Неточные совпадения
Последнее мое вам слово: будет Дунюшка жить в обители, и я с ней буду, исполню завет Оленушкин, не
захотите, чтоб я была при ней,
дня в дому у вас не останусь…
—
Дело непривычное, — улыбаясь на дочь, молвил Марко Данилыч. — Людей-то мало еще видала. Город наш махонький да тихой, на улицах ни души, травой поросли они. Где же Дунюшке было людей видеть?.. Да ничего, обглядится, попривыкнет маленько. Согрешить
хочу, в цирк повезу, по театрам поедем.
— Говорю им, обождите немножко, вот, мол, хозяин подъедет, без хозяина, говорю, я не могу вам расчетов дать, да и денег при мне столько не имеется, чтобы всех ублаготворить… И слушать не хотят-с… Вечор даже бунта чуть не подняли, насилу улестил их, чтобы хоть до сегодняшнего-то
дня обождали.
— А тебе что? — усмехнулся Марко Данилыч. — Закупать не
хочешь ли?.. Не советую —
дело по нонешнем временам бро́совое.
А помня завсегда, что тятеньке покойнику вы были приятелем, хлеб-соль с ним важивали и, кажется, даже бывали у вас общие
дела,
хочу на сей раз вам услужить.
То смущало свахонек, то странным и чудным казалось им, что Доронины, и муж и жена, им сказывали, что воли с дочерей они не снимают, за кого
хотят, за того пускай и выходят, а их родительское
дело благословить да свадьбу сыграть.
Осторожный в
делах Зиновий Алексеич уговаривал его больше половины денег наудачу не бросать; счастье-де вольная пташка, садится только там, где
захочет…
— Чего хитрить-то мне? Для чего? — сказал Зиновий Алексеич. — Да и ты чудно́й, право, повел речь про
дела, а свел на родство. Решительно тебе сказываю, раньше двух недель прямого ответа тебе не дам.
Хочешь жди,
хочешь не жди, как знаешь, а на меня, наперед тебе говорю, не погневайся.
— Господь ее знает, что такое с ней приключилось: сначала постричься
хотела, потом руки на себя наложить, тоска с чего-то на нее напала, а теперь грешным
делом испивать зачала.
— Еще будучи в Питере, — говорила Таифа, — отписала я матушке, что
хотя, конечно, и жаль будет с Комаровом расстаться, однако ж вконец сокрушаться не след. Доподлинно узнала я, что выгонка будет такая же, какова была на Иргизе. Часовни, моленные, кельи порушат, но хозяйства не тронут. Все останется при нас. Как-нибудь проживем. В нашем городке матушка места купила. После Ильина
дня хотела туда и кельи перевозить, да вот эти неприятности, да матушкины болезни задержали…
Написать-то Доронин написал, а
дела кончить не
хочет, — дождусь, говорит, какое от Меркулова будет решенье.
Хотел было Доронин подробнее про тюленя расспросить, но вспомнил слова Смолокурова. «Кто его знает, этого Веденеева, — подумал он, — мягко стелет, а пожалуй, жестко будет спать, в самом
деле наврет, пожалуй, короба с три. Лучше покамест помолчать».
— Ну, матушка, четыре месяца ждала, четырех
дней не
хочешь подождать, — с доброй улыбкой сказал дочери Зиновий Алексеич, да тут и вспомнил, что выдал перед чужим семейную тайну.
Так говорил Василий Петрович, растопыря врозь руки, будто в самом
деле хотел изловить Меркулова, ежели тот вздумает лыжи от него навострить.
— Да ей-Богу же, в горло кусок не пройдет. Я так с вами давеча назавтракался, что, кажется, и завтрашний
день есть не
захочу.
Сейчас же, как только встретился с ним,
хотел высказаться, но отдумал, решил до другого
дня оставить.
— Ну согласилась было, а там через сколько-то
дней опять: «Не
хочу да не
хочу…» Ну и пошумела, опечалила матушку…
— Слушай же! — в сильном волненье стала игуменья с трудом говорить. — «Игуменское ли то
дело?» — сказала ты… Да, точно, не игуменьино
дело с белицей так говорить… Ты правду молвила, но… слушай, а ты слушай!..
Хотела было я, чтобы нашу тайну узнала ты после моей смерти. Не чаяла, чтобы таким словом ты меня попрекнула…
— Не перебивая, слушай, что я говорю, — сказала она. — Вот икона Владычицы Корсунской Пресвятой Богородицы… — продолжала она, показывая на божницу. — Не раз я тебе и другим говаривала, что устроила сию святую икону тебе на благословенье. И
хотела было я благословить тебя тою иконой на смертном моем одре… Но не так, видно, угодно Господу. Возьми ее теперь же… Сама возьми… Не коснусь я теперь… В затыле тайничок. Возьми же Царицу Небесную, узнаешь тогда: «игуменьино ли то
дело».
