Речь пойдёт о классических подходах к изучению публичности и об их обогащении за счёт интеграции с влиятельными методами изучения 
политических языков и дискурс-анализа.        
     
            
        Итак, три революции и три модели идеального 
политического языка.        
     
                            
                    
        Выражаясь 
политическим языком, мы можем сказать, что значительная часть всякой силы заключается в воле.        
     
            
        Эффект переноса значений способствовал усложнению российского 
политического языка.        
     
            
        Границы 
политических языков не совпадают с границами естественных языков – русского, итальянского, японского или какого-нибудь другого.        
     
                    
        
                    
        
    
    
        
            
            Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать
            Карту слов. Я отлично
            умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
        
        
            
                    
                    
                        Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
                     
                    
                        Вопрос: перевиснуть — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?                    
 
                    
                    
                                 
         
     
                                
        Усложнение 
политического языка и проблематики публикаций коснулось русскоязычной периодики, периодических изданий, выходивших на других языках, в том числе польских газет и журналов.        
     
            
        Важнейшим средством реализации этих отношений является 
политический язык.        
     
            
        Привилеи 1430 и 1432 гг. предоставляли права и свободы литовской православной шляхте, однако не устраняли расхождений между католическими и православными 
политическими языками.        
     
                            
                    
        Политический язык формируется благодаря вхождению в дискурсивное пространство политики социопрофессиональных идиом и диалектов.        
     
            
        Важно отметить: для того чтобы эта проблематика изучалась на современном уровне, актуальные методы исторической науки требуют анализа 
политического языка, смыслового содержания политических понятий и терминов, без чего нелегко понять более общие вопросы, связанные с исследованием декабристской программы, тактики, организационных правил.        
     
            
        Долгое время в нашем отечественном 
политическом языке понятие «государственность» выглядело почти что анахронизмом, а случаи его употребления были довольно редки, ограничиваясь по большей части раннеисторическими временами.        
     
            
        Когда мы говорим «русский 
политический язык» (в единственном или множественном числе), то имеем в виду арсенал риторических средств и политико-философских доводов, релевантных для обсуждения российской политики в определённый исторический период в определённом (российском) публичном пространстве.        
     
            
        Политический язык московских канцелярий был нагружен иными акцентами, нежели летописание, – прежде всего, безличными деловыми формулами, в которых проступал ещё не принятый в русской политической культуре самодержавный проект.        
     
            
        Структура 
политического языка подвижна: одна и та же профессиональная идиома может входить в него на определённое время, благодаря инновациям и заимствованиям, а затем перемещаться вовне политического дискурса.        
     
            
        Главная цель этой интерпретации – открыть действительные истоки традиционных понятий, чтобы заново дистиллировать их изначальный дух, который столь печальным образом испарился из ключевых слов 
политического языка (таких как свобода и справедливость, авторитет и разум, ответственность и добродетель, власть и слава), оставив после себя пустые оболочки, с помощью которых предлагается решать все вопросы независимо от того, какая за ними стоит феноменальная реальность.        
     
            
        Если попытаться перечислить конкретные составные части политики, то в качестве таковых можно назвать политические взгляды, идеи, теории, программы, ценностные ориентации, установки, стереотипы и т. п., обычаи и традиции, образцы поведения, общественное мнение, специфический 
политический язык, психологию людей, государство, партии, группы интересов и движения, законы, права человека и другие политические и политико-правовые нормы, отношения власти и по поводу власти, политические лидеры, элиты, группировки и т. д.        
     
            
        На тогдашнем 
политическом языке оба этих термина противополагались тому, что мы разумеем под словом «вассал».        
     
            
        Однако нам трудно согласиться с тем, что паттерн коммуникации как лингвистическое явление представлен исключительно «эмоциональным диалогом»; с нашей точки зрения, в политических коммуникациях этот феномен зримо присутствует и в монологической речи, а также может включать в себя не только эмоциональные, но и логические, смысловые, лексические, семантические повторы, структурирующие 
политический язык и моделирующие определённый устойчивый образ лидера.        
     
            
        Политический язык состоит из набора аргументов, которые используются при обсуждении методов и сути государственного администрирования и основ общежития (прав и обязанностей граждан, законов, типов политического устройства и пр.) внутри одной лингвистической системы.        
     
            
        Кроме того, при реконструкции репертуара 
политических языков прошлого особый смысл приобретает акцент на режимах публичности: статус политической речи во многом зависит от состояния дискуссионного поля, внутри которого она произносится.        
     
            
        Политический язык чаадаевских сочинений в наибольшей степени соотносился с лексиконом и политической концепцией католиков (с фрагментарными имплантациями из немецкой идеалистической мысли, что само по себе также не было новацией).        
     
