Неточные совпадения
Тогда несколько десятков решительных людей, мужчин и
женщин, вступили в единоборство с самодержавцем, два года охотились за
ним, как за диким зверем, наконец убили
его и тотчас же были преданы одним из своих товарищей;
он сам пробовал убить Александра Второго, но кажется, сам же и порвал провода мины, назначенной взорвать поезд царя. Сын убитого, Александр Третий, наградил покушавшегося на жизнь
его отца званием почетного гражданина.
Но вот
он привез внуков на рождественскую елку в это хваленое училище, и Клим увидал несколько десятков худеньких мальчиков, одетых в полосатое, синее с белым, как одевают женщин-арестанток.
— Клим! — звала она голосом мужчины. Клим боялся ее;
он подходил осторожно и, шаркнув ногой, склонив голову, останавливался в двух шагах от кровати, чтоб темная рука
женщины не достала
его.
Клим думал, что, если эта
женщина выздоровеет, она сделает что-нибудь страшное, но доктор Сомов успокоил
его.
Он спросил доктора...
Словечко «выдумки» было очень понятно Климу и обостряло
его неприязнь к больной
женщине.
Не желая, чтоб она увидала по глазам
его, что
он ей не верит, Клим закрыл глаза. Из книг, из разговоров взрослых
он уже знал, что мужчина становится на колени перед
женщиной только тогда, когда влюблен в нее. Вовсе не нужно вставать на колени для того, чтоб снять с юбки гусеницу.
— Да,
он глуп, но — в меру возраста. Всякому возрасту соответствует определенная доза глупости и ума. То, что называется сложностью в химии, — вполне законно, а то, что принимается за сложность в характере человека, часто бывает только
его выдумкой,
его игрой. Например —
женщины…
—
Он?
Он… о декабристах.
Он прочитал «Русских
женщин» Некрасова. Да. А я
ему тут о декабристах рассказал,
он и растрогался.
Было обидно узнать, что Дронов и в отношении к
женщине успел забежать вперед
его.
Он встал, крепко обнял ее за талию, но тотчас же отвел свою руку, вдруг и впервые чувствуя в матери
женщину.
Он переживал волнение, новое для
него. За окном бесшумно кипела густая, белая муть, в мягком, бесцветном сумраке комнаты все вещи как будто задумались, поблекли; Варавка любил картины, фарфор, после ухода отца все в доме неузнаваемо изменилось, стало уютнее, красивее, теплей. Стройная
женщина с суховатым, гордым лицом явилась пред юношей неиспытанно близкой. Она говорила с
ним, как с равным, подкупающе дружески, а голос ее звучал необычно мягко и внятно.
Размышления о
женщинах стали самым существенным для
него, в
них сосредоточилось все действительное и самое важное, все же остальное отступило куда-то в сторону и приобрело странный характер полусна, полуяви.
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в
нем чувство брезгливости;
он был согласен с Лидией, которая резко сказала, что в беременных
женщинах есть что-то грязное. Но теперь, после того как
он увидел ее голые колени и лицо, пьяное от радости, эта
женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже не было места брезгливости.
— Я — не
женщина, — объяснил
он, потом добавил: — Не нагой.
Слушая спокойный, задумчивый голос наставника, разглядывая
его, Клим догадывался: какова та
женщина, которая могла бы полюбить Томилина? Вероятно, некрасивая, незначительная, как Таня Куликова или сестра жены Катина, потерявшая надежды на любовь. Но эти размышления не мешали Климу ловить медные парадоксы и афоризмы.
Представь, что влечение к
женщине — чувство агонизирующее, оттого
оно так болезненно, настойчиво, а?
И, может быть, онанизм, мужеложство — по сути
их есть стремление к свободе от
женщины?
Но теперь слова «свобода от
женщины» показались
ему неглупыми.
Клим утвердительно кивнул головой, а потом, взглянув в резкое лицо Макарова, в
его красивые, дерзкие глаза, тотчас сообразил, что «Триумфы
женщин» нужны Макарову ради цинических вольностей Овидия и Бокаччио, а не ради Данта и Петрарки. Несомненно, что эта книжка нужна лишь для того, чтоб настроить Лидию на определенный лад.
— Понимаю — материн сожитель. Что же ты сконфузился? Это — дело обычное.
Женщины любят это — пышность и все такое. Какой ты, брат, щеголь, — внезапно закончил,
он.
