Неточные совпадения
Настеньку никто
не ангажировал; и это еще ничего — ей угрожала большая неприятность: в числе гостей был некто столоначальник Медиокритский, пользовавшийся особенным расположением исправницы, которая отрекомендовала его генеральше писать бумаги и хлопотать по ее процессу, и потому хозяйка скрепив сердце
пускала его на свои вечера, и он обыкновенно занимался только тем, что натягивал замшевые перчатки и обдергивал жилет.
— По крайней мере я бы лошадь
не послала:
пускай бы пришел пешком, — заметила Настенька.
— Во-первых, городничий ваш, — продолжал Калинович, — меня совсем
не пустил к себе и велел ужо вечером прийти в полицию.
— Вас, впрочем, я
не пущу домой, что вам сидеть одному в нумере? Вот вам два собеседника: старый капитан и молодая девица, толкуйте с ней! Она у меня большая охотница говорить о литературе, — заключил старик и, шаркнув правой ногой, присел, сделал ручкой и ушел. Чрез несколько минут в гостиной очень чувствительно послышалось его храпенье. Настеньку это сконфузило.
«Вон лес-то растет, а моркови негде сеять», — брюзжала она, хотя очень хорошо знала, что морковь было бы где сеять, если б она
не пустила две лишние гряды под капусту; но Петр Михайлыч, отчасти по собственному желанию, отчасти по настоянию Настеньки, оставался тверд и оставлял большую часть сада в том виде, в каком он был, возражая экономке...
— Батюшка, — молила она, —
не пусти по миру! Мало ли что у мужа с женой бывает —
не все в согласии живут. У нас с ним эти побоища нередко бывали — все сходило… Помилуй, отец мой!
Частые посещения молодого смотрителя к Годневым, конечно, были замечены в городе и, как водится, перетолкованы. Первая об этом
пустила ноту приказничиха, которая совершенно переменила мнение о своем постояльце — и произошло это вследствие того, что она принялась было делать к нему каждодневные набеги, с целью получить приличное угощение; но, к удивлению ее, Калинович
не только
не угощал ее, но даже
не сажал и очень холодно спрашивал: «Что вам угодно?»
Они наполняют у него все рубрики журнала, производя каждого из среды себя, посредством взаимного курения, в гении; из этого ты можешь понять, что
пускать им новых людей
не для чего; кто бы ни был, посылая свою статью, смело может быть уверен, что ее
не прочтут, и она проваляется с старым хламом, как случилось и с твоим романом».
— Что ж останавливать? Запрещать станешь, так потихоньку будет писать — еще хуже.
Пускай переписываются; я в Настеньке уверен: в ней никогда никаких дурных наклонностей
не замечал; а что полюбила молодца
не из золотца, так
не велика еще беда: так и быть должно.
— Ужасен! — продолжал князь. — Он начинает эту бедную женщину всюду преследовать, так что муж
не велел, наконец,
пускать его к себе в дом; он затевает еще больший скандал: вызывает его на дуэль; тот, разумеется, отказывается; он ходит по городу с кинжалом и хочет его убить, так что муж этот принужден был жаловаться губернатору — и нашего несчастного любовника, без копейки денег, в одном пальто, в тридцать градусов мороза, высылают с жандармом из города…
— Дарю, ma tante, дарю, но только
не вам, а кузине, мы вас даже туда
пускать не будем, — отвечал тот.
Что делал Лукин на корабле в Англии — все слушатели очень хорошо знали, но поручик
не стеснялся этим и продолжал: — Выискался там один господин, тоже силач, и делает такое объявление: «Сяду-де я, милостивые государи, на железное кресло и
пускай, кто хочет, бьет меня по щеке.
— Накормим!
Пуще всего
не знают без вас! — отвечала с насмешкой экономка и скрылась, а Настенька принялась накрывать на стол. Калинович просил было ее
не беспокоиться.
Калинович подал. Войдя в город, он проговорил: «Здесь неловко так идти» и хотел было руку отнять, но Настенька
не пустила.
