Неточные совпадения
Еще в Москве
он женился на какой-то вдове, бог знает из какого звания, с пятерыми детьми, —
женщине глупой, вздорной, по милости которой
он, говорят, и пить начал.
Автор однажды высказал в обществе молодых деревенских девиц, что, по
его мнению, если девушка мечтает при луне, так это прекрасно рекомендует ее сердце, — все рассмеялись и сказали в один голос: «Какие глупости мечтать!» Наш великий Пушкин, призванный, кажется, быть вечным любимцем
женщин, Пушкин, которого барышни моего времени знали всего почти наизусть, которого Татьяна была для
них идеалом, — нынешние барышни почти не читали этого Пушкина, но зато поглотили целые сотни томов Дюма и Поля Феваля [Феваль Поль (1817—1887) — французский писатель, автор бульварных романов.], и знаете ли почему? — потому что там описывается двор, великолепные гостиные героинь и торжественные поезды.
— Неужели же, — продолжала Настенька, — она была бы счастливее, если б свое сердце, свою нежность, свои горячие чувства, свои, наконец, мечты, все бы задушила в себе и всю бы жизнь свою принесла в жертву мужу, человеку, который никогда ее не любил, никогда не хотел и не мог ее понять? Будь она пошлая, обыкновенная
женщина, ей бы еще была возможность ужиться в ее положении: здесь есть дамы, которые говорят открыто, что
они терпеть не могут своих мужей и живут с
ними потому, что у
них нет состояния.
Избранная таким образом хозяйка
ему была маленькая, толстая
женщина, страшная охотница до пирогов, кофе, чаю, а, пожалуй, небольшим делом, и до водочки.
— Это говорят все
женщины, покуда дело не дойдет до первой жертвы, — проговорил
он.
— Я знаю, чьи это штуки: это все мерзавка исправница… это она
его научила… Я завтра весь дом ее замажу дегтем:
он любовник ее!.. Она безнравственная
женщина и смеет опорочивать честную девушку! За это вступится бог!.. — заключил
он и, порывисто распахнув двери, ушел.
Я
его встречал, кроме Петербурга, в Молдавии и в Одессе, наконец, знал эту даму, в которую
он был влюблен, — и это была прелестнейшая
женщина, каких когда-либо создавал божий мир; ну, тогда, может быть,
он желал казаться повесой, как было это тогда в моде между всеми нами, молодежью… ну, а потом, когда пошла эта всеобщая слава, наконец, внимание государя императора, звание камер-юнкера — все это заставило
его высоко ценить свое дарование.
— Ужасен! — продолжал князь. —
Он начинает эту бедную
женщину всюду преследовать, так что муж не велел, наконец, пускать
его к себе в дом;
он затевает еще больший скандал: вызывает
его на дуэль; тот, разумеется, отказывается;
он ходит по городу с кинжалом и хочет
его убить, так что муж этот принужден был жаловаться губернатору — и нашего несчастного любовника, без копейки денег, в одном пальто, в тридцать градусов мороза, высылают с жандармом из города…
— Отчего это Полина не вздумает подарить мне на память любви колечко, которое лежит у ней в шкапу в кабинете; солитер с крупную горошину; за
него решительно можно помнить всю жизнь всякую
женщину, хоть бы у ней не было даже ни одного ребра.
Не зная, как провести вечер,
он решился съездить еще к одному своему знакомому, который, бог
его знает, где служил, в думе ли, в сенате ли секретарем, но только имел свой дом, жену, очень добрую
женщину, которая сама всегда разливала чай, и разливала
его очень вкусно, всегда сама делала ботвинью и салат, тоже очень вкусно.
Между тем начинало становиться темно. «Погибшее, но милое создание!» — думал Калинович, глядя на соседку, и в душу
его запало не совсем, конечно, бескорыстное, но все-таки доброе желание: тронуть в ней, может быть давно уже замолкнувшие, но все еще чуткие струны, которые,
он верил, живут в сердце
женщины, где бы она ни была и чем бы ни была.
— Тоже на
его иждивении, и представьте себе:
женщина маленького роста, с толстыми икрами.
— Кто ж у
него журналом заправляет, если
он все с
женщинами возится? — спросил Калинович.
