Неточные совпадения
Он чувствовал, что, кроме благой
духовной силы, руководившей его душой, была другая, грубая, столь же или еще более властная сила, которая руководила его
жизнью, и что эта сила не даст ему того смиренного спокойствия, которого он желал.
«Я, воспитанный в понятии Бога, христианином, наполнив всю свою
жизнь теми
духовными благами, которые дало мне христианство, преисполненный весь и живущий этими благами, я, как дети, не понимая их, разрушаю, то есть хочу разрушить то, чем я живу. А как только наступает важная минута
жизни, как дети, когда им холодно и голодно, я иду к Нему, и еще менее, чем дети, которых мать бранит за их детские шалости, я чувствую, что мои детские попытки с жиру беситься не зачитываются мне».
Ей открылось то, что, кроме
жизни инстинктивной, которой до сих пор отдавалась Кити, была
жизнь духовная.
— Вот, я даже записала два, три его парадокса, например: «Торжество социальной справедливости будет началом
духовной смерти людей». Как тебе нравится? Или: «Начало и конец
жизни — в личности, а так как личность неповторима, история — не повторяется». Тебе скучно? — вдруг спросила она.
«Мне уже скоро сорок лет. Это — более чем половина
жизни. С детства за мною признавались исключительные способности. Всю
жизнь я испытываю священную неудовлетворенность событиями, людями, самим собою. Эта неудовлетворенность может быть только признаком большой
духовной силы».
— Ну, — в привычках мысли, в направлении ее, — сказала Марина, и брови ее вздрогнули, по глазам скользнула тень. — Успенский-то, как ты знаешь, страстотерпец был и чувствовал себя жертвой миру, а супруг мой — гедонист, однако не в смысле только плотского наслаждения
жизнью, а —
духовных наслаждений.
И, стремясь возвыситься над испытанным за этот день, — возвыситься посредством самонасыщения словесной мудростью, — Самгин повторил про себя фразы недавно прочитанного в либеральной газете фельетона о текущей литературе; фразы звучали по-новому задорно, в них говорилось «о
духовной нищете людей, которым
жизнь кажется простой, понятной», о «величии мучеников независимой мысли, которые свою
духовную свободу ценят выше всех соблазнов мира».
Он чувствовал себя окрепшим. Все испытанное им за последний месяц утвердило его отношение к
жизни, к людям. О себе сгоряча подумал, что он действительно независимый человек и, в сущности, ничто не мешает ему выбрать любой из двух путей, открытых пред ним. Само собою разумеется, что он не пойдет на службу жандармов, но, если б издавался хороший, независимый от кружков и партий орган, он, может быть, стал бы писать в нем. Можно бы неплохо написать о
духовном родстве Константина Леонтьева с Михаилом Бакуниным.
— «Русская интеллигенция не любит богатства». Ух ты! Слыхал? А может, не любит, как лиса виноград? «Она не ценит, прежде всего, богатства
духовного, культуры, той идеальной силы и творческой деятельности человеческого духа, которая влечет его к овладению миром и очеловечению человека, к обогащению своей
жизни ценностями науки, искусства, религии…» Ага, религия? — «и морали». — Ну, конечно, и морали. Для укрощения строптивых. Ах, черти…
Вот на пути моем кровавом
Мой вождь под знаменем креста,
Грехов могущий разрешитель,
Духовной скорби врач, служитель
За нас распятого Христа,
Его святую кровь и тело
Принесший мне, да укреплюсь,
Да приступлю ко смерти смело
И
жизни вечной приобщусь!
Дворовые и слуги чрезвычайно много разделяли интересов частной,
духовной и умственной
жизни своих господ в былое время.
Это не
жизнь дикарей, грязная, грубая, ленивая и буйная, но и не царство
жизни духовной: нет следов просветленного бытия.
В этот период его сумасшествия эгоизма, вызванного в нем петербургской и военной
жизнью, этот животный человек властвовал в нем и совершенно задавил
духовного человека.
Борьба идет на
духовных вершинах человечества, там определяется судьба человеческого сознания, есть настоящая
жизнь мысли,
жизнь идей.
Чтобы народ русский перестал опьяняться этим вином, необходимо
духовное возрождение народа в самых корнях его
жизни, нужна
духовная трезвость, через которую только и заслуживается новое вино.
Но марксизм
духовная утопия, утопия совершенной рационализации всей человеческой
жизни.
Русская самобытная
духовная энергия может создать лишь самобытную
жизнь.
Высшие цели
жизни не экономические и не социальные, а
духовные.
Болезненна и мучительна замена натурального хозяйства денежным, болезненно и мучительно разложение общины, разложение старого строя семьи, болезнен и мучителен всякий разрыв со старыми устоями
жизни, со старыми идеями, болезнен и мучителен всякий
духовный и идейный кризис.
Внутренне этот исторический поворот подготовлялся
духовным кризисом европейской культуры, крахом позитивизма и материализма новейшего европейского сознания, разочарованием в
жизни, жаждой новой веры и новой мудрости.
Духовный голод, пророческие предчувствия, мистическая углубленность на вершинах православия в иных сторонах нашего сектантства и раскола, в странничестве — другой образ народной религиозной
жизни.