— На втором, — отвечал студент с пренебрежением, — и, вероятно, кончу тем, — продолжал он. —
Пускай отец, как говорит, лишает меня благословения и стотысячного наследства; меня это
не остановит, если только мне удастся сделать именно из Гамлета то, что я думаю.
— Это ужасно! — воскликнул он. — Из целого Петербурга мне выпали на долю только эти два дуралея, с которыми, если еще пробыть месяц, так и сам поглупеешь, как бревно. Нет! — повторил он и, тотчас позвав к себе лакея, строжайшим образом приказал ему студента совсем
не пускать, а немца решился больше
не требовать. Тот, с своей стороны, очень остался этим доволен и вовсе уж
не являлся.
Вы, юноши и неюноши, ищущие в Петербурге мест, занятий, хлеба, вы поймете положение моего героя, зная, может быть, по опыту, что значит в этом случае потерять последнюю опору, между тем как раздражающего свойства мысль
не перестает вас преследовать, что вот тут же, в этом Петербурге, сотни деятельностей, тысячи служб с прекрасным жалованьем, с баснословными квартирами, с любовью начальников, могущих для вас сделать вся и все — и только вам ничего
не дают и вас никуда
не пускают!
— О, я
не слушаюсь в этом случае:
пускай его ворчит.
— Профессорство, по-моему, — начал он, пожимая плечами, — то же школьное учительство, с тою разве разницею, что предметы берутся, несколько пошире, и, наконец, что это за народ сами профессора! Они, я думаю, все из семинаристов. Их в дом порядочный, я думаю,
пустить нельзя. По крайней мере я ни в Петербурге, ни в Москве в кругу нашего знакомства никогда их
не встречал.
— В гражданскую службу, — заговорил он,
не поднимая потупленной головы, — тоже
не пускают. Господин, к которому вот вы изволили давать мне письмо… я ходил к нему…
— Нет, уж это, дяденька, шалишь! — возразил подрядчик, выворотив глаза. — Ему тоже откровенно дело сказать, так, пожалуй, туда попадешь, куда черт и костей
не занашивал, — вот как я понимаю его ехидность. А мы тоже маленько бережем себя; знаем, с кем и что говорить надо. Клещами ему из меня слова
не вытащить:
пускай делает, как знает.
— Слышала, — отвечала вице-губернаторша,
не менее встревоженная. — Ecoutez, chere amie [Послушай, дорогая (франц.).], — продолжала она скороговоркой, ведя приятельницу в гостиную, — ты к нему ездишь. Позволь мне в твоей карете вместо тебя ехать. Сама я
не могу, да меня и
не пустят; позволь!.. Я хочу и должна его видеть. Он, бедный, страдает за меня.
— Княгиня, ваше благородие, приехала, солдаты
не пускают, — доложил лакей, входя в караульню.
— Он, я знаю,
не высказывает, но ревнует меня по сю пору к тебе…
Пускай же по крайней мере имеет право на то.
— Доверенности
пускай и
не будет; что вы беспокоитесь! — воскликнул Медиокритский.
Исстари было там заведено, что коли проситель пришел, прямо идет в отделение; там сделают ему какую-нибудь справочку, он рублик либо два — все уж беспременно в стол даст; а нынче и думать забудь: собаки посторонней в канцелярские комнаты
не пустят.
— Да, ты должна быть моей женой… другом, сестрой… И
пускай об этом знают все — да!
Не оставь меня, друг мой, — заключил вице-губернатор и, как малый ребенок, зарыдав, склонил голову на грудь Годневой.
Пускай потешится, пострижет: сам собой отстанет, как руки-то намозолит; а у вас промеж тем шерстка-то опять втихомолку подрастет, да и бока-то будут целы,
не помяты!» То и вам, господа генералы и полковники, в вашем теперешнем деле я советовал бы козлиного наставления послушать.
Не лягайтесь —
пускай его потешится, пострижет!
Пускай потешится и пострижет… шерстки, одно дело, заранее уж позапасено, а другое, может быть, и напредь сего, хоть
не очень шибко, а все-таки станет подрастать!» Калинович тоже как будто бы действовал по сказке Папушкина.