Дворник в доме Багова на вопрос: «Здесь ли живет Амальхен?» — отвечал с полуулыбкой: «Здесь, сударь! Пожалуйте: в первом этаже, дверь направо, без надписи». Калинович позвонил. Дверь
ему отворила лет тридцати пяти
женщина, с строгими цыганскими чертами лица.
Калинович вошел. Единственная стеариновая свечка, горевшая перед зеркалом, слабо освещала комнату. Гардины на окнах были спущены, и, кроме того, на
них стояли небольшие ширмочки, которые решительно не давали никакой возможности видеть с улицы то, что происходило внутри. Над маленьким роялино висела гравюра совершенно гологрудой
женщины. Мебель была мягкая. Бархатом обитый диван, казалось Калиновичу, так и манил присесть на
него с хорошенькой
женщиной.
Простишь ли ты меня?» — восклицал
он мысленно, хотя мы знаем, как постоянно старался
он уверить себя, что эта
женщина для
него не имеет никакого значения.
— Ну, перестань, не волнуйся; на, выпей травы, — сказала молодая
женщина, подавая
ему стакан с каким-то настоем.
Несмотря на бедность этого костюма, в
нем заметно было присутствие некоторого вкуса: видно было, что эта
женщина умела одеваться и когда-то иначе одевалась.
Тупо и бессмысленно взглянула на
него при этих словах бедная
женщина.
В своем мучительном уединении бедный герой мой, как нарочно, припоминал блаженное время своей болезни в уездном городке; еще с раннего утра обыкновенно являлся к
нему Петр Михайлыч и придумывал всевозможные рассказы, чтоб только развлечь
его; потом, уходя домой, говорил, как бы сквозь зубы: «После обеда, я думаю, Настя зайдет», — и она действительно приходила; а теперь сотни прелестнейших
женщин, может быть, проносятся в красивых экипажах мимо
его квартиры, и хоть бы одна даже взглянула на
его темные и грязные окна!
— Об этом в последнее время очень много пишется и говорится, — начал
он. — И, конечно, если
женщина начала вас любить, так, зря, без всякого от вас повода, тут и спрашивать нечего: вы свободны в ваших поступках, хоть в то же время я знал такие деликатные натуры, которые и в подобных случаях насиловали себя и делались истинными мучениками тонкого нравственного долга.
Почти всегда серьезные привязанности являются в
женщинах результатом того, что
их завлекали, обманывали надеждами, обещаниями, — ну и в таком случае мы, благодаря бога, не древние, не можем безнаказанно допускать амуру писать клятвы на воде.
По
их мнению,
женщина не имеет другого значения, как в форме богатой невесты либо публичной особы — это ужасно!
Тогда как я еще очень хорошо помню наших дядей и отцов, которые, если б сравнить
их с нами, показались бы атлетами, были и выпить и покутить не дураки, а между тем эти люди, потому только, что нюхнули романтизма, умели и не стыдились любить
женщин, по десятку лет не видавшись с
ними и поддерживая чувство одной только перепиской.
— Премилая
женщина! Я ее ужасно люблю. Ах, какая милая! N'est ce pas? [He правда ли? (франц.).] — обратилась к
нему Полина.
— Да, c'est une femme de beaucoup d'esprit [большого ума
женщина (франц.).]. Я ее знал еще ребенком, и тогда уж в ней видно было что-то такое необыкновенное. Une femme de beaucoup d'esprit! — прибавил
он.
— Нет, ничего, — отвечал Калинович, —
женщина, о которой мы с вами говорили… я не знаю… я не могу ее оставить! — проговорил
он рыдающим голосом и, схватив себя за голову, бросился на диван.
— Не сердитесь… Я вас, кажется, буду очень любить! — подхватила Полина и протянула
ему руку, до которой
он еще в первый раз дотронулся без перчатки; она была потная и холодная. Нервный трепет пробежал по телу Калиновича, а тут еще, как нарочно, Полина наклонилась к
нему, и
он почувствовал, что даже дыхание ее было дыханием болезненной
женщины. Приезд баронессы, наконец, прекратил эту пытку. Как радужная бабочка, в цветном платье, впорхнула она, сопровождаемая князем, и проговорила...
— Слава богу, после генерала осталось добра много: достало бы на лапти не одному этакому беспардонному князю, а и десятку таких; конечно, что удивлялись, зная, сколь госпожа наша на деньгу
женщина крепкая, твердая, а для
него ничего не жалела.
