Когда мы танцевали на Пирсе

Сэнди Тейлор, 2017

Брайтон, 1930. Морин О'Коннелл с самого детства была влюблена в парня, живущего по соседству. Она верила, что однажды они будут счастливы с Джеком. Как же она ошибалась… Ее беззаботная юность закончилась с наступлением войны. Несчастная любовь и семейная трагедия заставили Морин рано повзрослеть.

Глава шестая

Три дня кряду, пока я была в классе, папа торчал возле школы. Откуда я знала, что он рядом? Очень просто: папиросный дымок тянулся вверх, поднимался над стеной — я отлично его видела. На каждой переменке папа вкатывал коляску на школьный двор и пил из фонтанчика, но не прежде, чем подходил к какой-нибудь учительнице и, коснувшись воображаемой шляпы, говорил просительно: «Мне бы, сударыня, дитя водичкой напоить — дозволите?» И ясно было, что учительнице это не по нраву. А потом папа направлялся прямо ко мне. Допустим, у нас с Моникой игра в разгаре — откуда ни возьмись появляется папа. Коляска скрипит, у Бренды личико бледное, несчастное. Видно, что озябла и устала.

На третий день меня прорвало:

— Отвези ее домой, папа, или на пляж! Ни тебе, ни Бренде здесь не место. Смотри, ей холодно! Ты вообще ее кормил?

— Нет, Морин, мы за тобой приехали. Без тебя мы ни шагу, верно, Бренда? Вместе на пляж поедем, ты ведь любишь бывать на взморье, Морин?

— На взморье, Морин, — пролепетала Бренда.

— Нельзя. Занятия еще не кончились. И вообще, мне нравится в школе, папа. Я должна быть здесь. А ты должен заботиться о Бренде!

Папин взгляд сделался печальным.

— Мы по тебе скучаем, Морин.

Я едва не разрыдалась — такой папа был красивый, такой любимый. Все в нем было мне бесконечно дорого, даже запах маргарина от черных волос.

— Я тоже скучаю по тебе, папочка, — прошептала я. — Но мне нравится в школе, и у меня новая подружка. Ее звать Моника, она рыженькая и очень славная.

— Моника, — повторила Бренда.

— Обещай, что свозишь Бренду в парк или на пляж — куда-нибудь, где она сможет побегать и согреться. И не забудь покормить ее.

Папа коснулся моей щеки:

— Клятву даю.

— Клятву даю, — важно и печально повторила Бренда.

И под скрип коляски они покатили прочь. Я глядела им вслед, а Бренда обернулась и стала махать мне ручонкой.

Ну вот, уехали, можно усесться на лесенке, что ведет к игровой площадке, и сколько влезет задаваться вопросом: почему от любви так грустно? Любовь — это ведь про счастье, уют, беззаботность и все в таком духе, разве нет? А вовсе не про колики в животе и не про слезы, которые того и гляди потекут в три ручья.

Подошла Моника, села рядом, взяла меня под локоть:

— Красивый у тебя папа. И добрый, это сразу видно.

— Да, он такой. Только он нездоров.

Никогда раньше я не говорила этого вслух. И про себя не говорила тоже, не думала этими вот словами.

А тут поняла: все так, папа болен. Мне не объясняли, что конкретно с ним неладно, почему он не может работать, как другие папы. В смысле, когда человек болеет, этого же не спрячешь — простуда у него, к примеру, или живот расстроен. С папой ничего подобного. У него и ноги в полном порядке. Не то что у нашего соседа, который на костылях, — он ногу в бою потерял, когда сражался за короля и Отечество. Устроиться бы папе на работу! Он бы тогда утер нос дяде Фреду с тетей Верой, небось, живо бы заткнулись. Почему он не работает? Я его люблю до сердечной боли, но порой меня зло берет. На папу гавкают, а ему и оправдаться нечем. Даже мама — и та не сдерживается, скандалит, кричит. Хоть бы кто-нибудь объяснил насчет папиного недуга, так нет же. Хорошо, не надо объяснений, но пусть папа будет доволен жизнью — мне и этого хватит. Да только я знала, чуяла: не бывать ему довольным, никогда не бывать.

Однако обещание свое папа сдержал — больше с Брендой возле школы не появлялся. Я вдобавок заявила, что по утрам провожать меня не надо — я буду ходить в школу с Моникой, это удобно, она живет от нас через две улицы.

От школы я была в восторге. Там пахло мелом, потрепанными книжками и детьми — отличный был запах, по моему мнению. Я и к учительнице привязалась. Она говорила, что я очень способная, лучше всех в классе читаю и сочиняю истории. Насчет историй до меня даже Моника с ее-то фантазией недотягивала. Наверно, это была папина заслуга — он меня еще раньше выучил грамоте, еще когда мы целые дни проводили у моря.

Нас с Моникой назначили в классе старостами. Моника следила за раздачей молока, я была ответственна за остроту карандашей. Бывало, точу карандаши, а сама стараюсь гнать мысли о папе и Бренде.

