Неточные совпадения
— Когда-нибудь… мы проведем лето в деревне, cousin, — сказала она живее обыкновенного, — приезжайте туда, и… и мы
не велим
пускать ребятишек ползать с собаками — это прежде всего. Потом попросим Ивана Петровича
не посылать… этих баб работать… Наконец, я
не буду брать своих карманных денег…
Всего
пуще пугало его и томило обидное сострадание сторожа Сидорыча, и вместе трогало своей простотой. Однажды он
не выучил два урока сряду и завтра должен был остаться без обеда, если
не выучит их к утру, а выучить было некогда, все легли спать.
Хотя она была
не скупа, но обращалась с деньгами с бережливостью; перед издержкой задумывалась, была беспокойна, даже сердита немного; но, выдав раз деньги, тотчас же забывала о них, и даже
не любила записывать; а если записывала, так только для того, по ее словам, чтоб потом
не забыть, куда деньги дела, и
не испугаться.
Пуще всего она
не любила платить вдруг много, большие куши.
Не то так принимала сама визиты, любила
пуще всего угощать завтраками и обедами гостей. Еще ни одного человека
не выпустила от себя, сколько ни живет бабушка,
не напичкав его чем-нибудь во всякую пору, утром и вечером.
— Я
не шалила: мисс Дредсон шла рядом и дальше трех шагов от себя
не пускала.
Однажды мальчик бросил мячик, он покатился мне в ноги, я поймала его и побежала отдать ему, мисс сказала maman, и меня три дня
не пускали гулять.
— Граф Милари, ma chère amie, — сказал он, — grand musicien et le plus aimable garçon du monde. [моя милая… превосходный музыкант и любезнейший молодой человек (фр.).] Две недели здесь: ты видела его на бале у княгини? Извини, душа моя, я был у графа: он
не пустил в театр.
Он схватил кисть, палитру, помалевал глаза, изменил немного линию губ — и со вздохом положил кисть и отошел. Платье, эти кружева, бархат кое-как набросаны. А
пуще всего руки
не верны. И темно: краски вечером изменяются.
«Да, артист
не должен
пускать корней и привязываться безвозвратно, — мечтал он в забытьи, как в бреду. — Пусть он любит, страдает, платит все человеческие дани… но пусть никогда
не упадет под бременем их, но расторгнет эти узы, встанет бодр, бесстрастен, силен и творит: и пустыню, и каменья, и наполнит их жизнью и покажет людям — как они живут, любят, страдают, блаженствуют и умирают… Зачем художник послан в мир!..»
— Она еще
пуще меня: она ни за что
не расстанется с старым домом…
— Ну, добро, посмотрим, посмотрим, — сказала она, — если
не женишься сам, так как хочешь, на свадьбу подари им кружева, что ли: только чтобы никто
не знал,
пуще всего Нил Андреич… надо втихомолку…
Сквозь обветшавшую и никогда никуда
не пригодную мудрость у нее пробивалась живая струя здравого практического смысла, собственных идей, взглядов и понятий. Только когда она
пускала в ход собственные силы, то сама будто пугалась немного и беспокойно искала подкрепить их каким-нибудь бывшим примером.
— Нет,
не всё: когда ждешь скромно, сомневаешься,
не забываешься, оно и упадет.
Пуще всего
не задирай головы и
не подымай носа, побаивайся: ну, и дастся. Судьба любит осторожность, оттого и говорят: «Береженого Бог бережет». И тут
не пересаливай: кто слишком трусливо пятится, она тоже
не любит и подстережет. Кто воды боится, весь век бегает реки, в лодку
не сядет, судьба подкараулит: когда-нибудь да сядет, тут и бултыхнется в воду.
— Я бы могла и за полевыми работами смотреть, да бабушка
не пускает.
— Викентьев: их усадьба за Волгой, недалеко отсюда. Колчино — их деревня, тут только сто душ. У них в Казани еще триста душ. Маменька его звала нас с Верочкой гостить, да бабушка одних
не пускает. Мы однажды только на один день ездили… А Николай Андреич один сын у нее — больше детей нет. Он учился в Казани, в университете, служит здесь у губернатора, по особым поручениям.
— Как тепло! — сказала она. — Я прошусь иногда у бабушки спать в беседку —
не пускает. Даже и в комнате велит окошко запирать.
— Барин!
пустите,
не губите меня! — жалобно шептал женский голос.
— Нет, Марфа Васильевна
не проснется: люта спать!
Пустите, барин, — муж услышит.
Райскому страх как хотелось
пустить в нее папками и тетрадями. Он стоял,
не зная, уйти ли ему внезапно, оставив ее тут, или покориться своей участи и показать рисунки.
—
Пустите меня:
не то закричу!
