Неточные совпадения
Сам господин был высокого роста; руки и ноги у него огромные, выражение лица неглупое и очень честное; как
бы для вящей противоположности
с бароном, который был причесан и выбрит безукоризнейшим образом, господин этот носил довольно неряшливую бороду и вообще всей своей наружностью походил более на фермера,
чем на джентльмена, имеющего возможность носить такие дорогие пальто.
Пока происходил этот разговор, Марья Васильевна, видя,
что барон, начав говорить
с Михайлом Борисовичем, как
бы случайно встал перед ним на ноги, воспользовалась этим и села рядом
с племянником.
— Естествознание, мне кажется, лучше всего может дать ответ в этом случае, потому
что лучше всего может познакомить человека
с самим собой; ибо он,
что бы там ни говорили, прежде всего животное.
Наши школьники тоже воспылали к ней страстью,
с тою только разницею,
что барон всякий раз, как оставался
с Элизой вдвоем, делал ей глазки и намекая ей даже словами о своих чувствах; но князь никогда почти ни о
чем с ней не говорил и только слушал ее игру на фортепьянах
с понуренной головой и вздыхал при этом; зато князь очень много говорил о своей страсти к Элизе барону, и тот выслушивал его, как
бы сам в этом случае нисколько не повинный.
Ограниченность применения женского труда в ту эпоху в России вынуждала девушек стремиться к получению преимущественно педагогического и медицинского образования.] мать очень мало понимала и гораздо больше
бы желала, чтобы она вышла замуж за человека
с обеспеченным состоянием, или, если этого не случится, она, пожалуй, не прочь
бы была согласиться и на другое, зная по многим примерам,
что в этом положении живут иногда гораздо лучше,
чем замужем…
Госпожа Жиглинская долго после этого ни о
чем подобном не говорила
с дочерью и допекала ее только тем,
что дня по два у них не было ни обеда, ни чаю; хотя госпожа Жиглинская и могла
бы все это иметь, если
бы продала какие-нибудь свои брошки и сережки, но она их не продавала.
— Ну-с, а почему же вы последнее ваше письмо, — письмо, как видно, очень искреннее, — прямо начинаете
с того,
что стали мне описывать, до какой степени вас возмущает и вам ненавистен чиновничий Петербург?.. Вы как будто
бы тут в чем-то спешите оправдаться передо мной.
Во всем этом объяснении князь показался ей таким честным, таким бравым и благородным, но вместе
с тем несколько сдержанным и как
бы не договаривающимся до конца. Словом, она и понять хорошенько не могла,
что он за человек, и сознавала ясно только одно,
что сама влюбилась в него без ума и готова была исполнить самое капризнейшее его желание, хоть
бы это стоило ей жизни.
— Это
с чего вам пришло в голову? — спросил, сколько возможно насмешливым и даже суровым голосом, князь. Но если
бы в комнате было несколько посветлее, то Анна Юрьевна очень хорошо могла
бы заметить, как он при этом покраснел.
Она сама гораздо
бы больше желала, чтобы князь бывал у них, а то, как она ни вооружалась стоическим спокойствием, но все-таки ей ужасно тяжело и стыдно было середь белого дня приходить в Роше-де-Канкаль. Ей казалось,
что она на каждом шагу может встретить кого-нибудь из знакомых, который увидит, куда она идет;
что швейцар, отворяя ей дверь, как-то двусмысленно или почти
с презрением взглядывал на нее;
что молодые официанты, стоящие в коридоре, при проходе ее именно о ней и перешептывались.
— А тем,
что… ну, решился провести этот день
с женой. И скажи прямо, серьезно, как вон русские самодуры говорят: «Хочу, мол, так и сделаю, а ты моему нраву не препятствуй!». Досадно
бы, конечно, было, но я
бы покорилась; а то приехал, сначала хитрить стал, а потом, когда отпустили, так обрадовался, как школьник, и убежал.
Князю Григорову непременно
бы следовало ехать на похороны к дяде; но он не поехал, отговорившись перед женой тем,
что он считает нечестным скакать хоронить того человека, которого он всегда ненавидел: в сущности же князь не ехал потому,
что на несколько дней даже не в состоянии был расстаться
с Еленой, овладевшей решительно всем существом его и тоже переехавшей вместе
с матерью на дачу.
