Неточные совпадения
А Степан Аркадьич был не только человек честный (без ударения), но он был че́стный человек (с ударением), с тем особенным значением, которое в Москве имеет это слово, когда говорят: че́стный деятель, че́стный
писатель, че́стный журнал, че́стное учреждение, че́стное направление,
и которое означает не только то, что человек или учреждение не бесчестны, но
и то, что они способны при случае подпустить шпильку правительству.
Она пишет детскую книгу
и никому не говорит про это, но мне читала,
и я давал рукопись Воркуеву… знаешь, этот издатель…
и сам он
писатель, кажется.
— Я не могу вполне с этим согласиться, — отвечал Алексей Александрович. — Мне кажется, что нельзя не признать того, что самый процесс изучения форм языков особенно благотворно действует на духовное развитие. Кроме того, нельзя отрицать
и того, что влияние классических
писателей в высшей степени нравственное, тогда как, к несчастью, с преподаванием естественных наук соединяются те вредные
и ложные учения, которые составляют язву нашего времени.
Автор статьи был очень молодой
и больной фельетонист, очень бойкий как
писатель, но чрезвычайно мало образованный
и робкий в отношениях личных.
Левин нахмурился, холодно пожал руку
и тотчас же обратился к Облонскому. Хотя он имел большое уважение к своему, известному всей России, одноутробному брату
писателю, однако он терпеть не мог, когда к нему обращались не как к Константину Левину, а как к брату знаменитого Кознышева.
Потому что пора наконец дать отдых бедному добродетельному человеку, потому что праздно вращается на устах слово «добродетельный человек»; потому что обратили в лошадь добродетельного человека,
и нет
писателя, который бы не ездил на нем, понукая
и кнутом,
и всем чем ни попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что теперь нет на нем
и тени добродетели, а остались только ребра да кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека.
Почтмейстер вдался более в философию
и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы «Ночи»
и «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузена, [Юнговы «Ночи» — поэма английского поэта Э. Юнга (1683–1765) «Жалобы, или Ночные думы о жизни, смерти
и бессмертии» (1742–1745); «Ключ к таинствам натуры» (1804) — религиозно-мистическое сочинение немецкого
писателя К. Эккартсгаузена (1752–1803).] из которых делал весьма длинные выписки, но какого рода они были, это никому не было известно; впрочем, он был остряк, цветист в словах
и любил, как сам выражался, уснастить речь.
Все присутствующие изъявили желание узнать эту историю, или, как выразился почтмейстер, презанимательную для
писателя в некотором роде целую поэму,
и он начал так...
Не признаёт сего современный суд
и все обратит в упрек
и поношенье непризнанному
писателю; без разделенья, без ответа, без участья, как бессемейный путник, останется он один посреди дороги.
Но не таков удел,
и другая судьба
писателя, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно пред очами
и чего не зрят равнодушные очи, — всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая
и скучная дорога,
и крепкою силою неумолимого резца дерзнувшего выставить их выпукло
и ярко на всенародные очи!
Счастлив
писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих
и печальною своею действительностью, приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека, который из великого омута ежедневно вращающихся образов избрал одни немногие исключения, который не изменял ни разу возвышенного строя своей лиры, не ниспускался с вершины своей к бедным, ничтожным своим собратьям,
и, не касаясь земли, весь повергался
и в свои далеко отторгнутые от нее
и возвеличенные образы.
Можно сказать, что не столько радовался ученик, когда пред ним раскрывалась какая-<нибудь> труднейшая фраза
и обнаруживается настоящий смысл мысли великого
писателя, как радовался он, когда пред ним распутывалось запутаннейшее дело.
Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слез
и единодушного восторга взволнованных им душ; к нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя девушка с закружившеюся головою
и геройским увлечением; ему не позабыться в сладком обаянье им же исторгнутых звуков; ему не избежать, наконец, от современного суда, лицемерно-бесчувственного современного суда, который назовет ничтожными
и низкими им лелеянные созданья, отведет ему презренный угол в ряду
писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображенных героев, отнимет от него
и сердце,
и душу,
и божественное пламя таланта.