            
        Способность историков реконструировать оригинальные намерения и риторические ходы мыслителей прошлого в контекстах, отличных от нашего, создаёт дистанцию с современным 
политическим языком.        
     
            
        Оба они по-разному решают методологическую проблему перехода от набора частных контекстов к более общей истории 
политических языков.        
     
            
        Необходимо было найти новый 
политический язык, при помощи которого дальнейшее сохранение режима предполагало бы иные практики гегемонии.        
     
            
        История становления 
политического языка и политических институтов воспринимается как внеположенная по отношению к истории языка и зачастую даже к истории как таковой.        
     
            
        Речь идёт об истолковании целой серии трансформаций, которые претерпевают европейские понятия при переносе в другой политический контекст, и об анализе оригинальных отечественных 
политических языков.        
     
            
        Сегодня именно это бессилие актуального на тот момент 
политического языка, его отрыв от жизненных реалий и неспособность адекватно их описывать воспринимается как одна из главных причин катастрофы 1991 года.        
     
            
        Собственный 
политический язык – это возможность существования собственной политической системы.        
     
            
        Само понятие «Sonderweg», «особый путь», артикулировалось в немецком 
политическом языке достаточно поздно – во второй половине XIX века – и первоначально заключало в себе прежде всего положительные коннотации.        
     
            
        Особое место в политической эпистемологии также занимает проблема исследования 
политического языка.        
     
            
        Это выражение восходит к французскому 
политическому языку.        
     
            
        Смена политических настроений влечёт смену 
политического языка и политического мышления.        
     
            
        Речь шла о том, что мировой политике вообще следует отказаться от историзма и очистить от исторических смыслов 
политический язык.        
     
            
        Иными словами, происходит вытеснение диалогичных форм 
политического языка.        
     
            
        Из двух мировых центров силы исходит одновременное и в чём-то совместное простраивание глобального 
политического языка третьего тысячелетия.        
     
            
        Завершают раздел работы художников, не только совершивших революцию в форме языка, но также использовавших эту революцию как инструмент 
политического языка и социальной коммуникации.        
     
            
        Отсутствие понятийной точности 
политического языка влечёт за собой взаимное непонимание и отчуждение, приводит к расколу политических сил и неэффективному функционированию государственной власти.        
     
            
        В результате возникает такой формат политической системы, при котором глава государства получает практически монопольное право быть источником действующего 
политического языка и тем для обсуждения – «повестки дня».        
     
            
        Это связано как с разницей в теоретических подходах разных групп исследователей, так и с тем, что сам термин «нация» является частью живого 
политического языка современности, языка переговоров и борьбы, утверждения и оспаривания политических и социальных претензий.        
     
            
        В силу традиции 
политического языка, которая без дополнительной рефлексии принимается современными исследователями, понятие «империя» автоматически подразумевает особый недемократический режим управления и существование «великой державы», которая распространяет своё влияние на обширные территории и удерживает под своим контролем разные народы.        
     
            
        Точно сформулировать свой идеал государственного устройства они не могли, ибо не владели необходимым 
политическим языком – не знали, как выразить свой авторитарный «республиканизм» иными словами.        
     
            
        Это была крайне агрессивная организация, которая считала, что главное для литературы – переводить стоявшие перед советской властью задачи «с 
политического языка партийных документов на художественный язык образов».        
     
            
        Обе исследовательские школы рассматривали действия политических агентов в рамках 
политического языка, изучая систему аргументации в контексте «преобладающих допущений и условий политической дискуссии» [Austin, 1975, p. 6].        
     
            
        На следующем этапе исследования, опираясь на более совершенное понимание языкового контекста и доступных идиом, возможно дальнейшее изучение авторских намерений и ходов в текстах и полемиках отечественных политических теоретиков (правда, в существенно более широком и прагматическом понимании этого термина), пишущих и говорящих, как правило, на нескольких 
политических языках.        
     
            
        На наш взгляд, чрезвычайно продуктивным было бы совмещение двух дисциплинарных логик: рассмотрение 
политических языков в контексте истории режимов публичности.        
     
            
        Политический язык нужен для того, чтобы ложь звучала правдиво, чтобы убийство выглядело респектабельным и чтобы воздух можно было схватить руками.        
     
            
        Зарубежным исследователям даже удалось обнаружить связь между политическим режимом, в котором используется язык, и стилем 
политического языка.        
     
            
        Если второе пытается найти корни социального неравенства в языке, то первое изучает текст, его содержание, приёмы 
политического языка, методы, применяемые в политической среде.        
     
            
        Политический язык страны обогатился новым термином – «война законов».