— А откупщик, у которого дочь невеста, — вмешалась Марфенька. — Поезжайте, братец: на той неделе у них большой вечер, будут звать нас, — тише прибавила она, — бабушка
не поедет, нам без нее нельзя, а с вами
пустят…
— Ах, Марфа Васильевна, какие вы! Я лишь только вырвался, так и прибежал! Я просился, просился у губернатора —
не пускает: говорит,
не пущу до тех пор, пока
не кончите дела! У маменьки
не был: хотел к ней пообедать в Колчино съездить — и то
пустил только вчера, ей-богу…
— Нечего делать, — с тоской сказала бабушка, — надо
пустить. Чай, голоднехонек, бедный! Куда он теперь в этакую жару потащится? Зато уж на целый месяц отделаюсь! Теперь его до вечера
не выживешь!
— Ну, ветреность, легкомыслие, кокетство еще
не важные преступления, — сказал Райский, — а вот про вас тоже весь город знает, что вы взятками награбили кучу денег да обобрали и заперли в сумасшедший дом родную племянницу, — однако же и бабушка, и я
пустили вас, а ведь это важнее кокетства! Вот за это пожурите нас!
— Как же, кто вас
пустит? — шептала она, — хороши; так-то помните свою Уленьку? Ни разу без мужа
не пришли ко мне…
—
Пуще всего — без гордости, без пренебрежения! — с живостью прибавил он, — это все противоречия, которые только раздражают страсть, а я пришел к тебе с надеждой, что если ты
не можешь разделить моей сумасшедшей мечты, так по крайней мере
не откажешь мне в простом дружеском участии, даже поможешь мне. Но я с ужасом замечаю, что ты зла, Вера…
Если и больна, так
не узнаешь ее: ни пожалуется, ни лекарства
не спросит, а только
пуще молчит.
— Боюсь, бабушка,
не пуще ли захворала…
— Я
не хочу,
не пойду… вы дерзкий! забываетесь… — говорила она, стараясь нейти за ним и вырывая у него руку, и против воли шла. — Что вы делаете, как смеете!
Пустите, я закричу!..
Не хочу слушать вашего соловья!
— Я уйду: вы что-то опять страшное хотите сказать, как в роще…
Пустите! — говорила шепотом Марфенька и дрожала, и рука ее дрожала. — Уйду,
не стану слушать, я скажу бабушке все…
— Кто ж вас
пустит? — сказала Татьяна Марковна голосом,
не требующим возражения. — Если б вы были здешняя, другое дело, а то из-за Волги! Что мы, первый год знакомы с вами!.. Или обидеть меня хотите!..
— За то, что Марфенька отвечала на его объяснение, она сидит теперь взаперти в своей комнате в одной юбке, без башмаков! — солгала бабушка для
пущей важности. — А чтоб ваш сын
не смущал бедную девушку, я
не велела принимать его в дом! — опять солгала она для окончательной важности и с достоинством поглядела на гостью, откинувшись к спинке дивана.
— Испортить хотите их, — говорила она, — чтоб они нагляделись там «всякого нового распутства», нет, дайте мне прежде умереть. Я
не пущу Марфеньку, пока она
не приучится быть хозяйкой и матерью!
— А что?
не будь его, ведь она бы мне покоя
не дала. Отчего
не пускать?
— Нет,
не говори, да
не пускай и Шарля! — сказал Райский, уходя проворно вон.
Не пускать Веру из дому — значит обречь на заключение, то есть унизить, оскорбить ее, посягнув на ее свободу. Татьяна Марковна поняла бы, что это морально, да и физически невозможно.
Он
не пускал. Между ними завязалась борьба.
— Так
не подходите же ко мне близко, — сказал он, отодвигаясь, — старуха бы
не пустила…
—
Пустите,
пустите! — пищала она
не своим голосом, — я упаду, мне дурно…
Но Вера бледна, на ней лица нет, она беспорядочно лежит на диване, и потом в платье, как будто
не раздевалась совсем, а
пуще всего мертвая улыбка Веры поразила ее.
— Бабушки нет у вас больше… — твердила она рассеянно, стоя там, где встала с кресла, и глядя вниз. Поди, поди! — почти гневно крикнула она, видя, что он медлит, —
не ходи ко мне…
не пускай никого, распоряжайся всем… А меня оставьте все… все!
— Дай мне пить! — шептала Вера,
не слушая ее лепета, —
не говори, посиди так,
не пускай никого… Узнай, что бабушка?
Не надо
пуще всего покладывать рук и коснеть «в блаженном успении», в постоянном «отдыхе», без всякого труда.
А Тушин держится на своей высоте и
не сходит с нее. Данный ему талант — быть человеком — он
не закапывает, а
пускает в оборот,
не теряя, а только выигрывая от того, что создан природою, а
не сам сделал себя таким, каким он есть.
Ни разливанного моря, ни разгоряченных лиц и развязных языков, ни радостных кликов
не было.
Пуще всего разочарована была дворня этой скромностью, хотя люди и успели напиться, но
не до потери смысла, и по этой причине признали свадьбу невеселою.
— Зачем мне в Англию? Я туда
не хочу, — говорил он. — Там все чудеса в частных галереях: туда
не пустят. А общественная галерея — небогата. Из Голландии вы поезжайте одни в Англию, а я в Париж, в Лувр. Там я вас подожду.