Впрочем, если слово из улицы попало в книгу, не
писатель виноват, виноваты читатели,
и прежде всего читатели высшего общества: от них первых не услышишь ни одного порядочного русского слова, а французскими, немецкими
и английскими они, пожалуй, наделят в таком количестве, что
и не захочешь,
и наделят даже с сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос
и картавя, по-английски произнесут, как следует птице,
и даже физиономию сделают птичью,
и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии; а вот только русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят для себя на даче избу в русском вкусе.
Губернаторша произнесла несколько ласковым
и лукавым голосом с приятным потряхиванием головы: «А, Павел Иванович, так вот как вы!..» В точности не могу передать слов губернаторши, но было сказано что-то исполненное большой любезности, в том духе, в котором изъясняются дамы
и кавалеры в повестях наших светских
писателей, охотников описывать гостиные
и похвалиться знанием высшего тона, в духе того, что «неужели овладели так вашим сердцем, что в нем нет более ни места, ни самого тесного уголка для безжалостно позабытых вами».
— Хе-хе! Остроумны, остроумны-с. Все-то замечаете! Настоящий игривый ум-с!
И самую-то комическую струну
и зацепите… хе-хе! Это ведь у Гоголя, из
писателей, говорят, эта черта была в высшей-то степени?
Писатель, счастлив ты, коль дар прямой имеешь:
Но если помолчать во время не умеешь
И ближнего ушей ты не жалеешь:
То ведай, что твои
и проза
и стихи
Тошнее будут всем Демьяновой ухи.
Я сама имением управляю,
и, представьте, у меня староста Ерофей — удивительный тип, точно Патфайндер [Патфайндер (следопыт) — герой романов «Кожаный чулок», «Следопыт», «Прерия», «Последний из могикан» американского
писателя Джеймса Фенимора Купера (1789–1851).]
— Здесь почти с буквальной точностью воспроизведены слова, сказанные о стихах А. С. Пушкина писателем-разночинцем Н. В. Успенским при его встрече с
И. С. Тургеневым в Париже в 1861 году.
(Библ.)] а об устрицах говорила не иначе, как с содроганием; любила покушать —
и строго постилась; спала десять часов в сутки —
и не ложилась вовсе, если у Василия Ивановича заболевала голова; не прочла ни одной книги, кроме «Алексиса, или Хижины в лесу», [«Алексис, или Хижина в лесу» — сентиментально-нравоучительный роман французского
писателя Дюкре-Дюминиля (1761–1819).
— Тут жил один
писатель, — сказал Клим
и — ужаснулся, поняв, как глупо сказал.
Клим искоса взглянул на мать, сидевшую у окна; хотелось спросить: почему не подают завтрак? Но мать смотрела в окно. Тогда, опасаясь сконфузиться, он сообщил дяде, что во флигеле живет
писатель, который может рассказать о толстовцах
и обо всем лучше, чем он, он же так занят науками, что…
Явился
писатель Никодим Иванович, тепло одетый в толстый, коричневый пиджак, обмотавший шею клетчатым кашне; покашливая в рукав, он ходил среди людей, каждому уступая дорогу
и поэтому всех толкал. Обмахиваясь веером, вошла Варвара под руку с Татьяной; спросив чаю, она села почти рядом с Климом, вытянув чешуйчатые ноги под стол. Тагильский торопливо надел измятую маску с облупившимся носом, а Татьяна, кусая бутерброд, сказала...
Писатель начал рассказывать о жизни интеллигенции тоном человека, который опасается, что его могут в чем-то обвинить. Он смущенно улыбался, разводил руками, называл полузнакомые Климу фамилии друзей своих
и сокрушенно добавлял...
