Зона тени

Юрий Леонтьевич Солоневич

Роман-психодрама. Кому сегодня интересен простой человек: родным, друзьям, милиции, бандитам, Богу? Или никому? Так было в прошлом, так есть в настоящем. А что изменится в будущем?

2.1

Из Заполярного выехали в полдень: задержались, ожидая приезда кассирши из банка. До самого последнего момента было неясно, отдадут ли деньги сегодня. Поэтому и продуктов на дорогу не покупали. Арсений не хотел «спугнуть удачу». Он был суеверен и считал, что преждевременно сказать «гоп» — накликать беду.

«Последний дюйм, всё решает последний дюйм».

Арсений изредка поглядывал на Филиппенко, пытаясь понять, волнуется ли тот. Но внешне Филиппенко был абсолютно спокоен. Он умел держать ситуацию под контролем. Должность начальника милиции научила многому. Да к тому же деньги делались не маленькие, и ради этого стоило выложиться на все сто. И Филиппенко выкладывался: его личные связи были задействованы правильно, и неожиданностей в сделках никогда не случалось. Не случилось их и в этот день. Кассирша приехала в двенадцать и первым делом отдала положенную сумму Филиппенко. А тот, отсчитав свою долю, передал остальные деньги Арсению. Арсений же, не пересчитывая, уложил пачки банкнот в чёрный полиэтиленовый пакет и сказал:

— Ну вот, до весны можно отдыхать.

— Ты подумай насчет консервов. Клубничное варенье заберу всё сразу, сколько ни привезёшь.

— Боюсь, что заметёт, и придётся зимовать тут.

— Ерунда, вытащим. Армия выручит. А замести может и в июле. Делаешь — не бойся, боишься — не делай.

Арсений знал, что армия придёт на помощь. Уже приходила, когда, машина встала позавчера на подъёме: кончилась солярка. Они, с напарником Миколой, сгоряча ещё пытались завести двигатель, но только аккумулятор посадили. По одному звонку Филиппенко из ближайшей части пришёл вездеход, заправил и завёл с толкача. Прямо в гору толкал со всем грузом, пока топливо не закачалось в насос, и КамАЗ не завёлся. Арсению было даже немного страшно. И он, когда машина взобралась на подъём, от нахлынувших чувств перегрузил в вездеход сетку картошки к неописуемой радости механика-водителя.

— «Вертушку» пришлём, всё организуем, пока при власти, — сказал Филиппенко. — Ты только товар вози.

— Ладно, — согласился Арсений, — приеду домой и позвоню. Варенье есть.

— Не пропадёшь со мной, — сказал Филиппенко.

Старый водитель Костя — белорус из-под Гродно, — у которого квартировали Арсений и Микола, жил в Заполярном с пятьдесят девятого года. Он рассказывал, что до армии Филиппенко был тихоней. А, отслужив два года в Афганистане, вернулся совершенно другим человеком: холодным, как ледяная глыба. Карьеру сделал быстро. Может, потому, что друзей всегда выручал, а враги его просто исчезали: кто на Большую землю, а кто и просто в землю. Слухи разные ходили. Но и начальство, и «крутые» с ним не конфликтовали: было в нём нечто такое, что внушало собеседнику какой-то, на первый взгляд, беспричинный, почти животный страх, даже ужас. И эта неведомая сила так и веяла, так и сквозила от всей его фигуры. Арсений как-то попытался взглянуть Филиппенко прямо в глаза. Но это было только раз. Арсений даже не понял, что тогда произошло: просто речь у него отнялась, и кровь в венах на мгновенье остановилась.

— Верю, — сказал он Филиппенко. — Проведёшь?

— До Мурманска, — согласился тот.

И они сели в кабину КамАЗа, где за рулём дремал флегматичный Микола.

— Давай газу, — сказал ему Филиппенко. — Через пару часов стемнеет.

Микола завёл машину, и они поехали в сторону Мурманска, не заезжая в Заполярный за продуктами.

«Ладно, по пути что-нибудь сообразим», — подумал Арсений.

