Неточные совпадения
Форов, жена его, Подозеров и Синтянина, — все четверо теперь сидели рядом на скамейке и, за исключением майора, который снова читал, все,
не сводя глаз, смотрели на встречу брата
с сестрой. Катерина Астафьевна держала в своей руке стынущую руку генеральши и постоянно ее пожимала, Синтянина это чувствовала и раза два отвечала легким благодарным пожатием.
— Да я это сто раз
проводил в моих статьях, но ты,
с твоим высоким о себе мнением, разумеется, ничего этого
не читал.
— Пока вы его
провожали, мы на его счет по нашей провинциальной привычке уже немножко посплетничали, — сказала почти на пороге генеральша. — Знаете, ваш друг, — если только он друг ваш, — привел нас всех к соглашению между тем как, все мы чувствуем, что
с ним мы вовсе
не согласны.
Будучи перевенчан
с Алиной, но
не быв никогда ее мужем, он действительно усерднее всякого родного отца хлопотал об усыновлении себе ее двух старших детей и, наконец, выхлопотал это при посредстве связей брата Алины и Кишенского; он присутствовал
с веселым и открытым лицом на крестинах двух других детей, которых щедрая природа послала Алине после ее бракосочетания, и видел, как эти милые крошки были вписаны на его имя в приходские метрические книги; он свидетельствовал под присягой о сумасшествии старика Фигурина и
отвез его в сумасшедший дом, где потом через месяц один распоряжался бедными похоронами этого старца; он потом
завел по доверенности и приказанию жены тяжбу
с ее братом и немало содействовал увеличению ее доли наследства при законном разделе неуворованной части богатства старого Фигурина; он исполнял все, подчинялся всему, и все это каждый раз в надежде получить в свои руки свое произведение, и все в надежде суетной и тщетной, потому что обещания возврата никогда
не исполнялись, и жена Висленева, всякий раз по исполнении Иосафом Платоновичем одной службы, как сказочная царевна Ивану-дурачку, заказывала ему новую, и так он служил ей и ее детям верой и правдой, кряхтел, лысел, жался и все страстнее ждал великой и вожделенной минуты воздаяния; но она, увы,
не приходила.
Ты думаешь, что меня тешит мой экипаж или сверканье подков моих рысаков? — нет; каждый стук этих подков отдается в моем сердце: я сам бы, черт их возьми,
с большим удовольствием
возил их на себе, этих рысаков, чтобы только
не платить за их корм и за их ковку, но это нужно, понимаешь ты, Иосаф: все это нужно для того же, для того, чтобы быть богачом, миллионером…
Это несчастье Висленева чуть
с ума
не свело, но уже зато
с тех пор о победах над Александрой Ивановной они даже и в шутку
не шутили, а Висленев никогда
не произносил ее имени, а называл свою прежнюю любовь просто: «эта проклятая баба».
Проводив Подозерова, Глафира вернулась на балкон, где застала Водопьянова. «Сумасшедший Бедуин» теперь совсем
не походил на самого себя: он был в старомодном плюшевом картузе, в камлотовой шинели
с капюшоном,
с камфорной сигареткой во рту и держал в руке большую золотую табакерку. Он махал ею и, делая беспрестанно прыжки на одном месте, весь трясся и бормотал.
Утро прошло скучно. Глафира Васильевна говорила о спиритизме и о том, что она Водопьянова уважает, гости зевали. Тотчас после обеда все собрались в город, но Лариса
не хотела ехать в свой дом одна
с братом и желала, чтоб ее
отвезли на хутор к Синтяниной, где была Форова. Для исполнения этого ее желания Глафира Васильевна устроила переезд в город вроде partie de plaisir; [приятной прогулки (франц.).] они поехали в двух экипажах: Лариса
с Бодростиной, а Висленев
с Гордановым.
Форов
провел эту ночь у Подозерова; майор как пришел, так и завалился и спал, храпя до самого утра, а Подозеров был
не во сне и
не в бдении. Он лежал
с открытыми глазами и думал: за что, почему и как он идет на дуэль?..
— Да что-с? сижу бывало, глажу ее по головке да и реву вместе
с нею. И даже что-с? — продолжал он, понизив голос и
отводя майора к окну: — Я уже раз совсем порешил: уйди, говорю, коли со мной так жить тяжело; но она, услыхав от меня об этом, разрыдалась и вдруг улыбается: «Нет, — говорит, — Паинька, я никуда
не хочу: я после этого теперь опять тебя больше люблю». Она влюбчива, да-с. Это один, один ее порок: восторженна и в восторге сейчас влюбляется.