Вскоре открылось позорное. Да, папа больше не караулил меня возле школы, но теперь он подпирал стену напротив особняка, где прибиралась мама. Я бы и не знала, да однажды вечером мама закатила папе скандал.

— Господи, Пэт, ты что, хочешь, чтобы меня с работы выгнали? Ты этого добиваешься, да? — Так кричала мама.

Папа отмалчивался.

— И меня выгонят, это как пить дать! Моей хозяйке уже соседи жаловались. Я, Пэт, чуть со стыда не сгорела.

— Прости, Кейт. Больше это не повторится.

— Да уж, надеюсь.

— Мне тоскливо без Морин.

— Знаю, милый, только нельзя вечно держать ее при себе. Морин необходимо общение со сверстниками. Иногда мне кажется, слишком уж большой груз мы взвалили на ее хрупкие плечики. Так что, Пэт, не порти ей детство.

О маме я думала куда реже, чем о папе. Как-то не очень понимала, насколько тяжело ей приходится с уборкой у богачей. Скорее мои мысли имели следующее направление: все из-за папы, вот если бы он работал, мама была бы всегда дома, как тетя Вера, заботилась бы о Бренде. Конечно, папа не причинит вреда моей сестренке, то есть нарочно — ни в коем случае. Но ведь на него порой «находит»: он выкидывает разные фортели, может забыть, что Бренде всего-то три годика. Да, я была слишком занята тревогой за папу, чтобы еще и в полной мере осознавать: бедная моя мамочка бьется как рыба об лед.

Как бы то ни было, я решила облегчить маме жизнь. По утрам сама заправляла постели — свою и Брендину, а случись Бренде обмочиться, переодевала ее в чистые панталоны, а постельное белье скатывала и тащила на первый этаж. Мама это заметила, ее лицо теперь чаще освещалось улыбкой — к моей огромной радости.

С Моникой мы и впрямь стали лучшими подругами. На другой год, когда перешли на ступень выше, снова сели вместе. По выходным прихватывали из дому хлеб с маргарином и бутылочку воды и бежали к морю. Почти всегда приходилось брать с собой и Бренду — сначала ее коляска скрипела на весь квартал, потом мы еле толкали ее по галечному пляжу. Бывало, на нас вешали еще и братишку Моники, маленького Арчи, и мы не возражали. Арчи прекрасно играл с Брендой, сидя на камушках. Моника не расставалась с панамкой — ее мама говорила: у кого волосы рыжие и веснушек много, тот должен бояться солнца, а если не убережется — поджарится, будто ломтик бекона.

Бренда обожала море. Мы с Моникой заправляли платьишки в наши темно-синие панталоны, разувались и заходили в воду по колено, держа Бренду за ручки. Тут главное — не зевать. Не подхватишь, не поднимешь сестренку вовремя — волна накроет ее с головой. А сколько визгу было, когда нам панталоны подмачивало! Потом мы устраивались на деревянном волноломе, ели бутерброды, по очереди отхлебывая воду из бутылки, дивясь на купальные машины^[5] — сооружения вроде кибиток, где богачи переодевались для купания. Влекомые лошадьми, эти «кибитки» ввозили купальщиков в море — так, миновав линию прибоя и не натрудив камнями ног, можно было спокойненько спуститься прямо в воду по лесенке. Ну и костюмчики у них — просто смех, думали мы и хихикали, конечно. Дамы купались в хлопчатобумажных платьях поверх длинных панталон, но это бы еще ничего. Куда забавнее были мужчины в полосатых трико и соломенных шляпах-канотье. Порой какую-нибудь шляпу уносило ветром, она качалась на волнах, тогда мы с Моникой бросались ловить ее. В случае успеха каждой из нас давали в награду апельсин.

Бренда подросла, и мы наконец-то забросили проклятущую коляску. Бренда теперь семенила за нами следом, довольная донельзя. Помню папин тоскливый взгляд — в нем прямо-таки светилось собачье «Возьмите и меня!», когда мы собирались на пляж. Но мне стукнуло семь — такой большой девочке не пристало гулять с папочкой. Отец Моники ни разу не выразил желания сопровождать нас. Я перед выходом из дома грустнела. Мне хотелось броситься обратно, крикнуть: «Папа, папуля, давай с нами!» — но что-то мешало. Моника видела, какая я притихшая, но не спрашивала о причинах. Думаю, ей и так все было ясно.

Примечания

5

Так у автора. Действие происходит в 30-е гг. XX в.; к этому времени купальные костюмы для женщин представляли собой нечто вроде комбинезона-шортов. Первый раздельный купальник появился в 1932 г. Что до купальных машин, они, во-первых, были уже не в ходу, а во-вторых, дети не могли видеть, как из них по лесенкам спускаются в воду купальщики, ибо машину разворачивали проемом к морю, а не к берегу, как раз для того, чтобы никто не наблюдал за процессом купания.