— Очень просто-с! — начал он, придумав, наконец, объяснение. — В каждом человеке такая пропасть понятий рациональных и предрассудочных,
что он иногда и сам не разберет в себе, которое в нем понятие предрассудочное и которое настоящее, и вот ради
чего я и желал
бы слышать ваше мнение,
что так называемая верность брачная — понятие предрассудочное, или настоящее, рациональное?
— Госпожа такая,
что дама… благородного звания… — отвечал Елпидифор Мартыныч
с ударением. — Смолоду красавица была!.. Ах, какая красавица! — прибавил он и закрыл даже при этом глаза, как
бы желая себе яснее вообразить Елизавету Петровну в ее молодости.
— Как же-с!.. Сначала замужем была, ну, а потом и без замужества жила
с одним господином как
бы в замужестве. Более всегда телесною красотой блистала,
чем душевной!
Будь князь понастойчивей, он, может быть, успел
бы втолковать ей и привить свои убеждения, или, по крайней мере, она стала
бы притворяться,
что разделяет их; но князь, как и
с большей частью молодых людей это бывает, сразу же разочаровался в своей супруге, отвернулся от нее умственно и не стал ни слова
с ней говорить о том,
что составляло его суть, так
что с этой стороны княгиня почти не знала его и видела только,
что он знакомится
с какими-то странными людьми и бог знает какие иногда странные вещи говорит.
— Революционерные идеи, как
бы кто ни был
с ними мало согласен, в вас имеют такую прекрасную проповедницу,
что невольно им подчиняешься! — сказал Елене барон.
По странному стечению обстоятельств, барон в эти минуты думал почти то же самое,
что и княгиня: в начале своего прибытия в Москву барон, кажется, вовсе не шутя рассчитывал составить себе партию
с какой-нибудь купеческой дочкой, потому
что, кроме как
бы мимолетного вопроса князю о московском купечестве, он на другой день своего приезда ни
с того ни
с сего обратился
с разговором к работавшему в большом саду садовнику.
Княгиня тоже молчала. Перебирая в душе своей все ощущения, она спрашивала себя мысленно, нравится ли ей хоть сколько-нибудь барон, и должна была сознаться,
что очень мало; но, как
бы то ни было, она все-таки решилась продолжать
с ним кокетничать.
— Именно вытурят из Москвы!.. — согласилась
с удовольствием княгиня. — И потом объясните вы этой девчонке, — продолжала она, —
что это верх наглости
с ее стороны — посещать мой дом; пусть
бы она видалась
с князем, где ей угодно, но не при моих, по крайней мере, глазах!.. Она должна же хоть сколько-нибудь понять,
что приятно ли и легко ли это мне, и, наконец, я не ручаюсь за себя: я, может быть, скажу ей когда-нибудь такую дерзость, после которой ей совестно будет на свет божий смотреть.
Как
бы наперекор всему, княгиня последнее время ужасно старалась веселиться: она по вечерам гуляла в Останкинском саду, каждый почти праздник ездила на какую-нибудь из соседних дач, и всегда без исключения в сопровождении барона, так
что, по поводу последнего обстоятельства, по Останкину, особенно между дамским населением, шел уже легонький говор;
что касается до князя, то он все время проводил у Елены и, вряд ли не
с умыслом, совершенно не бывал дома, чтобы не видеть того,
что, как он ни старался скрыть, весьма казалось ему неприятным.
— В таком случае, пойдемте! — проговорила Елена довольным голосом; она нисколько даже не подозревала о волновавших князя чувствованиях, так как он последнее время очень спокойно и
с некоторым как
бы удовольствием рассказывал ей,
что барон ухаживает за княгиней и
что между ними сильная дружба затевается!
— Все мужья на свете, я думаю, точно так же отзываются о своих соперниках! — проговорил как
бы больше сам
с собою Миклаков. — А
что, скажите, княгиня когда-нибудь говорила вам что-нибудь подобное об Елене? — спросил он князя.