Новая
жизнь ожидалась исключительно от изменений социальной среды, от внешней общественности, а не от творческих изменений в личности, не от
духовного перерождения народа, его воли, его сознания.
Духовное странствование есть в Лермонтове, в Гоголе, есть в Л. Толстом и Достоевском, а на другом конце — у русских анархистов и революционеров, стремящихся по-своему к абсолютному, выходящему за грани всякой позитивной и зримой
жизни.
Исторический час
жизни России требует, чтобы русский человек раскрыл свою человеческую
духовную активность.
Древнее общение человека с
жизнью природы теперь возможно лишь через воззрения
духовные, оно не может быть просто органическим в старом смысле слова.
Особое
духовное шляхетство отравляло польскую
жизнь и сыграло роковую роль в их государственной судьбе.
Революции обнаруживают и высоту человеческой природы, страстное увлечение идеей лучшего строя
жизни, способность к жертвенности, забвение эгоистических интересов, — и жестокость, неблагодарность, истребление высоких
духовных ценностей.
И вот что самое важное: в «коллективистичную» эпоху происходит не только социализация и коллективизация экономической и политической
жизни, но и совести, мысли, творчества, экстериоризации совести, т. е. перенесение ее из глубины человека, как
духовного существа, вовне, на коллектив, обладающий авторитарными органами.
Но это — трусливый и маловерный национализм, это — неверие в силу русского духа, в несокрушимость национальной силы, это — материализм, ставящий наше
духовное бытие в рабскую зависимость от внешних материальных условий
жизни.
Конфликт создается ложными притязаниями науки на верховенство над человеческой
жизнью, на способность авторитетно разрешать вопросы религии, философии, морали, на способность давать директивы для творчества
духовной культуры.
Но этот
духовный закал личности и народа совсем не то, что внешнее применение отвлеченных идей к
жизни.
Идея славянского единения, прежде всего единения русско-польского, не должна быть внешнеполитической, утилитарно-государственной, — она прежде всего должна быть
духовной, обращенной внутрь
жизни.
Французы устали от катастроф, революций, войн, исканий и захотели спокойной, довольной
жизни, замкнутого в себе мещанства, закрытого для всякого
духовного движения.
Как и всякая глубокая идея, связанная с
духовными основами
жизни народов, она не может погибнуть от внешних неудач, она рассчитана на более далекие перспективы.
Мы должны сознать, что русский мессианизм не может быть претензией и самоутверждением, он может быть лишь жертвенным горением духа, лишь великим
духовным порывом к новой
жизни для всего мира.
Не может человек всю
жизнь чувствовать какое-то особенное и великое призвание и остро сознавать его в периоды наибольшего
духовного подъема, если человек этот ни к чему значительному не призван и не предназначен.
Цели человеческой
жизни духовные, а не социальные, социальное относится лишь к средствам.
Русская народная
жизнь с ее мистическими сектами, и русская литература, и русская мысль, и жуткая судьба русских писателей, и судьба русской интеллигенции, оторвавшейся от почвы и в то же время столь характерно национальной, все, все дает нам право утверждать тот тезис, что Россия — страна бесконечной свободы и
духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей, страна мятежная и жуткая в своей стихийности, в своем народном дионисизме, не желающем знать формы.
Христианство некогда совершило величайшую
духовную революцию, оно духовно освободило человека от неограниченной власти общества и государства, которая в античном мире распространялась и на религиозную
жизнь.
Или нужно бесстрастно стать на другой путь и признать, что дух не зависит от материи и что функциональная связь
духовного и материального на поверхности
жизни из глубины, изнутри совсем иное означает.
Люди культурных и интеллигентных центров слишком часто думают, что центр тяжести
духовной и общественной народной
жизни — в простонародье, где-то далеко в глубине России.
Но так как человеческая общественность была изолирована от мирового целого, от
жизни космической и очень преувеличено было самостоятельное значение общественности, то образовался рационалистический утопизм с его верой в совершенное, до конца рациональное устроение общественной
жизни, независимое от
духовных основ
жизни человека и мира.
Необъятные пространства, которые со всех сторон окружают и теснят русского человека, — не внешний, материальный, а внутренний,
духовный фактор его
жизни.
Духовная сытость, охранение старого, бытовое и внешне-обрядовое понимание христианства — один образ народной религиозной
жизни.
Он есть
духовная утопия, претендующая ответить на все запросы человеческой души именно потому, что он претендует победить трагизм человеческой
жизни.
Идейность в политике связана с
духовным углублением личности, с воспитанием души целого народа, с сознанием великой ответственности, а не с упрощением и схематизацией сложной исторической
жизни.
Славянский Восток противополагал Западу свой собственный
духовный тип культуры и
жизни.
Но
духовная культура России, то ядро
жизни, по отношению к которому сама государственность есть лишь поверхностная оболочка и орудие, не занимает еще великодержавного положения в мире.
По мере того, как мы возвышаемся от материальной стороны
жизни к ее
духовной стороне, свобода должна увеличивать ее.
Конечные цели человеческой
жизни не социальные, а
духовные.