Самгина сильно толкнули; это китаец, выкатив глаза, облизывая губы, пробивался к буфету. Самгин пошел за ним, посмотрел, как торопливо, жадно китаец выпил стакан остывшего чая
и, бросив на блюдо бутербродов грязную рублевую бумажку, снова побежал в залу. Успокоившийся
писатель, наливая пиво в стакан, внушал человеку в голубом кафтане...
Немая
и мягонькая, точно кошка, жена
писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она была беременна,
и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он был согласен с Лидией, которая резко сказала, что в беременных женщинах есть что-то грязное. Но теперь, после того как он увидел ее голые колени
и лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не было места брезгливости.
Если б Варвара была дома — хорошо бы позволить ей приласкаться. Забавно она вздрагивает, когда целуешь груди ее.
И — стонет, как ребенок во сне. А этот Гогин — остроумная шельма, «для пустой души необходим груз веры» — неплохо! Варвара, вероятно, пошла к Гогиным. Что заставляет таких людей, как Гогин, помогать революционерам? Игра, азарт, скука жизни?
Писатель Катин охотился, потому что охотились Тургенев, Некрасов. Наверное, Гогин пользуется успехом у модернизированных барышень, как парикмахер у швеек.
Писатель был страстным охотником
и любил восхищаться природой. Жмурясь, улыбаясь, подчеркивая слова множеством мелких жестов, он рассказывал о целомудренных березках, о задумчивой тишине лесных оврагов, о скромных цветах полей
и звонком пении птиц, рассказывал так, как будто он первый увидал
и услышал все это. Двигая в воздухе ладонями, как рыба плавниками, он умилялся...
Выпив водки, старый
писатель любил рассказывать о прошлом, о людях, с которыми он начал работать. Молодежь слышала имена литераторов, незнакомых ей,
и недоумевала, переглядывалась...
Пела она, размахивая пенсне на черном шнурке, точно пращой,
и пела так, чтоб слушатели поняли: аккомпаниатор мешает ей. Татьяна, за спиной Самгина, вставляла в песню недобрые словечки, у нее, должно быть, был неистощимый запас таких словечек,
и она разбрасывала их не жалея. В буфет вошли Лютов
и Никодим Иванович, Лютов шагал, ступая на пальцы ног, сафьяновые сапоги его мягко скрипели, саблю он держал обеими руками, за эфес
и за конец, поперек живота;
писатель, прижимаясь плечом к нему, ворчал...
— Это вопрос глубочайшего, общечеловеческого значения, — начинал он высоким, но несколько усталым
и тусклым голосом;
писатель Катин, предупреждающе подняв руку
и брови, тоже осматривал присутствующих взглядом, который красноречиво командовал...
Прислушиваясь к себе, Клим ощущал в груди, в голове тихую, ноющую скуку, почти боль; это было новое для него ощущение. Он сидел рядом с матерью, лениво ел арбуз
и недоумевал: почему все философствуют? Ему казалось, что за последнее время философствовать стали больше
и торопливее. Он был обрадован весною, когда под предлогом ремонта флигеля
писателя Катина попросили освободить квартиру. Теперь, проходя по двору, он с удовольствием смотрел на закрытые ставнями окна флигеля.
Во флигеле поселился веселый
писатель Нестор Николаевич Катин с женою, сестрой
и лопоухой собакой, которую он назвал Мечта. Настоящая фамилия
писателя была Пимов, но он избрал псевдоним, шутливо объясняя это так...
— Но бывает, что человек обманывается, ошибочно считая себя лучше, ценнее других, — продолжал Самгин, уверенный, что этим людям не много надобно для того, чтоб они приняли истину, доступную их разуму. — Немцы, к несчастию, принадлежат к людям, которые убеждены, что именно они лучшие люди мира, а мы, славяне, народ ничтожный
и должны подчиняться им. Этот самообман сорок лет воспитывали в немцах их
писатели, их царь, газеты…
Самгин все замедлял шаг, рассчитывая, что густой поток людей обтечет его
и освободит, но люди все шли, бесконечно шли, поталкивая его вперед. Его уже ничто не удерживало в толпе, ничто не интересовало; изредка все еще мелькали знакомые лица, не вызывая никаких впечатлений, никаких мыслей. Вот прошла Алина под руку с Макаровым, Дуняша с Лютовым, синещекий адвокат. Мелькнуло еще знакомое лицо, кажется, — Туробоев
и с ним один из модных
писателей, красивый брюнет.