Калинович между тем при виде целой стаи красивых и прелестных
женщин замер в душе, взглянув на кривой стан жены, но совладел, конечно, с собой и начал кланяться знакомым. Испанский гранд пожал у
него руку, сенаторша Рыдвинова, смотревшая, прищурившись, в лорнет, еще издали кивала
ему головой. Белокурый поручик Шамовский, очень искательный молодой человек, подошел к
нему и, раскланявшись, очень желал с
ним заговорить.
Уединенно пришлось ей сидеть в своем замкоподобном губернаторском доме, и общественное мнение явно уже склонилось в пользу
их врага, и началось это с Полины, которая вдруг, ни с того ни с сего, найдена была превосходнейшей
женщиной, на том основании, что при таком состоянии, нестарая еще
женщина, она решительно не рядится, не хочет жить в свете, а всю себя посвятила семейству; но что, собственно, делает она в этой семейной жизни — никто этого не знал, и даже поговаривали, что вряд ли она согласно живет с мужем, но хвалили потому только, что надобно же было за что-нибудь похвалить.
Другой протестант был некто m-r Козленев, прехорошенький собой молодой человек, собственный племянник губернатора, сын
его родной сестры: будучи очень богатою
женщиною, она со слезами умоляла брата взять к себе на службу ее повесу, которого держать в Петербурге не было никакой возможности, потому что
он того и гляди мог попасть в солдаты или быть сослан на Кавказ.
Несчастная княгиня, эта кроткая, как ангел,
женщина, посвятившая всю жизнь свою на любовь к мужу, должна была видеть
его в таком положении — это ужасно!
— Нет, chere amie, я уговорю
его, я, наконец, стану перед
ним на колени, буду умолять
его… Я
женщина:
он поймет это. Позволь только мне просить
его и пусти меня к
нему одну.
— Старик этот сознался уж, что только на днях дал это свидетельство, и, наконец, — продолжал
он, хватая себя за голову, — вы говорите, как
женщина. Сделать этого нельзя, не говоря уже о том, как безнравствен будет такой поступок!
— Нет, можно: не говорите этого, можно! — повторяла молодая
женщина с раздирающей душу тоской и отчаянием. — Я вот стану перед вами на колени, буду целовать ваши руки… — произнесла она и действительно склонилась перед Калиновичем, так что
он сам поспешил наклониться.
При чтении этих строк лицо Калиновича загорелось радостью. Письмо это было от Настеньки. Десять лет
он не имел о ней ни слуху ни духу, не переставая почти никогда думать о ней, и через десять лет, наконец, снова откликнулась эта
женщина, питавшая к
нему какую-то собачью привязанность.
— Ты сам хорошо помнишь, как я за
него выходила; не совершенно же я была какая-нибудь потерянная
женщина.
Вначале, когда я имела еще глупость выговаривать
ему за
его холодность и почти презрение ко мне,
он прямо отвечал, — что разве такие
женщины, как я, имеют право ожидать от мужей любви?..
Молодому инженеру сделалось не на шутку грустно: тут только
он понял, что любил эту
женщину.
В первый еще раз на театральных подмостках стояла перед
ними не актриса, а
женщина, с такой правдой страдающая, что, пожалуй, не встретишь того и в жизни, где, как известно, очень много притворщиц.
Все почти молодые
женщины ясней поняли, что и
они, по большей части, осуждены так же притворяться — поняли это и потихоньку отирали слезы.
— Послушай, — начала она, — если когда-нибудь тебя
женщина уверяла или станет уверять, что вот она любила там мужа или любовника, что ли…
он потом умер или изменил ей, а она все-таки продолжала любить
его до гроба, поверь ты мне, что она или ничего еще в жизни не испытала, или лжет.
— Нет,
он умней нас с тобой.
Он очень хорошо рассчитал, что стать в эти отношения с
женщиной, значит прямо взять на себя нравственную и денежную ответственность.
Смело уверяя читателя в достоверности этого факта, я в то же время никогда не позволю себе назвать имена совершивших
его, потому что, кто знает строгость и щепетильность губернских понятий насчет нравственности, тот поймет всю громадность уступки, которую сделали в этом случае обе дамы и которая, между прочим, может показать, на какую жертву после того не решатся
женщины нашего времени для служебной пользы мужей.