Неточные совпадения
— Я-с человек частный… ничтожество!.. — заговорил он прерывчатым голосом. — Не мое, может быть,
дело судить действия правительственных лиц; но я раз стал обвинителем и докончу это… Если справедливы неприятные слухи, которые дошли до меня при приезде моем сюда, я опять
поеду в Петербург и опять буду кричать.
По-моему, напротив, надобно дать полное спокойствие и возможность графу дурачиться; но когда он начнет уже делать незаконные распоряжения, к которым его, вероятно, только еще подготовляют, тогда и собрать не слухи, а самые
дела, да с этим и
ехать в Петербург.
На другой
день Крапчик, как только заблаговестили к вечерне,
ехал уже в карете шестериком с форейтором и с саженным почти гайдуком на запятках в загородный Крестовоздвиженский монастырь, где имел свое пребывание местный архиерей Евгений, аки бы слушать ефимоны; но, увидав, что самого архиерея не было в церкви, он, не достояв службы, послал своего гайдука в покой ко владыке спросить у того, может ли он его принять, и получил ответ, что владыко очень рад его видеть.
— Если прикажете, завтра же
поеду, — сказал покорным тоном молодой человек и, получив на билет приказа общественного призрения от Крапчика расписку, ушел, а на другой
день и совсем уехал в имение.
Дело в том, что Егор Егорыч дорогой, когда она
ехала с ним в Москву, очень много рассуждал о разных евангелических догматах, и по преимуществу о незлобии, терпении, смиренномудрии и любви ко всем, даже врагам своим; Сусанна хоть и молча, но внимала ему всей душой.
Сусанна тем временем,
ехав с Егором Егорычем, несмотря на свою застенчивость, спросила его, неужели он, в самом
деле, сегодня уезжает, в Петербург.
По окончании обеда, как только позволяло приличие, Петр Григорьич, почтительно откланявшись князю и его гостям,
поехал в свою гостиницу, чтобы немедля же написать Егору Егорычу отчаянное письмо, в котором объявить ему, что все их
дело погибло и что весь Петербург за сенатора и за губернатора.
Вечером того же
дня Егор Егорыч
поехал к Сперанскому, где у него
дело обошлось тоже не без спора, и на одно замечание, которое сделал Михаил Михайлыч по поводу высылки Татариновой, о чем тогда только и толковало все высшее общество Петербурга, Егор Егорыч воскликнул...
Когда молодой человек, отпущенный, наконец, старым камердинером, вошел в залу, его с оника встретила Муза, что было и не мудрено, потому что она целые
дни проводила в зале под предлогом якобы игры на фортепьяно, на котором, впрочем, играла немного и все больше смотрела в окно, из которого далеко было видно, кто
едет по дороге к Кузьмищеву.
«Я от Вас бежала с Ченцовым, — писала Катрин, — не трудитесь меня искать; я еще третьего
дня обвенчалась с Валерьяном, и теперь мы
едем в мое именье, на которое прошу Вас выслать мне все бумаги, потому что я желаю сама вступить в управление моим состоянием.
На другой
день ранним утром Катрин уехала в губернский город; Тулузов тоже
поехал вместе с нею в качестве оборонителя на тот случай, ежели Ченцов вздумает преследовать ее; едучи в одном экипаже с госпожою своей, Тулузов всю дорогу то заботливо поднимал окно у кареты, если из того чувствовался хотя малейший ветерок, то поправлял подушки под раненым плечом Катрин, причем она ласково взглядывала на него и произносила: «merci, Тулузов, merci!».
Тулузов, получив от знакомого гимназического чиновничка с этого донесения копию и видя, как оно веско было написано и сколь много клонилось в его пользу, счел преждевременным
ехать в Петербург и отправился обратно в Синьково, которого достигнул на другой
день вечером.
— Это уж мое
дело!.. Он ближайший друг Егора Егорыча!.. Но я спрашиваю о том, как я должен
ехать?.. Не отпуска же мне испрашивать?.. И черт его знает, когда он еще придет ко мне!..
— Превосходнейшая мысль!.. Отличнейшая!.. — говорил искренним голосом Иван Петрович. — Я к губернскому предводителю
поеду, когда вы только прикажете; он хоть чехвал и фанфарон, но любит дворянство, предан ему, и я наперед уверен, что с сочувствием примет ваше благое
дело.