— Да-с, я-с хотел-с кого-то
проводить; а вы тоже
проводить желали? — отвечал
не без насмешки в голосе Горданов.
«Боже, боже! — думал он, припоминая цецарку и ее цыплят. — Когда мы приехали сюда
с Северной железной дороги и я вошел к привратнице спросить: нет ли здесь помещения, меня встретила вот эта самая пестрая курочка и она тогда сама мне казалась небольшим цыпленочком, и вот она уже нанесла яиц и выводит своих детей, а… меня тоже все еще
водят и
водят, и
не ведаю я, зачем я хожу…»
Это, разумеется, было очень неприятно и само по себе, потому что добрый и любящий Жозеф ожидал совсем
не такого свидания, но сюда примешивалась еще другая гадость: Глафира пригласила его налету ехать за нею в Прагу, что Жозеф, конечно, охотно бы и исполнил, если б у него были деньги, или была, по крайней мере, наглость попросить их тут же у Глафиры; но как у Иосафа Платоновича
не было ни того, ни другого, то он
не мог выехать, и вместо того, чтобы лететь в Прагу
с следующим поездом, как желало его влюбленное сердце, он должен был еще
завести с Глафирой Васильевной переписку о займе трехсот гульденов.
В три-четыре дня, которые Глафира
провела в Петербурге, она виделась только
с братом и остальное время все почти была дома безвыходно. Один раз лишь, пред самым отъездом, она была опять у генерала, благодарила его за участие, рассказала ему, что все дело кончено миролюбиво, и ни о чем его больше
не просила.
Жозеф
не говорил сестре о деньгах, а она его о них
не спрашивала. К тому же, брат и сестра почти
не оставались наедине, потому что Глафира Васильевна считала своею обязанностию ласкать «бедную Лару». Лариса
провела ночь в смежной
с Глафирой комнате и долго говорила о своем житье, о муже, о тетке, о Синтяниной, о своем неодолимом от последней отвращении.
Она поняла, что теперь ей, чтобы
не сплошать и
не сдаться ничтожному секретарю, которого она должна была бояться, остается только одно:
проводить его как-нибудь до тех пор, пока смерть Кюлевейна немножко позабудется, и тогда Горданов научит и натравит Висленева покончить
с ее мужем.
— Я полагала, что по крайней мере хоть этого Горация страсть
не делает рабом, но верно и его если
не любовь, то ревность
сводит с рельсов.
— Я?.. А мне что такое? По мне наплевать, но я
не хочу, чтоб она все это видела и мучилась, и потому мы
с нею махнем туда к Киеву: она там будет по монастырям ходить, а я… к студентам имею слабость…
заведу знакомства.
Он целые два дня и две ночи
провел с Подозеровым, приводя в порядок хозяйственные бумаги по имению, и
не спросил: зачем это делается?
Александра Ивановна Синтянина едва только через несколько дней после происшествия узнала об исчезновении Ларисы и Форовой, и то весть об этом пришла на хутор чрез отца Евангела, который, долго
не видя майора, ходил осведомляться о нем, но его
не видал, а только узнал о том, что все разъехались, и что сам майор как ушел
провожать жену,
с той поры еще
не бывал назад.
И
с этим он снял свою запасную шинель
с передней лавочки дрожек и усадил тут Висленева прямо против себя и тотчас же начал допрашивать,
не сводя своих пристальных, холодных глаз
с потупленного висленевского взора.
Это встретило общее одобрение, и кто-то сейчас же
завел, как где-то вдалеке
с коровьей смертью хотели одни попы крестом да молитвой справиться и
не позволяли колдовать: билися они колотилися, и ничего
не вышло.
Горданов пришел, наконец, в себя, бросился на Висленева, обезоружил его одним ударом по руке, а другим сшиб
с ног и, придавив к полу, велел людям держать его. Лакеи схватили Висленева, который и
не сопротивлялся: он только тяжело дышал и,
водя вокруг глазами, попросил пить. Ему подали воды, он жадно начал глотать ее, и вдруг, бросив на пол стакан, отвернулся, поманил к себе рукой Синтянину и, закрыв лицо полосой ее платья, зарыдал отчаянно и громко...
