Когда мы танцевали на Пирсе

Сэнди Тейлор, 2017

Брайтон, 1930. Морин О'Коннелл с самого детства была влюблена в парня, живущего по соседству. Она верила, что однажды они будут счастливы с Джеком. Как же она ошибалась… Ее беззаботная юность закончилась с наступлением войны. Несчастная любовь и семейная трагедия заставили Морин рано повзрослеть.

Глава двенадцатая

Джеку сравнялось одиннадцать, и он выдержал экзамен в грамматическую школу для мальчиков. А миссис Форрест загордилась, будто ей объявили, что ее сын — следующий в очереди на британский престол. Она даже снизошла до визита в наш дом — так ее распирало. Однажды утром постучалась в парадную дверь, хотя за два года, что мы прожили в Качельном тупике, ни разу у нас не побывала. Мы с Брендой бросились открывать. Миссис Форрест стояла на крыльце и улыбалась, но ощущение было, что эта улыбка дается ей с неимоверным трудом и, того гляди, вовсе ее угробит. Поодаль, у калитки, мялся Джек в новенькой школьной форме. Я ему улыбнулась, а он глаза закатил.

— Кто там, девочки? — крикнула из кухни мама.

— Это миссис Форрест! — ответила я.

Мама поспешила в прихожую, вытирая руки кухонным полотенцем.

— Милости просим в дом, миссис Форрест.

Та шагнула через порог и оглянулась.

— Джек, поди сюда.

Мама провела миссис Форрест в гостиную, подвинула ей стул. Она села, но на самый краешек, будто сиденье кишело блохами. Джек остановился за ее спиной. На лице у него ясно читалось: «Хоть бы мне сквозь землю провалиться!»

— С чем пожаловали, миссис Форрест? — пропела мама.

— Очень неловко беспокоить вас, миссис О’Коннелл. Вы не разменяете мне шестипенсовую монету?

Конечно, мы все знали, с чем конкретно пожаловала наша заносчивая соседка. Ей хотелось похвалиться Джеком, только и всего, — по такому случаю она и в форму его нарядиться заставила. Бедняга Джек себя не помнил от стыда за мать, и я ему усиленно улыбалась: пускай видит, что мне его ощущения понятны. Джек, благодарный за сочувствие, улыбался в ответ. А школьная форма и впрямь была хороша: блейзер красновато-коричневого цвета с серой отделкой и такое же кепи. Джек казался очень красивым, но по его лицу всякий бы определил, до какой степени ему неловко рисоваться перед нами.

Мама вышла и вернулась с сумочкой.

— Говорите, шестипенсовик вам разменять?

Миссис Форрест вздрогнула:

— Что?

— Вы просили разменять шестипенсовик, не так ли?

— А, да, да, просила, — вымучила миссис Форрест.

— Вам нужна мелочь на трамвай, верно? — продолжала мама.

— На трамвай?

— Мелочь, говорю, нужна для поездки на трамвае?

— Да, разумеется. Именно для этого.

Джек корчил рожи, а я старалась не рассмеяться. Еще бы, ведь я-то в отличие от Джека стояла прямо напротив его мамаши!

Еще некоторое время прошло в молчании. Никто словно бы и не заметил великолепной школьной формы. Наконец миссис Форрест устала ждать похвал и поднялась.

— Нам пора, не то Джек опоздает на занятия. Некрасиво опаздывать в первый школьный день, не так ли?

Мы с мамой скроили сочувственные улыбочки, словно миссис Форрест говорила о нежелательности опоздания на первый спуск в шахту.

Едва за ней и Джеком закрылась дверь, мы принялись хохотать. Мама поджала губы и процедила, очень похоже копируя миссис Форрест:

— Некрасиво опаздывать в первый школьный день, не так ли?

У нас уже слезы по щекам текли от смеха. А потом я спохватилась. Вытерла глаза рукавом и спросила:

— Но ведь Джек не виноват, что у него такая мать?

— Конечно, Морин, Джек не виноват. Что до новой формы, по-моему, он в ней просто красавчик.

— И по-моему тоже, — кивнула я.

— Только напрасно наша соседка рассчитывала, что я скажу это вслух, — добавила мама.