Прочитав это письмо, князь сделался еще более мрачен; велел сказать лакею,
что обедать он не пойдет, и по уходе его, запершись в кабинете, сел к своему столу, из которого, по прошествии некоторого времени, вынул знакомый нам ящик
с револьвером и стал глядеть на его крышку, как
бы прочитывая сделанную на ней надпись рукою Елены.
— И последнее время, — не унимался, однако, Миклаков, — княгиня, как известно вам, сделалась очень любезна
с бароном Мингером, и это, изволите видеть, оскорбляет самолюбие князя, и он даже полагает,
что за подобные поступки княгини ему будто
бы целый мир плюет в лицо.
— Быть вашим судьей!.. — повторил тот хоть и комически, но не без некоторого, кажется, чувства самодовольства. — Прежде всего-с я желал
бы знать,
что признает ли, например, Елена Николаевна некоторое нравственное право за мотивами, побуждающими князя известным образом действовать и чувствовать?
—
Что делать! — произнес в свою очередь невеселым голосом Миклаков. — Но мне хотелось
бы, — прибавил он
с некоторою улыбкою, — не только
что вестником вашим быть, но и врачом вашим душевным: помочь и пособить вам сколько-нибудь.
— Гм!.. — произнес Миклаков и после того, помолчав некоторое время и как
бы собравшись
с мыслями, начал. — Вот видите-с, на свете очень много бывает несчастных любвей для мужчин и для женщин; но, благодаря бога, люди от этого не умирают и много-много разве,
что с ума от того на время спятят.
Прошло недели две. Князь и княгиня, каждодневно встречаясь, ни слова не проговорили между собой о том,
что я описал в предыдущей главе: князь делал вид,
что как будто
бы он и не получал от жены никакого письма, а княгиня —
что к ней вовсе и не приходил Миклаков
с своим объяснением; но на душе, разумеется, у каждого из них лежало все это тяжелым гнетом, так
что им неловко было даже на долгое время оставаться друг
с другом, и они каждый раз спешили как можно поскорей разойтись по своим отдельным флигелям.
— L'air est frais aujourd'hui!.. [Сегодня свежо!.. (франц.).] Пора в город переезжать, — проговорила она, кутаясь в свой бурнус и затрудняясь на первых порах, о
чем бы более интересном заговорить
с своим гостем.
— Но мне
с мебелью нужна квартира! — возразил барон, как
бы не зная,
что у Анны Юрьевны весь дом битком набит был мебелью.
Барон в этом случае, благодаря своему петербургскому высокомерию, полагал,
что стоит ему только показаться в Москве в своих модных пиджаках,
с дорогой своей тросточкой и если при этом узнается,
что он действительный статский советник и кавалер станиславской звезды, то все московские невесты сами побегут за ним; но вышло так,
что на все те качества никто не счел за нужное хоть
бы малейшее обратить внимание.
Такой прием, разумеется, всякую другую женщину мог
бы только оттолкнуть, заставить быть осторожною,
что и происходило у него постоянно
с княгиней Григоровой, но
с Анной Юрьевной такая тактика вышла хороша: она сама в жизнь свою так много слышала всякого рода отдаленных и сентиментальных разговоров,
что они ей сильно опротивели, и таким образом, поселясь при переезде в город в одном доме а видясь каждый день, Анна Юрьевна и барон стали как-то все играть между собой и шалить, словно маленькие дети.
Раз, часу в первом дня, Анна Юрьевна сидела в своем будуаре почти в костюме молодой: на ней был голубой капот, маленький утренний чепчик; лицо ее было явно набелено и подрумянено. Анна Юрьевна, впрочем, и сама не скрывала этого и во всеуслышание говорила,
что если
бы не было на свете куаферов и косметиков, то женщинам ее лет на божий свет нельзя было
бы показываться. Барон тоже сидел
с ней; он был в совершенно домашнем костюме, без галстука, в туфлях вместо сапог и в серой,
с красными оторочками, жакетке.
Будучи уверен,
что в этом послаблении вами руководствовала единственно ваша доброта, я вместе
с тем покорнейше просил
бы вас сделать немедленное распоряжение об удалении сказанной девицы от занимаемой ею должности».
Письмо мое, по принятому обычаю, я хотела было заключить,
что остаюсь
с моим уважением, но никак не решаюсь написать этих слов, потому
что они были
бы очень неискренни».