— Опять келейную
хочешь красть, — усмехнулся Федор ямщик. — Что же? В добрый час… Расхорошее
дело! Со всяким удовольствием послужим на том.
—
Захотел бы, так не минуту сыскал бы, а час и другой… — молвила Татьяна Андревна. — Нет, ты за него не заступайся. Одно ему от нас всех: «Забудь наше добро, да не делай нам худа». И за то спасибо скажем. Ну, будет! — утоля воркотней расходившееся сердце, промолвила Татьяна Андревна. — Перестанем про него поминать… Господь с ним!.. Был у нас Петр Степаныч да сплыл, значит, и
делу аминь… Вот и все, вот и последнее мое слово.
— То совсем иное
дело, — медленно, важно и спокойно промолвил Марко Данилыч. — Был тогда у нас с тобой не повольный торг, а долгу платеж. Обойди теперь ты всю здешнюю ярманку, спроси у кого
хочешь, всяк тебе скажет, что так же бы точно и он с тобой поступил, ежели бы до него такое
дело довелось. Иначе нельзя, друг любезный, на то коммерция. Понимаешь?
—
Захотел ты в наши последние времена патриархов да соборов! — с укоризной и даже насмешливо ответил ему дрождник. — Нешто не знаешь, что благодать со
дней Никона взята на небо и рассыпася чин освящения, антихрист поплени всю вселенну, и к тому благочестие на земле вовеки не воссияет…
— Это уж ваше
дело, — молвил Чубалов, продолжая вынимать книгу за книгой. — А все ж таки хоша книга и французская, ее за копейку не купишь. Кого
хотите спросите…
Три деньги тебе в
день — куда
хочешь, туда и
день, сыт крупой, пьян водой, помирай как умеешь, только не на лавке под святыми, а в чистом поле, под ясным небом.
А наследник меж тем поверенному то и
дело отписывает: «Продавай да продавай, за что
хочешь отдавай, только деньги скорей высылай».
Пишет Корней, что с Орошиным нет никакого сладу, все норовит к своим рукам прибрать, всем
делом хочет завладеть, икру до последнего пуда заподрядил, теперь к суши подбирается.
—
Дело доброе, — несколько спокойнее молвила Марья Ивановна. — И вперед не невольте:
хочет — выходи замуж, не
хочет, пускай ее в девицах остается. Сейчас вы от Писания сказали, и я вам тоже скажу от Писания: «Вдаяй браку,
деву доброе творит, а не вдаяй лучше творит». Что на это скажете?
— Ну, в этом беды еще немного, — сказал Марко Данилыч. — Ее
дело. Пущай постится, коли
хочет.
— Без надежной поруки того
дела открыть тебе нельзя, — сказал Созонович. — Нельзя и в соборе праведных оставаться. Оставьте нас, Дмитрий Осипыч. Одно могу позволить вам — посмотрите, чем занимаемся мы, слушайте, что читаем… Кого же, однако, ставите порукой, что никому не скажете о нашей тайне,
хотя бы до смертной казни дошло?
Как встал поутру, первым
делом кричит: «Есть
хочу».
— Пущай каждый подпишет, сколько кто может внести доронинским зятьям наличными деньгами. Когда подпишетесь, тогда и смекнем, как надо
делом орудовать. А по-моему бы, так: пущай завтра пораньше едет кто-нибудь к Меркулову да к Веденееву и каждый свою часть покупает. Складчины тогда не будет, всяк останется при своем, а товар весь целиком из наших рук все-таки не уйдет, и тогда какие цены ни
захотим, такие и поставим… Ладно ль придумано?
— Убирайся ты к черту с разверсткой!.. — зарычал Орошин, бросая на стол подписной лист. — Ни с кем не
хочу иметь
дела. Завтра чем свет один управлюсь… Меня на это хватит. Дурак я был, что в Астрахани всего у них не скупил, да тогда они, подлецы, еще цен не объявляли… А теперь доронинской рыбы вам и понюхать не дам.
Глазам не верит Марко Данилыч — по каждой статье цены поставлены чуть не в половину дешевле тех, что в тот
день гребновские тузы
хотели установить за чаем в Рыбном трактире.
— Никак вы с ума сошли, Никита Федорыч! — вскочив со стула, вскричал Марко Данилыч. — По миру нас
хотите пустить?.. Ограбить?.. И себя разорите и нас всех!.. Хорошее ли
дело с ближними так поступать?
—
Дело добровольное:
хотите берите, не
хотите — просить не станем, — с улыбкой молвил Веденеев.
