих отношениях вредно, и потому поручает спросить его мнение
на этот счет.
Встреть моего писателя такой успех в пору его более молодую, он бы сильно его порадовал; но теперь, после стольких лет
почти беспрерывных душевных страданий, он как бы отупел ко всему — и удовольствие свое выразил только тем, что принялся сейчас же за свой вновь начатый роман и стал его
писать с необыкновенной быстротой; а чтобы освежаться от умственной работы, он придумал ходить за охотой — и это
на него благотворно действовало: после каждой такой прогулки он возвращался домой здоровый, покойный и
почти счастливый.
Через неделю, когда доктор очень уж стал опасаться за жизнь больного, она расспросила людей, кто у Павла Михайлыча ближайшие родственники, — и когда ей сказали, что у него всего только и есть сестра — генеральша Эйсмонд, а Симонов, всегда обыкновенно отвозивший письма
на почту, сказал ей адрес Марьи Николаевны, Катишь не преминула сейчас же
написать ей письмо и изложила его весьма ловко.
О своем намерении поступить в актеры (до того оно сильно запало ему в голову) Вихров даже
написал Мари, спрашивая ее, — должен ли он этого желать и следует ли ему о том хлопотать; и в ответ
на это получил
почти грозное послание от Мари.
— Позвольте, я сам буду допрашивать и
писать, — сказал он,
почти насильно вырывая у Миротворского перо и садясь
писать: во-первых, в осмотре он
написал, что подлобники хотя и были раскиданы, но домовладелец объяснил, что они у него всегда так лежат, потому что
на них молятся его домашние, что ладаном хотя и пахнуло, но дыма, который бы свидетельствовал о недавнем курении, не было, — в потолке две тесины, по показанию хозяина, были не новые.
Вихров, проводив гостей, начал себя чувствовать очень нехорошо. Он лег в постель; но досада и злоба, доходящие
почти до отчаяния, волновали его. Не
напиши Мари ему спасительных слов своих, что приедет к нему, — он, пожалуй, бог знает
на что бы решился.
— Но нас ведь сначала, — продолжала Юлия, — пока вы не
написали к Живину, страшно напугала ваша судьба: вы человека вашего в деревню прислали, тот и рассказывал всем
почти, что вы что-то такое в Петербурге про государя, что ли, говорили, — что вас схватили вместе с ним, посадили в острог, — потом, что вас с кандалами
на ногах повезли в Сибирь и привезли потом к губернатору, и что тот вас
на поруки уже к себе взял.
Оставаясь
почти целые дни один-одинешенек, он передумал и перемечтал обо всем; наконец, чтобы чем-нибудь себя занять, вздумал сочинять повесть и для этого сшил себе толстую тетрадь и прямо
на ней
написал заглавие своему произведению: «Чугунное кольцо».
«
Пишу к вам
почти дневник свой. Жандарм меня прямо подвез к губернаторскому дому и сдал сидевшему в приемной адъютанту под расписку; тот сейчас же донес обо мне губернатору, и меня ввели к нему в кабинет. Здесь я увидел стоящего
на ногах довольно высокого генерала в очках и с подстриженными усами. Я всегда терпеть не мог подстриженных усов, и почему-то мне кажется, что это делают только люди весьма злые и необразованные.
Он выжил уже
почти год в изгнании, в известные сроки
писал к отцу почтительные и благоразумные письма и наконец до того сжился с Васильевским, что когда князь
на лето сам приехал в деревню (о чем заранее уведомил Ихменевых), то изгнанник сам стал просить отца позволить ему как можно долее остаться в Васильевском, уверяя, что сельская жизнь — настоящее его назначение.
Лаптев лениво смеется, и если бы бесцветные «
почти молодые люди» видели эту улыбку, они мучительно бы перевернулись в своих постелях, а Перекрестов
написал бы целый фельетон
на тему о значении случайных фаворитов в развитии русского горного дела.
— Я сидел тут,
писал и — как-то окис, заплесневел
на книжках и цифрах.
Почти год такой жизни — это уродство. Я ведь привык быть среди рабочего народа, и, когда отрываюсь от него, мне делается неловко, — знаете, натягиваюсь я, напрягаюсь для этой жизни. А теперь снова могу жить свободно, буду с ними видеться, заниматься. Вы понимаете — буду у колыбели новорожденных мыслей, пред лицом юной, творческой энергии. Это удивительно просто, красиво и страшно возбуждает, — делаешься молодым и твердым, живешь богато!
Я
на секунду провинчен серыми, холодными буравчиками глаз. Не знаю, увидел ли он во мне, что это (
почти) правда, или у него была какая-то тайная цель опять
на время пощадить меня, но только он
написал записочку, отдал ее одному из державших меня — и я снова свободен, т. е., вернее, снова заключен в стройные, бесконечные, ассирийские ряды.
— А вот слушай. Удумали мы это таким манером, что тебя в уезде никто не знает, ну, и быть тебе, стало быть, заместо губернского чиновника… Мы и указ такой
напишем, чтоб ему, то есть, предъявить. А чтоб ему сумненья насчет тебя не было, так и солдата такого приговорили, который будет при тебе вместо рассыльного… Только ты смотри, не обмани нас! это дело
на чести делай: что даст — всё чтобы поровну!
Почти всегда серьезные привязанности являются в женщинах результатом того, что их завлекали, обманывали надеждами, обещаниями, — ну и в таком случае мы, благодаря бога, не древние, не можем безнаказанно допускать амуру
писать клятвы
на воде.
Она обвила его руками и начала целовать в темя, в лоб, в глаза. Эти искренние ласки, кажется, несколько успокоили Калиновича. Посадив невдалеке от себя Настеньку, он сейчас же принялся
писать и занимался
почти всю ночь.
На другой день от него была отправлена в Петербург эстафета и куча писем. По всему было видно, что он чего-то сильно опасался и принимал против этого всевозможные меры.
(Данте, «Ад»).]
написал бы я
на въездных сюда воротах для честных бедняков!» — заключил он и пошел в свой нумер,
почти не чувствуя, как брызгал ему в лицо дождик, заползал даже за галстук, и что новые полусапожки его промокли насквозь.
— Господин начальник губернии теперь
пишет, — начал Забоков, выкладывая по пальцам, — что я человек пьяный и характера буйного; но, делая извет этот, его превосходительство, вероятно, изволили забыть, что каждый раз при проезде их по губернии я пользовался счастьем принимать их в своем доме и удостоен даже был
чести иметь их восприемником своего младшего сына; значит, если я доподлинно человек такой дурной нравственности, то каким же манером господин начальник губернии мог приближать меня к своей персоне
на такую дистанцию?
— Пожалуйста, monsieur Калинович, не забывайте меня. Когда-нибудь
на целый день; мы с вами
на свободе поговорим,
почитаем. Не
написали ли вы еще чего-нибудь? Привезите с собою, пожалуйста, — сказала она.
— Нет, нет, нет, ради бога, не говорите ей пока ничего, — торопливо,
почти с испугом произнес Санин. — Подождите… я вам скажу, я вам
напишу… а вы до тех пор не решайтесь ни
на что… подождите!