На КПП «Титовка» даже не останавливались: Филиппенко только помахал дежурному фуражкой в окно. Тот, очевидно, узнав пассажира, тоже махнул рукой: проезжайте.

Отъехав ещё немного в сторону Мурманска, они остановились в долине «привязать коней» у обочины.

Солнце уже касалось верхушек сопок и освещало склоны красноватым светом, отчего их поверхность казалась покрытой медью. Да так оно, собственно, и было: медь и никель валялись прямо под ногами, были вкраплены в камни, образуя на их гранях причудливые узоры.

Арсений всегда привозил красивые минералы с Кольского. И сейчас он спустился по каменистому откосу дороги немного вниз: в солнечных лучах тускло блеснуло что-то под голым кустиком.

Филиппенко и Микола знали об увлечении Арсения и не торопили его окриками.

Только под кустиком лежал не минерал с прожилками меди. Осыпавшиеся отчего-то камни содрали зелёный налёт на крупнокалиберной пулемётной гильзе, и она чуть поблёскивала полуобнажённым латунным боком. Но это была только гильза, а не снаряжённый патрон: Арсений видел, что она сплющена, как бы заклёпана со сквозной стороны. Он осторожно отодвинул камни и убедился, что гильза стрелянная. Затем поднял её и внимательно осмотрел. Да, это была гильза от патрона калибра 12,7 мм с заклёпанной наглухо «юбкой». В разрез «юбки» был вставлен какой-то тёмный материал: то ли резина, то ли кожа. Очевидно, для уплотнения. Арсений почувствовал, как лёгкий озноб пробежал по его телу.

Внезапный порыв ветра засвистел, завыл, пригибая к земле слабые, тонкие веточки. Осколок прошлого холодил ладонь, и этот холод проникал в самую потаённую глубину души.

«О чём думает птица, когда умирает?»

Наверное, о своих детях.

А о чём думают дети, когда умирают?

И покуда эта рота умирала,

Землю грызла, лёд глотала,

Кровью харкала в снегу,

Пожурили боевого генерала

И сказали, что отныне он пред Родиной в долгу!

…А они лежат, все двести, глазницами в рассвет,

А им всем вместе четыре тысячи лет…

Затем Арсений вытер гильзу о спецовку и незаметно положил её в карман телогрейки. Потом, взяв для отвода глаз пару камней, вернулся к попутчикам.

Филиппенко и Микола наскоро перекусывали.

— Тебе не предлагаю, — сказал Арсению Филиппенко, кивнув на откупоренную бутылку водки.

— Давай, Микола, езжай, — сказал Арсений. — Я на ходу переем. Что у нас в запасе?

— Кусочек сала, — ответил Микола. — И хлеб заканчивается.

— Знаю, — сказал Арсений. — В Мурманске купим.

Он машинально, не ощущая никакого вкуса, жевал бутерброд и смотрел в окно.

В опускающихся сумерках неясно различались телеграфные столбы, тянувшиеся вдоль дороги. Их подножья были высоко обложены крупными дикими камнями. И от этого столбы казались Арсению вереницей крестов над могильными холмами.

— Это Долина Смерти? — спросил он.

— Теперь называется Долиной Славы, — сказал Филиппенко. И, помолчав, добавил: — Здесь костей больше, чем камней.

Потом резко схватил бутылку и отпил несколько больших глотков прямо из горлышка.

Двигатель натружено гудел на подъёмах. И телеграфные столбы медленно проплывали мимо, сливаясь с чернотой надвигающейся ночи.

Холодные камни Кольского полуострова.

Длинная вереница крестов.

Так, должно быть, выглядела и дорога на Рим после поражения восставших рабов.

Распятия.

Распятые на обочине рабы.

Многие из них ещё живы; и чуть слышные стоны слетают с их запёкшихся, окровавленных губ, и затихают, растворяясь в шелесте облетевшей листвы. Какие грехи искупают они столь мучительной смертью?

Шесть тысяч крестов вдоль дороги, ведущей в Вечный город.

Заплачено, заплачено сполна.

За что? За что надо платить такую цену?