Неточные совпадения
«Но почему же эта
женщина, — рассуждала и в этом случае Елена, — не постаралась сохранить любовь мужа?» Князь сам ей рассказывал, что
он давно разлюбил жену, потому что она никогда не разделяла ни одного из
его убеждений; значит, Елена тут ничем не была виновата.
С
женщинами своего круга Анна Юрьевна почти не разговаривала и вряд ли не считала
их всех сравнительно с собой дурочками.
Князь Григоров, никогда и ни с какой
женщиной не шутивший, с Анной Юрьевной любил, однако, болтать и на ее вольности отвечал обыкновенно такого рода вольностями, что даже Анна Юрьевна восклицала
ему: «Нет, будет!
— Если мужчина не говорит, куда едет, то
он непременно едет к
женщине.
— И в последний:
женщины двух раз подобных вещей не говорят! — крикнула она
ему вслед.
Покуда княгиня приводила себя в порядок, Анна Юрьевна ходила взад и вперед по комнате, и мысли ее приняли несколько иное течение: прежде видя князя вместе с княгиней и принимая в основание, что последняя была tres apathique, Анна Юрьевна считала нужным и неизбежным, чтобы
он имел какую-нибудь альянс на стороне; но теперь, узнав, что
он уже имеет таковую, она стала желать, чтобы и княгиня полюбила кого-нибудь постороннего, потому что
женщину, которая верна своему мужу, потому что
он ей верен, Анна Юрьевна еще несколько понимала; но чтобы
женщина оставалась безупречна, когда муж ей изменил, — этого даже она вообразить себе не могла и такое явление считала почти унижением женского достоинства; потому, когда княгиня, наконец, вышла к ней, она очень дружественно встретила ее.
— О, ma chere, quelle folie!.. [моя дорогая, какое безумие! (франц.).] Как будто бы какая-нибудь
женщина может говорить так! Это все равно, что если бы кто сказал, qu'il ne sait pas manger!.. [что
он не умеет есть! (франц.).]
Ей, по преимуществу, хотелось познакомить княгиню с Химским, который был очень смелый и дерзкий человек с
женщинами, и Анна Юрьевна без искреннего удовольствия вообразить себе не могла, как бы это у
них вдруг совершенно неожиданно произошло: Анна Юрьевна ужасно любила устраивать подобные неожиданности.
С
ним произошел такого рода случай:
он уехал из дому с невыносимой жалостью к жене. «Я отнял у этой
женщины все, все и не дал ей взамен ничего, даже двух часов в день ее рождения!» — говорил
он сам себе. С этим чувством пришел
он в Роше-де-Канкаль, куда каждодневно приходила из училища и Елена и где обыкновенно
они обедали и оставались затем целый день. По своей подвижной натуре князь не удержался и рассказал Елене свою сцену с женой. Та выслушала
его весьма внимательно.
Княгине, разумеется, и в голову не приходило того, что князь разрешает ей любовь к другому чисто из чувства справедливости, так как
он сам теперь любит другую
женщину. Она просто думала, что
он хочет этим окончательно отделаться от нее.
Она сама даже ответит на
его чувства и посмотрит, как этим снимет тяжелое ярмо с души князя: тонкое чувство
женщины, напротив, говорило в княгине, что это очень и очень не понравится князю.
— Удивительное дело! — начал
он развязно и запуская руки в маленькие кармашки своих щегольских, пестрых брюк. — До какой степени наши
женщины исполнены предрассудков!
— А знаете ли вы, — продолжал барон, — что наши, так называемые нравственные
женщины, разлюбя мужа, продолжают еще любить
их по-брачному: это явление, как хотите, безнравственное и представляет безобразнейшую картину; этого никакие дикие племена, никакие животные не позволяют себе! Те обыкновенно любят тогда только, когда чувствуют влечение к тому.
— Никогда
женщина не может до такой степени разлюбить мужа! — возразила
ему та.
— Нисколько! Но я вижу только, что
он одной уж
женщине изменил.
— Неприятнее всего тут то, — продолжал князь, — что барон хоть и друг мне, но
он дрянь человечишка; не стоит любви не только что княгини, но и никакой порядочной
женщины, и это ставит меня решительно в тупик… Должен ли я сказать о том княгине или нет? — заключил
он, разводя руками и как бы спрашивая.
— Положим, что самолюбие чувство естественное, — продолжал рассуждать Миклаков, — но тут любопытно проследить, чем, собственно,
оно оскорбляется? Что вот-де
женщина, любившая нас, осмелилась полюбить другого, то есть нашла в мире человека, равного нам по достоинству.