— Да так!.. Что это?.. Во всем сомнение! — воскликнул с досадой Сверстов. — Егор же Егорыч — не теряй, пожалуйста, нити моих мыслей! —
едет на баллотировку… Я тоже навяжусь с ним
ехать, да там и явлюсь к Артасьеву… Так, мол, и так, покажите мне
дело об учителе Тулузове!..
Василий Иваныч, впрочем, в самом
деле был занят; он в ту же ночь собрал всех своих поумней и поплутоватей целовальников и велел им со всей их накопленной выручкой
ехать в разные местности России, где, по его расчету, был хлеб недорог, и закупить его весь, целиком, под задатки и контракты.
Билет им в бельэтаж еще заранее достал Углаков; сверх того, по уговору, он в
день представления должен был заехать к Музе Николаевне, у которой хотела быть Сусанна Николаевна, и обеих дам сопровождать в театр; но вот в сказанный
день седьмой час был на исходе, а Углаков не являлся, так что дамы решились
ехать одни.
Не ограничиваясь всеми вышесказанными мерами, Тулузов на другой
день поутру
поехал для предварительных совещаний в частный дом к приставу.
Сусанна Николаевна, впрочем, не оставила своей мысли
ехать похоронить мать и на другой же
день опять-таки приступила к Егору Егорычу с просьбой отпустить ее в Кузьмищево. Напрасно он почти с запальчивостью ей возражал...
Разговор у них происходил с глазу на глаз, тем больше, что, когда я получил обо всем этом письмо от Аггея Никитича и
поехал к нему, то из Москвы прислана была новая бумага в суд с требованием передать все
дело Тулузова в тамошнюю Управу благочиния для дальнейшего производства по оному, так как господин Тулузов проживает в Москве постоянно, где поэтому должны производиться все
дела, касающиеся его…
— Я, к сожалению, с нынешним генерал-губернатором никогда не сближался, по той причине, что он искони француз и энциклопедист; я же — масон, а потому мне
ехать теперь к нему и говорить об
деле, совершенно меня не касающемся, странно. Но я вместе с вами
поеду к моему другу Углакову, который очень хорош с князем.
— Optime! — воскликнул Сверстов, и на другой
день оба друга
поехали к Углакову; но, к великой досаде их, застали того почти в отчаянном состоянии.
M-me Углакова уехала уже к сыну, чтобы быть при нем сиделкой; но, тем не менее, когда Егор Егорыч и Сверстов рассказали Углакову
дело Тулузова, он объявил им, что сейчас же
поедет к генерал-губернатору, причем уверял, что князь все сделает, чего требует справедливость.
— Никаких определенных
дней не было, — отвечал гнусливо камер-юнкер, — а случалось обыкновенно так, что на каком-нибудь бале, очень скучном, по обыкновению, молодые дамы сговаривались с молодыми людьми повеселей потанцевать и поужинать, и для этого они
ехали в подговоренный еще прежде дом…
По Москве раздавался благовест к обедне; прохожие благодаря свежему воздуху шли более обыкновенного оживленной и быстрой походкой; даже так называемые ваньки-извозчики
ехали довольно резво; но среди такого веселого
дня вдоль Волхонки, по направлению к Конной площади, как уже догадывается, вероятно, читатель, везли на позорных дрогах несчастного Лябьева в арестантской одежде, с повешенной на груди дощечкой, на которой было четко написано: «убийца».
Он, еще
ехав в Петербург, все обдумывал и соображал, как ему действовать в предпринятых им на себя
делах, и рассчитал, что беспокоить и вызывать на что-либо князя Александра Николаича было бы бесполезно, ибо Егор Егорыч, по переписке с некоторыми лицами, знал, что князь окончательно страдал глазами.
— Но не можете ли вы
поехать к нему и расспросить его о
деле вашего мужа?
В тот
день, в который Миропа Дмитриевна задумала предпринять против Аггея Никитича атаку, его постигнуло нечто более серьезное, чем мимолетные встречи с пани, потому что она не то что встретилась с ним, а, нагнав, велела кучеру
ехать рядом и отнеслась к Аггею Никитичу...
Егор Егорыч немножко соснут; с ними это бывает; они и прежде всегда были, как малый ребенок! — успокаивал ее тот, и
дня через два Егор Егорыч в самом
деле как бы воспрянул, если не телом, то духом, и, мучимый мыслью, что все эти
дни Сусанна Николаевна сидела около его постели и скучала, велел взять коляску, чтобы
ехать в высившиеся над Гейдельбергом развалины когда-то очень красивого замка.