— Никакого тут яду нет. Не так
бы к этим господам следовало писать! — возразила Анна Юрьевна
с неудовольствием, однако написанное прежде ею письмо изорвала, а продиктованное бароном запечатала и отправила. Барон вообще, день ото дня, все больше и больше начинал иметь на нее влияние, и это, по преимуществу, происходило оттого,
что он казался Анне Юрьевне очень умным человеком.
— Да-с, прекрасно!.. — возразила ему
с запальчивостью Елена. — Это было
бы очень хорошо, если
бы вы весь ваш доход делили между бедными, и я
с удовольствием
бы взяла из них следующую мне часть; но быть в этом случае приятным исключением я не желаю, и тем более,
что я нисколько не нуждалась в ваших деньгах: я имела свои средства!
— Я вот видите-с… служу бухгалтером… жалованье получаю порядочное… и просил
бы вас… сделать мне в долг… за поручительством, разумеется, казначея нашего… в долг платье…
с рассрочкой на полгода,
что ли!..
— Да!.. Да!.. — повторил Адольф Иваныч
с важностью. — И он тоже совершенно со мной согласен,
что в России нужней всего просвещение. Русский работник, например, мужик русский — он не глуп, нет!.. Он не просвещен!.. Он только думает,
что если праздник, так он непременно должен быть пьян, а будь он просвещен, он знал
бы,
что праздник не для того, а чтобы человек отдохнул, — согласны вы
с этим?
Но как
бы ни было, однако, магазин Адольфа Иваныча
с этого дня сделался предметом самого тщательного внимания для Миклакова: он чуть не каждый день заходил узнавать,
что не нужно ли что-нибудь примерить на нем, и когда, наконец, ему изготовлены были сюртучная пара и несколько сорочек, то он немедля все это забрал и как
бы с сокровищем каким проворно пошел домой.
M-r Оглоблин приходился тоже кузеном и князю Григорову, который, впрочем, так строго и сурово обращался
с ним,
что m-r Николя почти не осмеливался бывать у Григоровых; но, услышав последнее время в доме у отца разговор об Елене, где, между прочим, пояснено было,
что она любовница князя, и узнав потом,
что ее выгнали даже за это из службы, Николя воспылал нестерпимым желанием,
что бы там после
с ним ни было, рассказать обо всем этом княгине.
Николя, например, узнал,
что г-жа Петицкая — ни от кого не зависящая вдова; а она у него выпытала,
что он
с m-lle Пижон покончил все, потому будто
бы,
что она ему надоела; но в сущности m-lle Пижон его бросила и по этому поводу довольно откровенно говорила своим подругам,
что подобного свинью нельзя к себе долго пускать, как
бы он ни велики платил за то деньги.
— Всеотличнейшим манером!.. Сына-с вам подарила!.. — отвечал Елпидифор Мартыныч как
бы веселым голосом, хоть холодный пот все еще продолжал у него выступать на лбу, так
что он беспрестанно утирал его своим фуляровым платком.
— Не нужно-с! Не нужно! — ответил вдруг Елпидифор Мартыныч, кинув быстрый взгляд на деньги и отстраняя их своей рукой от себя. — Я не из корысти спасал больную, а прежде всего — по долгу врача, а потом и для того, чтобы вы оба устыдились и не на каждом
бы перекрестке кричали,
что я дурак и идиот: бывают обстоятельства,
что и идиоты иногда понадобятся!
— Знаешь
что, — начала она неторопливо и
с расстановкой. — Если
бы только возможно это было, так я желала
бы лучше его совсем не крестить.
— Что-с? — спросил торопливо Миклаков, как
бы ничего этого не знавший.
—
С чем,
с чем? — повторила та дважды и как
бы укоризненным голосом.
— Мало ли про кого
что рассказывают-с! — отвечал ей
с ударением Миклаков, он сам слыхал про г-жу Петицкую такие вещи, которые тоже могли
бы показаться ужасными; но только не хотел ей напоминать теперь о том.
— Слушаю-с! — отвечала та и, вероятно, сейчас же доложила, потому
что княгиня, наконец, вышла. Лицо ее имело весьма расстроенное и как
бы испуганное выражение.