Его раздражали непонятные отношения Лидии
и Макарова, тут было что-то подозрительное: Макаров, избалованный вниманием гимназисток, присматривался к Лидии не свойственно ему серьезно, хотя говорил с нею так же насмешливо, как с поклонницами его, Лидия же явно
и, порою, в форме очень резкой, подчеркивала, что Макаров неприятен ей. А вместе с этим Клим Самгин замечал, что случайные встречи их все учащаются, думалось даже: они
и флигель
писателя посещают только затем, чтоб увидеть друг друга.
Судорожно размахивая руками, краснея до плеч,
писатель рассказывал русскую историю, изображая ее как тяжелую
и бесконечную цепь смешных, подлых
и глупых анекдотов.
Нестор Катин носил косоворотку, подпоясанную узеньким ремнем, брюки заправлял за сапоги, волосы стриг в кружок «à la мужик»; он был похож на мастерового, который хорошо зарабатывает
и любит жить весело. Почти каждый вечер к нему приходили серьезные, задумчивые люди. Климу казалось, что все они очень горды
и чем-то обижены. Пили чай, водку, закусывая огурцами, колбасой
и маринованными грибами,
писатель как-то странно скручивался, развертывался, бегал по комнате
и говорил...
— Нам науки не мешали, — укоризненно заметил дядя, вздернув седую губу,
и начал расспрашивать о
писателе.
—
И без тебя, наказание божие,
и без тебя, да! Знакомьтесь, девушки: Иноков, дитя души моей, бродяга, будет
писателем.
И вдруг какой-то жест Редозубова восстановил в памяти его квартиру
писателя Катина
и одетого мужиком проповедника толстовства, его холодное лицо, осуждающие глаза.
Этим создавалось впечатление, что Никодим Иванович всегда живет в состоянии неугомонного творчества,
и это вызывало у Диомидова неприязненное отношение к
писателю.
Но Дронов не пришел,
и прошло больше месяца времени, прежде чем Самгин увидел его в ресторане «Вена». Ресторан этот печатал в газетах объявление, которое извещало публику, что после театра всех известных
писателей можно видеть в «Вене». Самгин давно собирался посетить этот крайне оригинальный ресторан, в нем показывали не шансонеток, плясунов, рассказчиков анекдотов
и фокусников, а именно литераторов.
— Сейчас, — сказала она, а квартирант
и нахлебник ее продолжал торопливо воздавать славу Франции, вынудив Веру Петровну напомнить, что Тургенев был другом знаменитых
писателей Франции, что русские декаденты — ученики французов
и что нигде не любят Францию так горячо, как в России.
Климу хотелось уйти, но он находил, что было бы неловко оставить дядю. Он сидел в углу у печки, наблюдая, как жена
писателя ходит вокруг стола, расставляя бесшумно чайную посуду
и посматривая на гостя испуганными глазами. Она даже вздрогнула, когда дядя Яков сказал...
Минут через десять
писатель выскочил из стены, сел на угол стола
и похвастался...
Сам
писатель тоже небольшого роста, плотненький, с дурной кожей на лице, с черноватой, негустой бородкой
и недобрыми глазами.
— Кустарь! Швейцария, — вот! — сиповатым голосом убеждал лысый человек жену
писателя. — Скотоводство. Сыр, масло, кожа, мед, лес
и — долой фабрики!
И советовал противнику читать книгу «Русские женщины» давно забытого, бесталанного
писателя Шашкова.
У стола командовал
писатель Катин. Он — не постарел, только на висках явились седенькие язычки волос
и на упругих щечках узоры красных жилок. Он мячиком катался из угла в угол, ловил людей, тащил их к водке
и оживленно, тенорком, подшучивал над редактором...