Когда мы танцевали на Пирсе

Сэнди Тейлор, 2017

Брайтон, 1930. Морин О'Коннелл с самого детства была влюблена в парня, живущего по соседству. Она верила, что однажды они будут счастливы с Джеком. Как же она ошибалась… Ее беззаботная юность закончилась с наступлением войны. Несчастная любовь и семейная трагедия заставили Морин рано повзрослеть.

Посвящается моей мамочке Морин О’Коннелл и моему папочке Джону Голдсмиту Они оба — словно радуга у меня на плечах

^[1].

Sandy Taylor

WHEN WE DANCED AT THE END OF THE PIER

Перевод Юлии Фокиной

Оригинальное название: When We Danced at the End of the Pier

Copyright © Sandy Taylor, 2017

This edition published by arrangement with Kate Hordern Literary Agency Ltd and Synopsis Literary Agency. Художественное оформление © Lee Avison / Trevillion Images

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2022

Глава первая

Брайтон, 1930 г.

Вот дерево, а сколько времени я на нем сижу — неизвестно, только наверняка немало, потому что ногу свело — на нее же весь упор. А сижу не просто так, нет. Я — наблюдаю. За мальчиком. Он внизу, меня не видит. Занят: оловянных солдатиков рядами ставит. Один ряд — зеленые мундирчики, другой — синие; выстроены друг против друга, готовы к атаке. У мальчика волосы совсем желтые, ни дать ни взять маргарин. Падают ему на лоб, он их откидывает, и они, пронизанные солнцем, сверкают, даже глазам больно. Вообще-то мальчишки мне безразличны. Что в них хорошего, в чумазых вонючках? Хохочут и вдобавок обзываются, вслед гикают. Только этот мальчик не вонючка и не горлопан. Пахнет он, скорее всего, клубничным вареньем, лимонами и еще чем-нибудь вкусным. Синий джемпер и серые шорты опрятные. Век бы на него любоваться. Поверни он голову — глаза окажутся синие-пресиние, точь-в-точь как этот его джемпер. Интересно, сколько ему лет? Не поймешь, пока в лицо не вглядишься, но, пожалуй, постарше будет, чем я… От размышлений меня отвлекла Бренда, моя сестренка.

— Морин! Папа зовет нас в дом!

Я приложила палец к губам и поманила ее. Бренде исполнилось шесть — на два года меньше, чем мне.

— Заправь платье в панталоны, — шепнула я.

Бренда послушалась. Залезла с моей помощью на дерево, уселась.

— А что ты делаешь, Морин?

— Да тише ты! Вон на него смотрю.

Я раздвинула тонкие ветки, чтобы Бренде тоже было видно. Внизу и чуть поодаль лежал соседский двор.

— Зачем?

— Затем, что он мне нравится.

— А папа состряпал рагу.

Не успела Бренда шепотом выдать эту весть, как в соседнем дворе появилась женщина и крикнула:

— Джек! К тебе Нельсон пришел.

— Джек, — тихонько сказала я. Надо же было попробовать, каково это имя на вкус.

— Джек, — шепотом повторила Бренда.

Новый мальчик бегом бросился к Джеку, сел рядом с ним — коленками на траву. Весь он был какой-то бурый: джемпер, волосы, даже щеки. Сразу видно, что этот Нельсон — из обыкновенных мальчишек. Ни капли не похож на Джека. От такого ни клубничным вареньем, ни лимонами пахнуть не будет, это уж точно. И вообще, догадаться было — сына Нельсоном назвать.

— У нас нынче и хлебушек есть, Морин, — заговорила Бренда. — Можно его в подливку макать. Папа мне сказал, чтоб тебя скорей привела.

Сообщение о хлебе я проигнорировала. Мое внимание было занято мальчиками. Оба теперь выкрикивали «пиф-паф, пиф-паф» — будто солдатики палят из ружей.

— Сдавайся, или умрешь! — вопил Джек.

— Сам сдавайся! — парировал Нельсон.

Джек подскочил к нему, они сцепились и стали кататься по траве.

— Рагу пахнет — слюнки текут, — не унималась Бренда.

— Ну и ступай обедать, — фыркнула я. — Никто тебя не держит.

Бренда не двинулась с места. Тут снова вышла мама Джека и сказала:

— Мальчики, обед готов.

Оба помчались к дому, но и на бегу продолжали друг друга тузить. А для меня словно солнце за тучей спряталось. Наверно, и солдатикам было так же обидно, ведь про них мигом забыли, бросили на земле.

— Куда же это подевались мои девочки?

Папа. Вышел, ищет нас. Мы с Брендой захихикали.

— А кто это там, на ветвях? Это две птички или это мои ангелочки?

Бренда полезла вниз:

— Ничуть и не птички, папуся. Это мы с Морин.