Я ужасно боялась, что в новой школе у Джека появятся новые друзья и он больше не захочет водиться с нами. Но этого не произошло, хотя, уж конечно, миссис Форрест такую надежду лелеяла. Изменилось только одно: теперь Джек был по уши в учебе и его не выпускали гулять, пока он не сделает все задания. Мы с Моникой и Нельсоном забирались на дерево — оттуда просматривалось Джеково окно. Сам Джек нам, бывало, помашет и снова утыкается в книжку. Я его жалела. Досадно ведь чудесные, долгие вечера в начале лета сидеть взаперти, за идиотской домашней работой, когда все ребята играют на улице.

Мне было хорошо в нашей компании, но куда больше нравилось проводить время с Джеком наедине. Мы обычно усаживались у нас на заднем крыльце и болтали. Ну то есть Джек говорил, а я слушала, развесив уши. Однажды он сказал:

— Вот вырасту — полечу на биплане, как Эми Джонсон.

— Это еще кто?

— Эми Джонсон — женщина-пилот. Она долетела до самой Австралии. Неужели ты о ней не слышала?

Я помотала головой.

— Ну так вот, Эми Джонсон вылетела из Англии, а приземлилась в Австралии. Притом всю дорогу была совсем одна. Уж если женщина такое совершила, я и подавно смогу.

— Что это значит — «если женщина такое совершила»? Ты на что намекаешь?

— Женщины слабее мужчин, верно ведь? Вот я и говорю: если женщине что-то по плечу, мужчина точно справится.

— А вот и нет. То есть не в каждом случае. Так что не очень-то зазнавайся.

— Ну и в каких же таких случаях мужчина не справится?

— Например, мужчины детей не рожают. Что, нечем крыть?

— Нечем.

— Значит, ты хочешь стать пилотом, Джек?

— Это будет мое хобби. А по профессии я стану доктором.

— По-моему, в доктора́ только богачей берут.

— Чушь. Это всякому по силам, главное — усердно учиться.

Я и доктора из страховой кассы видела всего однажды, что уж говорить о частном враче! На таких у нас денег не водилось, а со страхкассой мы имели дело, когда захворала Бренда. Ее положили в благотворительную больницу. Думали, у нее скарлатина, оказалось — корь. Папа был категорически против больницы. Сказал: кто туда загремел, на том крест можно ставить. И торчал у больничного входа, пока Бренду не выписали. Мама его и ругала, и стыдила — не помогло, папа с места не двинулся. По-моему, он вел себя как настоящий герой. Впрочем, иного я от папы и не ждала, в его любви и преданности сомневаться никогда не приходилось. Пока Бренда болела, наши соседи по Карлтон-Хилл, даром что сами почти нищие, скинулись и купили для нее перламутровые четки, Бренда их до сих пор хранит. Словом, я отродясь не имела дела с настоящим доктором, и никто из моих знакомых ребят не мечтал об этой профессии. И вдруг мне как в голову стукнуло: если Джек станет доктором, кем я-то буду? Известно: докторшей! Тут Джек возьми да и спроси:

— А ты, Морин, о какой профессии мечтаешь?

Боже милосердный! Да разве я мечтала? Я про это вообще не думала! И что мне отвечать теперь, когда я знаю про планы самого Джека? Едва ли я со своими скромными способностями потяну службу в магазине, а прибирать в домах богачей как-то не хочется. Скорее всего, мне светит фабрика, только Джеку в этом признаваться — последнее дело.

— Ты очень умная, Морин, — произнес Джек, потому что я молчала.

— До тебя мне все равно далеко.

— А по-моему, близко.

— Правда?

Джек кивнул:

— Нечасто встретишь такую умную девочку, как ты.

Я ему не поверила, но все равно обрадовалась. Приятно, что Джек высокого мнения о моих способностях. Поэтому я его поблагодарила.

А после сказала папе, что Джек будет доктором, а я — докторовой женой, докторшей.

— Вон, оказывается, куда он метит, твой Джек! — отреагировал папа. — Ишь как замахнулся! Доктором просто так, за здорово живешь, не сделаться. Тут нужно глас услыхать, вроде того, какой слышат будущие монашки да святые отцы. Тут нужно, чтобы сам Господь направил.

Я оробела:

— А докторша тоже слышит этот самый глас, да, папа?

— Нет, докторше это не обязательно.

— Уф, чертовски легче стало. Просто камень с души.

— А вот чертыхаться докторше негоже, Морин. Давай-ка прекращай, пока не поздно.

— Не могу.

— Почему?

— Для меня слово «чертовски» — вроде конфеты.