Волнуемый томлением о
женщине, Клим чувствовал, что
он тупеет, линяет, становится одержимым, как Макаров, и до ненависти завидовал Дронову, который хотя и получил волчий билет, но на чем-то успокоился и, поступив служить в контору Варавки, продолжал упрямо готовиться к экзамену зрелости у Томилина.
Он хотел зажечь лампу, встать, посмотреть на себя в зеркало, но думы о Дронове связывали, угрожая какими-то неприятностями. Однако Клим без особенных усилий подавил эти думы, напомнив себе о Макарове,
его угрюмых тревогах, о ничтожных «Триумфах
женщин», «рудиментарном чувстве» и прочей смешной ерунде, которой жил этот человек. Нет сомнения — Макаров все это выдумал для самоукрашения, и, наверное,
он втайне развратничает больше других. Уж если
он пьет, так должен и развратничать, это ясно.
Все чаще и как-то угрюмо Томилин стал говорить о
женщинах, о женском, и порою это у
него выходило скандально. Так, когда во флигеле писатель Катин горячо утверждал, что красота — это правда, рыжий сказал своим обычным тоном человека, который точно знает подлинное лицо истины...
Клим уже не думал, что разум Маргариты
нем, память воскрешала ее поучающие слова, и
ему показалось, что чаще всего
они были окрашены озлоблением против
женщин.
Однажды, придя к учителю,
он был остановлен вдовой домохозяина, — повар умер от воспаления легких. Сидя на крыльце,
женщина веткой акации отгоняла мух от круглого, масляно блестевшего лица своего. Ей было уже лет под сорок; грузная, с бюстом кормилицы, она встала пред Климом, прикрыв дверь широкой спиной своей, и, улыбаясь глазами овцы, сказала...
Макаров ходил пешком по деревням, монастырям, рассказывал об этом, как о путешествии по чужой стране, но о чем бы
он ни рассказывал, Клим слышал, что
он думает и говорит о
женщинах, о любви.
Разумеется, кое-что необходимо выдумывать, чтоб подсолить жизнь, когда она слишком пресна, подсластить, когда горька. Но — следует найти точную меру. И есть чувства, раздувать которые — опасно. Такова, конечно, любовь к
женщине, раздутая до неудачных выстрелов из плохого револьвера. Известно, что любовь — инстинкт, так же как голод, но — кто же убивает себя от голода или жажды или потому, что у
него нет брюк?
Клим получил наконец аттестат зрелости и собирался ехать в Петербург, когда на
его пути снова встала Маргарита. Туманным вечером
он шел к Томилину прощаться, и вдруг с крыльца неприглядного купеческого дома сошла на панель
женщина, —
он тотчас признал в ней Маргариту. Встреча не удивила
его,
он понял, что должен был встретить швейку,
он ждал этой случайной встречи, но радость свою
он, конечно, скрыл.
— Ну, из-за чего ссорятся мужчины с
женщинами? Из-за мужчин, из-за
женщин, конечно.
Он стал просить у меня свои деньги, а я пошутила, не отдала. Тогда
он стащил книжку, и мне пришлось заявить об этом мировому судье. Тут Ванька отдал мне книжку; вот и все.
Климу показалось, что раньше она говорила о
женщинах не так злостно, а как о дальних родственницах, от которых она не ждет ничего, ни хорошего, ни дурного;
они не интересны ей, полузабыты ею.
— Народ, рабочий класс, социализм, Бебель, — я читала
его «
Женщину», боже мой, как это скучно!
Девушка встретила
его с радостью. Так же неумело и суетливо она бегала из угла в угол, рассказывая жалобно, что ночью не могла уснуть; приходила полиция, кого-то арестовали, кричала пьяная
женщина, в коридоре топали, бегали.
Он заставил себя еще подумать о Нехаевой, но думалось о ней уже благожелательно. В том, что она сделала, не было, в сущности, ничего необычного: каждая девушка хочет быть
женщиной. Ногти на ногах у нее плохо острижены, и, кажется, она сильно оцарапала
ему кожу щиколотки. Клим шагал все более твердо и быстрее. Начинался рассвет, небо, позеленев на востоке, стало еще холоднее. Клим Самгин поморщился: неудобно возвращаться домой утром. Горничная, конечно, расскажет, что
он не ночевал дома.
Вырываясь из каменных объятий собора, бежали во все стороны темненькие люди; при огнях не очень пышной иллюминации
они казались темнее, чем всегда; только из-под верхних одежд
женщин выглядывали полосы светлых материй.