Видя все это, Миклаков поматывал только головой, и чувство зависти невольно шевелилось в душе
его. «Ведь любят же других людей так
женщины?» — думал
он. Того, что князь Григоров застрелился,
он нисколько не опасался. Уверенность эта, впрочем, в
нем несколько поколебалась, когда
они подъехали к флигелю, занимаемому князем, и Миклаков, войдя в сени, на вопрос свой к лакею: «Дома ли князь?», услышал ответ, что князь дома, но только никого не велел принимать и заперся у себя в кабинете.
— Какая, однако, отличнейшая
женщина княгиня! — воскликнул
он.
— Добрейшая и чистейшая
женщина, каких когда-либо я встречал, — продолжал Миклаков. — Вы сколько лет женаты? — прибавил
он князю.
— Э, нет!.. Этим ни одну
женщину не заставишь разлюбить, а только заставишь больше ревновать, то есть больше еще измучишь ее. Чтобы
женщина разлюбила мужчину, лучше всего ей доказать, что
он дурак!
— И князь поручил мне сказать вам, — говорил Миклаков с какой-то даже жестокостью, — что как
он ни дорожит вашим спокойствием, счастием, но возвратиться к прежнему чувству к вам
он не может, потому что питает пылкую и нежную страсть к другой
женщине!
— Я тут ничего не говорю о князе и объясняю только различие между своими словами и чужими, — отвечал Миклаков, а сам с собой в это время думал: «
Женщине если только намекнуть, что какой-нибудь мужчина не умен, так она через неделю убедит себя, что
он дурак набитейший». — Ну, а как вы думаете насчет честности князя? — продолжал
он допрашивать княгиню.
— Что ж прямо и искренно говорить!.. — возразил Миклаков. — Это, конечно, можно делать из честности, а, пожалуй, ведь и из полного неуважения к личности другого… И я так понимаю-с, — продолжал
он, расходившись, — что князь очень милый, конечно, человек, но барчонок, который свой каприз ставит выше счастия всей жизни другого: сначала полюбил одну
женщину — бросил; потом полюбил другую — и ту, может быть, бросит.
— Атмосфера в обществе с хорошенькой и милой
женщиной, — отвечала Анна Юрьевна. Она сама отчасти замечала, а частью слышала от прислуги своей, что барон ухаживает за княгиней, и что та сама тоже неравнодушна к
нему, а потому она хотела порасспросить несколько барона об этом.
Ухаживать за
женщинами, как мы уже видели, барон был не мастер:
он всегда
их расположение приобретал деньгами, а не речами, и потому привык обращаться с
ними чересчур нахально и дерзко.
Такой прием, разумеется, всякую другую
женщину мог бы только оттолкнуть, заставить быть осторожною, что и происходило у
него постоянно с княгиней Григоровой, но с Анной Юрьевной такая тактика вышла хороша: она сама в жизнь свою так много слышала всякого рода отдаленных и сентиментальных разговоров, что
они ей сильно опротивели, и таким образом, поселясь при переезде в город в одном доме а видясь каждый день, Анна Юрьевна и барон стали как-то все играть между собой и шалить, словно маленькие дети.
Раз, часу в первом дня, Анна Юрьевна сидела в своем будуаре почти в костюме молодой: на ней был голубой капот, маленький утренний чепчик; лицо ее было явно набелено и подрумянено. Анна Юрьевна, впрочем, и сама не скрывала этого и во всеуслышание говорила, что если бы не было на свете куаферов и косметиков, то
женщинам ее лет на божий свет нельзя было бы показываться. Барон тоже сидел с ней;
он был в совершенно домашнем костюме, без галстука, в туфлях вместо сапог и в серой, с красными оторочками, жакетке.
— Ах, да, действительно, — воскликнула Елена грустно-насмешливым голосом, —
женщина прежде всего должна думать, что она самка и что первая ее обязанность — родить здоровых детей, здоровой грудью кормить
их, потом снова беременеть и снова кормить: обязанность приятная, нечего сказать!
— Конечно, конечно!.. — соглашалась Елена тем же насмешливым тоном. — Неприятно в этом случае для
женщин только то, что так как эти занятия самки
им не дают времени заняться ничем другим, так мужчины и говорят
им: «Ты, матушка, шагу без нас не смеешь сделать, а не то сейчас умрешь с голоду со всеми детенышами твоими!»
— Но что же делать с тем, что
женщины, а не мужчины родят, — это уж закон природы,
его же не прейдеши! — сказал князь, смеясь.
— Потому что
он любит другую
женщину, — отвечала княгиня спокойно и с достоинством.
— В вышедшей в 1871 году и получившей широкую известность книге демократа С.С.Шашкова (1841—1882) «Исторические судьбы
женщин, детоубийство и проституция» говорилось: «В Японии родители тоже сплошь и рядом продают своих малюток женского пола в непотребные дома, где
их воспитывают и потом, по достижении
ими двенадцатилетнего возраста, пускают в оборот».], а не в христианском государстве».