— И впрямь! — Папа подхватил Бренду на руки.

Я спрыгнула на землю, прижалась к нему, выдохнула:

— Папочка!

Он присел на корточки, чтобы смотреть мне в глаза.

— Что такое, родная?

Я сложила ладошки трубочкой между своим ртом и папиным ухом. Папина щека была теплая и шершавая от щетины, пахло от него папиросами «Синьор Сёр-вис», а еще маргарином — папа смазывал им волосы, чтобы блестели.

— Он чудесный, — прошептала я.

— Кто чудесный?

— Один мальчик, — встряла Бренда. Личико у нее было самое серьезное. — Морин сейчас глядела на мальчика.

— Вот как? А папочку своего Морин больше не любит, что ли?

— Его звать Джеком, папа.

Папа закивал:

— Надеюсь, у него хорошие перспективы.

— Что это — перспективы?

— Я хотел сказать: надеюсь, у него хорошая работа и он сможет тебя обеспечивать.

— Он ведь еще мальчик, папа. Навряд ли он работает.

— Значит, ему надо поискать работу. Причем прямо сейчас. Может, в шахту его отправим?

Мне стало смешно.

— Папа, ты просто клоун!

— Ничего подобного. Хоть Бренду спроси. Ну-ка, Бренда, клоун я или нет?

— Ты не клоун, ты мой папуся.

— Вот и видно теперь, кто в школе будет лучше всех. Конечно, Бренда О’Коннелл! Давай полезай ко мне на закорки.

Бренда не заставила себя упрашивать, я взяла папу за руку, и вместе мы пошли к дому. Едва мы открыли дверь, как я учуяла папино рагу. И впрямь слюнки так и потекли.

— И хлебушек есть у нас, можно его в подливку макать. Правда, папа? Правда? — повторяла Бренда.

— Ну да. Я сам нынче испек целый каравай, специально для моих девочек.

Я засмеялась:

— Рассказывай! Ты его в булочной купил!

— Ой, подловила, подловила! Тебе бы детективом быть, Морин.

У Бренды глазенки округлились.

— А мне, папочка? Мне можно детективом?

— Конечно, родная.

— А кто это — детектив? — спросила Бренда.

Папа потрепал ее по волосам:

— Детектив — он вроде полисмена.

— Нет, полисменом я не хочу.

— Тебя никто и не неволит, солнышко. Вот что, давайте-ка пообедаем на крыльце.

Только этого не хватало — чтобы золотоволосый Джек увидел, как я хлебом подливку собираю! И я скрестила за спиной пальцы и пискнула:

— Что-то меня знобит, папа. Лучше в кухне пообедать.

Папа немедленно приложил ладонь к моему лбу:

— Знобит? Ты простыла, милая?

— Нет, просто озябла.

— Тогда, конечно, будем обедать в кухне.

На самом деле меня не знобило, а наоборот, в жар кидало. И день выдался ясный — солнце так и пекло в кухонное окошко, — и рагу было только-только с огня, обжигающее.

— Морин, ты вся красная! — воскликнула Бренда. Подливка текла у нее по подбородку.

Папа снова принялся щупать мой лоб.

— В комнате побудешь до вечера, Морин.

— Нет-нет, папочка! Я не заболела, не думай.

— Точно?

Я пару раз подпрыгнула — пусть папа сам посмотрит, что со мной полный порядок.

— Видишь, папа, я здорова.

— Что ж, если ты уверена… Хотя мама тебя во двор не выпустила бы.

— Но ты-то выпустишь, папочка?

— Вот хитрюга! Вокруг пальца меня обвела!

Я вернулась к рагу. Зачерпывала его ложкой — такое густое, сытное. Нередко попадались мясные нитки (они застревала между зубов), и было сколько угодно морковки, порезанной большими кусками, а поверху плавало белое выжаренное сало — словом, объедение сплошное. Я отломила изрядно хлеба — и в подливку его. Хлеб намок, стал коричневым и совсем мягким.

— Какой у нас хороший дом, правда, папа? Он тебе нравится?

— Нравится, Морин. Нынче вечером вы с Брендой сможете помыться в ванне — в настоящей ванне, в отдельной комнате. Это вам не корыто, девочки. Вот чем хорош наш новый дом.

— Точно, папа. Все дело в ванне.

— Ладно, доедайте и бегом исследовать окрестности!

Мы с Брендой до блеска вымакали хлебом подливку в миске и побежали во двор. Я снова залезла на дерево, да только мальчика не увидела. Наверно, он ушел играть на улицу. Разочарованная, я спрыгнула.

— Пойдем, Бренда. Мы еще улицу не исследовали.

Примечания

1

Англ. «А rainbow ‘round my shoulder» — песня из музыкального фильма «Поющий дурак» («Singing Fool»), США, 1928 г. — Здесь и далее примечания переводчика.