— Не многонько ль будет, Махметушка? — усмехнувшись, молвил Смолокуров. — Слушай: хоть тот кул и старик, а Махрушев молодой, да к тому ж у него жена с ребятками, да уж так и быть, обижать не
хочу — получай семьсот целковых —
дело с концом.
— Не дам, — сказал Смолокуров и, вставши с нар, взялся за картуз. —
Дела, видно, нам с тобой не сделать, Махметушка, — прибавил он. — Вот тебе последнее мое слово — восемьсот целковых, не то прощай. Согласен — деньги сейчас, не
хочешь, как
хочешь… Прощай.
— Изволь, государь-батюшка, скушать все до капельки, не моги, свет-родитель, оставлять в горшке ни малого зернышка. Кушай, докушивай, а ежель не докушаешь, так бабка-повитуха с руками да с ногтями. Не доешь — глаза выдеру. Не
захочешь докушать, моего приказа послушать — рукам волю дам. Старый отецкий устав не смей нарушать — исстари так дедами-прадедами уложено и нáвеки ими установлено. Кушай же, свет-родитель, докушивай, чтоб
дно было наголо, а в горшке не осталось крошек и мышонку поскресть.
Дело решено, я так
хочу, и больше говорить нечего.
Конечно, мог бы я на вас пожаловаться и начальство вас по головке не погладило бы, только этого делать не
хочу; по-мо́ему, не в пример лучше покончить
дело добрым порядком.
— Не знаю, — грустно ответила Дуня. — Я ведь не на своей воле. Марья Ивановна привезла меня сюда погостить и обещалась тятеньке привезти меня обратно. Да вот идут
день за
день, неделя за неделей… а что-то не видать, чтоб она собиралась в дорогу… А путь не близкий — больше четырехсот верст… Одной как ехать? И дороги не знаю и страшно… мало ли что может случиться? И жду поневоле… А тут какой-то ихний родственник приедет погостить, Марья Ивановна для него остаться
хочет — давно, слышь, не видались.
После этого Дуня, без уговоров Марьи Ивановны, каждый
день приходила обедать, чтобы повидаться с Денисовым. Так ей хотелось узнать подробнее о духовном супружестве. «Не все ж у них ложь и обман, — она думала, — а Денисов, кажется, правдив, не то что другие. На другой
день после свиданья с ним он прямо мне сказал, что смутившие меня сказанья сущий вздор, пустая, бессмысленная выдумка глупых людей… Но для чего ж он
хочет говорить со мной наедине?»
— Экая досада! — вскричал Андрей Александрыч, садясь на диван в передней горнице. — А я было к нему за
делом. Как-то раз батюшка говорил мне, что у вас и домик и надворные службы обветшали, и я обещал ему сделать поправки. А теперь
хочу нанимать плотников, теплицы поправить надо, застольную, а скотный двор заново поставить. Так я было и пришел с конторщиком осмотреть, какие поправки нужно сделать у вас, чтоб заодно плотников-то рядить.
— Будьте спокойны, что могу, то сделаю, — сказал Патап Максимыч. — А теперь вот о чем
хочу спросить я вас: от слова не сделается, а все-таки… сами вы видели Марка Данилыча… Вон и лекарь говорит и по всем замечаниям выходит, что не жилец он на свете. Надо бы вам хорошенько подумать, как
делами распорядиться.
— Нет, уж как вы
хотите, Герасим Силыч, а скоро я вас отсюда не выпущу, — говорил Чапурин. — Завтра, Бог даст, сундук будем вскрывать, посторонний человек при таких
делах лишним не бывает. Так вы уж, пожалуйста, побудьте здесь. А потом у Авдотьи Марковны и у меня будет до вас просьбица — окажите помощь бедной безродной сиротке.
— Что вы, что вы, Патап Максимыч!.. — с живостью вскочив с дивана, вскликнул Чубалов. — Как это возможно? Да и что я за хозяин? Век такими
делами никогда не занимался. Не могу, как
хотите, не могу; не моего ума это
дело. Еще напорчу, пожалуй.
Раннюю продажу лодок и прядильного товара тем объясняли, что неумелой девушке не под стать такими
делами заниматься, но в продажу дома никто и верить не
хотел.
— А зачем же меня женили силой?
Хотел разве я жениться на этой колоде, сватался, что ли? Обманом да силой из Комарова меня выкрали, венчали супротив моей воли… А потом говорил он, что все это вот было его рук
дело. А теперь отлынивать стал, намедни здесь, на этом самом месте говорил, что он
делу тому непричастен, — с озлобленьем сказал Василий Борисыч и, поворотясь, застонал и заохал.
— Человек ты еще не старый, Василий Борисыч, ко всякому
делу мог бы еще приобыкнуть, — сказал Никифор Захарыч. — Попробуй.
Хочешь, я насчет этого поговорю с Патапом Максимычем?