Клим, зная, что Туробоев влюблен в Спивак и влюблен не без успеха, — если вспомнить три удара в потолок комнаты брата, — удивлялся. В отношении Туробоева к этой
женщине явилось что-то насмешливое и раздражительное. Туробоев высмеивал ее суждения и вообще как будто не хотел, чтоб при
нем она говорила с другими.
Пошли. В столовой Туробоев жестом фокусника снял со стола бутылку вина, но Спивак взяла ее из руки Туробоева и поставила на пол. Клима внезапно ожег злой вопрос: почему жизнь швыряет
ему под ноги таких
женщин, как продажная Маргарита или Нехаева?
Он вошел в комнату брата последним и через несколько минут прервал спокойную беседу Кутузова и Туробоева, торопливо говоря то, что
ему давно хотелось сказать...
— А ты, кажется, все еще философствуешь о
женщинах, вместо того чтоб целоваться с
ними?
— Я, должно быть, немножко поэт, а может, просто — глуп, но я не могу… У меня — уважение к
женщинам, и — знаешь? — порою мне думается, что я боюсь
их. Не усмехайся, подожди! Прежде всего — уважение, даже к тем, которые продаются. И не страх заразиться, не брезгливость — нет! Я много думал об этом…
Клим слушал напряженно, а — не понимал, да и не верил Макарову: Нехаева тоже философствовала, прежде чем взять необходимое ей. Так же должно быть и с Лидией. Не верил
он и тому, что говорил Макаров о своем отношении к
женщинам, о дружбе с Лидией.
Такие мысли являлись у нее неожиданно, вне связи с предыдущим, и Клим всегда чувствовал в
них нечто подозрительное, намекающее. Не считает ли она актером
его?
Он уже догадывался, что Лидия, о чем бы она ни говорила, думает о любви, как Макаров о судьбе
женщин, Кутузов о социализме, как Нехаева будто бы думала о смерти, до поры, пока ей не удалось вынудить любовь. Клим Самгин все более не любил и боялся людей, одержимых одной идеей,
они все насильники, все заражены стремлением порабощать.
— Конечно — обо всем, — сказал Самгин, понимая, что пред
ним ответственная минута. Делая паузы, вполне естественные и соразмерные со взмахами весел,
он осмотрительно заговорил о том, что счастье с
женщиной возможно лишь при условии полной искренности духовного общения. Но Алина, махнув рукою, иронически прервала
его речь...
—
Женщины, которые из чувства ложного стыда презирают себя за то, что природа, создавая
их, грубо наглупила. И есть девушки, которые боятся любить, потому что
им кажется: любовь унижает, низводит
их к животным.
Маленький пианист в чесунчовой разлетайке был похож на нетопыря и молчал, точно глухой, покачивая в такт словам
женщин унылым носом своим. Самгин благосклонно пожал
его горячую руку, было так хорошо видеть, что этот человек с лицом, неискусно вырезанным из желтой кости, совершенно не достоин красивой
женщины, сидевшей рядом с
ним. Когда Спивак и мать обменялись десятком любезных фраз, Елизавета Львовна, вздохнув, сказала...
И замолчал.
Женщины улыбались, беседуя все более оживленно, но Клим чувствовал, что
они взаимно не нравятся одна другой. Спивак запоздало спросил
его...
Клим удивлялся.
Он не подозревал, что эта
женщина умеет говорить так просто и шутливо. Именно простоты
он не ожидал от нее; в Петербурге Спивак казалась замкнутой, связанной трудными думами. Было приятно, что она говорит, как со старым и близким знакомым. Между прочим она спросила: с дровами сдается флигель или без дров, потом поставила еще несколько очень житейских вопросов, все это легко, мимоходом.
В паузы между
его фразами вторгались голоса
женщин.
Но
его недоверие к людям, становясь все более легко возбудимым, цепко ухватилось за слова матери, и Клим задумался, быстро пересматривая слова, жесты, улыбки приятной
женщины.
Клим искоса взглянул на нее. Она сидела, напряженно выпрямясь, ее сухое лицо уныло сморщилось, — это лицо старухи. Глаза широко открыты, и она закусила губы, как бы сдерживая крик боли. Клим был раздражен на нее, но какая-то частица жалости к себе самому перешла на эту
женщину,
он тихонько спросил...
Он так близко подошел, что уже слышал ровный голосок
женщины и короткие, глухо звучавшие вопросы Лютова. Хотел свернуть в лес, но Лютов окрикнул...
— Почему вы думаете, что я прячусь? — сердито спросил
он, сняв шляпу пред
женщиной с нарочитой медленностью.