— Я знаю своего врага, это вы — барство, вы и в шпионах господа, вы везде противны, везде ненавистны, — мужчины и женщины,
писатели и сыщики. И я знаю средство против вас, против барства, я его знаю, я вижу, что надо сделать с вами, чем вас истребить…
Неточные совпадения
— Ничего! — с досадой ответил сыщик. Щёки у него покраснели, он закусил губы. По его взгляду Евсей догадался, что он следит за
писателем. Не спеша, покручивая ус,
писатель шёл рядом с пожилым, коренастым человеком в расстёгнутом пальто
и в летней шляпе на большой голове. Человек этот громко хохотал
и, поднимая кверху бородатое красное лицо, вскрикивал...
Писатель снял шапку, кому-то кланяясь, — голова у него была гладко острижена, лоб высокий, лицо скуластое, с широким носом
и узкими глазами. Это лицо показалось Климкову грубым, неприятным, большие рыжие усы придавали ему что-то солдатское, жёсткое.
А через несколько часов Евсей сидел на тумбе против дома Перцева. Он долго ходил взад
и вперёд по улице мимо этого дома, сосчитал в нём окна, измерил шагами его длину, изучил расплывшееся от старости серое лицо дома во всех подробностях
и, наконец, устав, присел на тумбу. Но отдыхать ему пришлось недолго, — из двери вышел
писатель в накинутом на плечи пальто, без галош, в шапке, сдвинутой набок,
и пошёл через улицу прямо на него.
Писатель улыбнулся хмурой улыбкой
и сунул конверт в руку Евсея.
— Вот что! — неожиданно грубо
и с сердцем заговорил Маклаков, когда снова подходили к дому, где жил
писатель. — Я в самом деле уезжаю, — навсегда, из России. Мне нужно передать этому…
писателю бумаги. Видишь, вот — пакет?
—
Писателя, господина Миронова. Лично его, в руки ему назначено письмо — пакет, пожалуйста, скорее! — говорил Евсей, невольно подражая быстрой
и несвязной речи Маклакова.
Звук разрываемой бумаги заставил его вздрогнуть. Не поднимая головы, он опасливо посмотрел на
писателя, тот стоял перед ним, рассматривая пакет,
и шевелил усами.
Ему было нестерпимо неловко слышать грубовато ласковый голос
и боязно, что
писатель ударит его
и выгонит вон.
И через несколько минут, полузакрыв глаза, монотонно
и подробно, тем же голосом, каким он докладывал в охранном о своих наблюдениях, Климков рассказывал
писателю о деревне, Якове, кузнеце.
Писатель сидел на широком тяжёлом табурете у большого стола, он подогнул одну ногу под себя
и, упираясь локтем в стол, наклонился вперёд, покручивая ус быстрым движением пальцев. Его круглая, гладко остриженная голова была освещена огнями двух свечей, глаза смотрели зорко, серьёзно, но куда-то далеко, через Климкова.
«Не слушает», — подумал он
и немного повысил тон, незаметно продолжая осматривать комнату
и ревниво следя за лицом
писателя.
Писатель стал крутить ус медленнее, но взгляд его по-прежнему уходил куда-то за пределы комнаты,
и всё это мешало Евсею, разбивало его воспоминания.
Когда
писатель спросил его о чём-то, Евсей не понял вопроса
и, не открывая глаз, сказал тихо...
Писатель шумно поднялся на ноги, высокий, крепкий. Он сжал руки, пальцы его громко
и неприятно хрустнули,
и повернулся к окну.
— Скажите мне, — спросил
писатель негромко
и медленно, — вам не жалко тех людей, — девушку, брата, его товарищей?
И писатель отодвинулся от него в сторону. Ступая на носки, Евсей вышел в прихожую
и стал надевать пальто, а из двери комнаты раздался негромкий вопрос...
«А зачем я рассказал ему, в самом деле?» — вдруг удивился Климков
и, мигая глазами, пристально взглянул в лицо
писателя.
Ему стало жалко себя при мысли, что он больше не увидит Маклакова,
и в то же время было приятно вспомнить, каким слабым, иззябшим, суетливым видел он шпиона, всегда спокойного, твёрдого. Он даже с начальством охраны говорил смело, как равный, но, должно быть, боялся поднадзорного
писателя.
«А вот я, маленький человек, — думал Евсей, одиноко шагая по улице, —
и всех боялся, а
писатель меня не напугал».
Цитует немедленно тех и других древних
писателей и чуть только видит какой-нибудь намек или просто показалось ему намеком, уж он получает рысь и бодрится, разговаривает с древними писателями запросто, задает им запросы и сам даже отвечает на них, позабывая вовсе о том, что начал робким предположением; ему уже кажется, что он это видит, что это ясно, — и рассуждение заключено словами: «так это вот как было, так вот какой народ нужно разуметь, так вот с какой точки нужно смотреть на предмет!» Потом во всеуслышанье с кафедры, — и новооткрытая истина пошла гулять по свету, набирая себе последователей и поклонников.
— Не совсем обошла, некоторые — касаются, — сказала Марина, выговорив слово «касаются» с явной иронией, а Самгин подумал, что все, что она говорит, рассчитано ею до мелочей, взвешено. Кормилицыну она показывает, что на собрании убогих людей она такая же гостья, как и он. Когда
писатель и Лидия одевались в магазине, она сказала Самгину, что довезет его домой, потом пошепталась о чем-то с Захарием, который услужливо согнулся перед нею.
Неточные совпадения
А Степан Аркадьич был не только человек честный (без ударения), но он был че́стный человек (с ударением), с тем особенным значением, которое в Москве имеет это слово, когда говорят: че́стный деятель, че́стный
писатель, че́стный журнал, че́стное учреждение, че́стное направление,
и которое означает не только то, что человек или учреждение не бесчестны, но
и то, что они способны при случае подпустить шпильку правительству.
Она пишет детскую книгу
и никому не говорит про это, но мне читала,
и я давал рукопись Воркуеву… знаешь, этот издатель…
и сам он
писатель, кажется.
— Я не могу вполне с этим согласиться, — отвечал Алексей Александрович. — Мне кажется, что нельзя не признать того, что самый процесс изучения форм языков особенно благотворно действует на духовное развитие. Кроме того, нельзя отрицать
и того, что влияние классических
писателей в высшей степени нравственное, тогда как, к несчастью, с преподаванием естественных наук соединяются те вредные
и ложные учения, которые составляют язву нашего времени.
Автор статьи был очень молодой
и больной фельетонист, очень бойкий как
писатель, но чрезвычайно мало образованный
и робкий в отношениях личных.
Левин нахмурился, холодно пожал руку
и тотчас же обратился к Облонскому. Хотя он имел большое уважение к своему, известному всей России, одноутробному брату
писателю, однако он терпеть не мог, когда к нему обращались не как к Константину Левину, а как к брату знаменитого Кознышева.