Николя, по преимуществу, доволен был тем, что молодая и недурная собой
женщина заговорила с
ним о любви; дамам
его круга
он до того казался гадок, что те обыкновенно намеку себе не позволяли
ему сделать на это; но г-жа Петицкая в этом случае, видно, была менее
их брезглива.
Между тем рассказ
его о Миклакове перевернул в голове княгини совершенно понятие о сем последнем; она все после обеда продумала, что какую прекрасную душу
он должен иметь, если способен был влюбиться до такой степени, и когда, наконец, вечером Миклаков пришел, она встретила
его очень дружественно и, по свойственной
женщинам наблюдательности, сейчас же заметила, что
он одет был почти франтом.
Тогда Николя ей объяснил, что
он, пожалуй, теперь принадлежит всем
женщинам и ни одной в особенности, и этому г-жа Петицкая поверила.
Собственно говоря, Миклаков не признавал за
женщиной ни права на большой ум, ни права на высокие творческие способности в искусствах, а потому больше всего ценил в
них сердечную нежность и целомудрие.
Корделию, дочь короля Лира [Корделия, дочь короля Лира, — действующие лица трагедии В.Шекспира «Король Лир».],
он считал высшим идеалом всех
женщин; нечто подобное
он видел и в княгине, поразившей
его, по преимуществу, своей чистотой и строгой нравственностью.
Он в самом деле был поставлен в довольно затруднительное положение: по своему уму-разуму и по опытам своей жизни
он полагал, что если любимая
женщина грустит, капризничает, недовольна вами, то стоит только дать ей денег, и она сейчас успокоится; но в г-же Петицкой
он встретил совершенно противуположное явление: сблизясь с ней довольно скоро после
их первого знакомства,
он, видя ее небогатую жизнь, предложил было ей пятьсот рублей, но она отвергнула это с негодованием.
Она в этом случае имела совершенно иные виды: слывя между всеми своими знакомыми, конечно, немножко за кокетку, но в то же время за
женщину весьма хорошей нравственности, тем не менее однако, г-жа Петицкая, при муже и во вдовстве, постоянно имела обожателей, но только она умела это делать как-то необыкновенно скрытно: видалась с
ними по большей части не дома, а если и дома, то всегда подбирала прислугу очень глупую и ничего не понимающую.
Елпидифор Мартыныч вообще со всеми
женщинами, про которых
он узнавал кто-что, всегда делался как-то развязнее.
По свойственному
женщинам любопытству, она не в состоянии была удержаться и решилась теперь же, сейчас же, не говоря, конечно, прямо, повыведать от Николя всю правду, которую
он, как надеялась княгиня, по своей простоватости не сумеет скрыть.
— Разве можно так говорить о
женщине! — проговорила она: вообще ее часто начинал шокировать грубый и резкий тон Миклакова. — И что всего досаднее, — продолжала она, — мужчины не любят Петицкой за то только, что она умная
женщина; а между тем сами говорят, что
они очень любят умных
женщин.
По своему несколько мечтательному и идеальному мировоззрению княгиня воображала, что мужчина, если
он только истинно любит
женщину, может и должен удовольствоваться этим.
В положение
его вы никак не можете стать, потому что, прежде всего, сами увлеклись другой
женщиной, погубили ту совершенно и вместе с тем отринули от себя жену вашу!..
— А, покойней… Ну, того мужчину нельзя поздравить с большим уважением от
женщины, если она какие-нибудь пошлости и малодушие
его встречает равнодушно, — тут уж настоящее презрение, и не на словах только, а на самом деле; а когда сердятся, так это еще ничего, — значит, любят и ценят! — проговорила Елена.
Николя Оглоблин, самодовольно сознававший в душе, что это
он вытурил княгиню за границу, и очень этим довольный, вздумал было, по своей неудержимой болтливости, рассказывать, что княгиня сама уехала с обожателем своим за границу; но
ему никто не верил, и некоторые дамы, обидевшись за княгиню, прямо объяснили Николя, что
его после этого в дом принимать нельзя, если
он позволяет себе так клеветать на подобную безукоризненную
женщину.
Ребенка своего Елена страстно любила, но в то же время посвятить
ему все дни и часы свои она не хотела и находила это недостойным всякой неглупой
женщины, а между тем чем же было ей занять себя?
— Прежде еще было кое-что, — начала она, — но и то потом оказалось очень нетвердым и непрочным: я тут столько понесла горьких разочарований; несколько из моих собственных подруг, которых я считала за
женщин с совершенно честными понятиями, вдруг, выходя замуж, делались такими негодяйками, что даже взяточничество супругов своих начинали оправдывать. Господа кавалеры — тоже, улыбнись
им хоть немного начальство или просто богатый человек, сейчас же продавали себя с руками и ногами.
—
Оно писано
женщиной, очень хорошо знающей настоящую жизнь Миклакова и княгини, — отвечал князь.