Это двигались огничане Аленина Верха: они, наконец, добыли огня, сожгли на нем чучелу Мары; набрали в чугунки и корчажки зажженных лучин и тронулись было опахивать землю, но
не успели
завести борозды, как под ноги баб попалось мертвое и уже окоченевшее тело Михаила Андреевича. Эта находка поразила крестьян неописанным ужасом; опахиванье было забыто и перепуганные мужики
с полунагими бабами в недоумении и страхе потащили на господский двор убитого барина.
Первая пришла в себя Глафира: она сделала над собой усилие и со строгим лицом
не плаксивой, но глубокой скорби прошла чрез толпу, остановилась над самым трупом мужа и, закрыв на минуту глаза рукой, бросилась на грудь мертвеца и… в ту же минуту в замешательстве отскочила и попятилась,
не сводя взора
с раскачавшихся рук мертвеца.
Так подействовали на них усталость, теплота камина и манипуляции немой,
с которых они долго
не сводили глаз. Глухонемая как будто ждала этого и, по-видимому, очень обрадовалась;
не нарушая покоя спящих, она без малейшего шума приподнялась на ноги, распустила свое платье; тщательно уложила за ним вдоль своего слабого тельца то, что скрывала, и, приведя себя снова в порядок, свернулась и уснула на ковре у ног генеральши.
А что касается его выстрела в Горданова, то он стрелял потому, что Горданов, известный мерзавец и в жизни, и в теории, делал ему разные страшные подлости: клеветал на него, соблазнил его сестру, выставлял его
не раз дураком и глупцом и наконец даже давал ему подлый совет идти к скопцам, а сам хотел жениться на Бодростиной,
с которой он, вероятно, все время состоял в интимных отношениях, между тем как она давно дала Висленеву обещание, что, овдовев, пойдет замуж
не за Горданова, а за него, и он этим дорожил, потому что хотел ее освободить от среды и имел в виду, получив вместе
с нею состояние, построить школы и
завести хорошие библиотеки и вообще
завести много доброго, чего
не делал Бодростин.
Она искала облегчения в сообществе Синтяниной и Веры, остававшихся здесь ради похорон Ларисы, так как, по ходатайству услужливого Ропшина, самоубийцу разрешено было похоронить по христианскому обряду. Глафира
не обращала внимания, что обе эти женщины
не могли питать к ней ни уважения, ни дружбы: она
с ними
не расставалась; но в то время, когда ей надлежало сойти в зал, где ее ждали к панихиде, обе Синтянины занимались телом Лары, и потому Глафира Васильевна потребовала, чтоб ее
проводил Ропшин.
— Да-с, слава богу, слава ему, — отвечал генерал и,
не сводя глаз
с картины и переменив тон, продолжал, — вы знаете, я наконец решился сделать себе операцию: хочу, чтобы вынули эту проклятую пулю.
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа
завели домашних гусей
с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно
с приятностию
проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а
не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я
не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
Оборванные нищие, // Послышав запах пенного, // И те пришли доказывать, // Как счастливы они: // — Нас у порога лавочник // Встречает подаянием, // А в дом войдем, так из дому //
Проводят до ворот… // Чуть запоем мы песенку, // Бежит к окну хозяюшка //
С краюхою,
с ножом, // А мы-то заливаемся: // «Давать давай — весь каравай, //
Не мнется и
не крошится, // Тебе скорей, а нам спорей…»
С ребятами,
с дево́чками // Сдружился, бродит по лесу… // Недаром он бродил! // «Коли платить
не можете, // Работайте!» — А в чем твоя // Работа? — «Окопать // Канавками желательно // Болото…» Окопали мы… // «Теперь рубите лес…» // — Ну, хорошо! — Рубили мы, // А немчура показывал, // Где надобно рубить. // Глядим: выходит просека! // Как просеку прочистили, // К болоту поперечины // Велел по ней
возить. // Ну, словом: спохватились мы, // Как уж дорогу сделали, // Что немец нас поймал!
Скотинин. Сам ты, умный человек, порассуди. Привезла меня сестра сюда жениться. Теперь сама же подъехала
с отводом: «Что-де тебе, братец, в жене; была бы де у тебя, братец, хорошая свинья». Нет, сестра! Я и своих поросят
завести хочу. Меня
не проведешь.