Тонкий холод. Книга баллад

Сергей Ильин, 2022

Удавшиеся стихи – это как свидетельства кораблекрушения жизни, остающиеся в бытии, но без того, чтобы сие ключевое метасобытие воспринималось в трагической тональности, просто таков ход вещей. И все же, у иных поэтов названный основополагающий образ сквозит в подтексте, а у других зрим воочию. Автор относит себя ко вторым, тем самым откровенно продолжая поэтическую традицию Евг. Баратынского, Тютчева и Вл. Ходасевича. Стихи собраны в циклы, и эти циклы, учитывая их единую тематику и в особенности мощную внутреннюю динамику, автору хотелось бы считать сводными балладами. В таком случае, все в книге есть баллады – излюбленный авторский жанр. Как в стихах, так и в прозе. Качественная самооценка на повестке дня, разумеется, не стоит. Время само разберется.

Двойной парадокс простора узкого пространства и узости пространства бескрайнего

1. Проблематика существования души в человеке

Запад для жизни хорош. Вам любой эмигрант из России

это тотчас подтвердит. Социальных здесь множество благ.

Также истории дух, начиная с империи Римской,

камень любой издает. О приличии жизни во всем

нечего и говорить. Но внимание я обратил бы

на один тонкий нюанс: посмотрите на здешних людей,

и попытайтесь найти, что зовется душой в человеке,

то, что понятно без слов, что прозрачно, как в небе лазурь.

С вами побьюсь об заклад, что такого вы в них не найдете.

Четкого нет в их душе разделенья на зло и добро.

Все это именно то, что с избытком мы в русском начале

видеть привыкли. Оно почему-то отсутствует здесь.

Но, глядя людям в глаза и единый не видя в них образ,

чувство рождается в нас, будто смотрим мы в звездную ночь.

Есть ли в пейзаже ночном хоть намек на гармонию мира?

Нет и в помине его, хоть привольно жить в мире таком!

Что за великий простор, пусть совсем непрозрачный по духу,

нас обнимает в ночи! И вот точно такой же простор

я ощущаю всегда, в узких улочках старой Европы

снова без цели бродя. Мне хотелось бы очень понять

тайну российских пространств, что в разы превосходят Европу:

значит, по духу они должны ближе и к звездам стоять.

Но порождает тоску, точно в тесной вы заперты клетке,

русский бескрайний простор. Здесь загадка и русской души.

2. В поисках главного

Есть в лицах западных людей один оттенок,

что заставляет задержать на них наш взгляд.

Так мастерский портрет, идущий за бесценок,

вдруг незаметно оживит торговый ряд.

В дотошном множестве душевных свойств пытаясь

их образ светлый и единый отыскать,

то, что душой в простом народе называясь,

из века в век нас продолжает волновать,

мы смотрим долго на старинные картины,

не в силах глаз от них пытливых оторвать,

но часто больше, чем в глазении витрины,

нам смысла в них не удается распознать.

Так точно испокон веков по миру бродим

мы в поисках Того, Кто сотворил его,

и то, что все-таки Его мы не находим,

нам представляется таинственней всего.

Когда великое, точно в обжитом доме,

в своем же собственном отсутствии живет,

жильцы его — не фотографии в альбоме,

но образы: и звездный в них пошел расчет.

И как больной приподнимается с постели,

их житие приобретает вертикаль:

она становится душою как бы в теле,

и не нужна горизонтальная ей даль.

Вот почему и европейские нам лица

умытые напоминают зеркала,

и будет вечно непрозрачность из них литься

по принципу зеркальным ставшего стекла.

Осталось только эти лица сопоставить

со впечатленьем неба в полуночный час,

и параллельно ненавязчиво представить,

как русские просторы действуют на нас,

чтоб ощутить: людскую надвое природу

здесь рассекли — как всадник саблей на скаку —

на европейскую великую свободу

и на российскую великую тоску.

3. Между двух стульев

Как человек, родившийся в России,

но уже добрую полсотню лет

в южно-немецком Мюнхене живущий:

тем самым волею судьбы познав

родного брата и насквозь и глубже,

а немцев чувством главным и шестым, —

как человек, меж стульев двух сидящий:

покинул добровольно он одних,

к другим примкнуть не может и не хочет,

но нравится ему такая жизнь, —

как человек, возможности лишенный

серьезное построить на земле:

для этого и есть у нас отчизна,

которой он давным-давно лишен,

к тому же нечего ему и строить,

зато для размышленья есть досуг, —

как человек, которому осталось

поэтому одно лишь — наблюдать

за тем, что происходит в этом мире,

точнее же, за стульями его,

поскольку для сиденья между ними

наверное, он был как раз рожден, —

итак, как человек такой, замечу:

с распахнуто-расхлябанной душой

мой соплеменник обращен на Запад,

а немца пуще всех готов обнять,

и жать его в объятиях медвежьих…

и жать, и жать, и плакать от любви,

стуча еще и в спину кулаками,

но так славянский брызжет в нем восторг

от встречи новой с племенем германским,

неважно, собственно, и в чьем лице, —

а дальше — глаз восторженно-любовных

не в силах оторвать от визави,

с ним бормотать на ломаном немецком

а главное, все пить, и пить, и пить…

но личные обсуждены все темы,

пора и о делах поговорить:

как тут взаимовыгодную сделку,

ударив по рукам, не заключить, —

так много необжитого пространства —

и в плане переносном, и в прямом —

у русских, а у немцев очень мало,

вот тут один другому б и помог, —

знакома притча о собаке вам на сене?

разве она — не русский человек,

что собственную землю обустроить

не в силах? почему? ответа нет, —

его и не было, как и не будет,

не может просто, баста, кончен бал…

все так, все так, но по какому праву

землей владеет тот, кому закрыт

путь превратить ту землю в сад цветущий?

досаду вызывает этот факт

в общенье человеческом и личном,

ну а в сверхличных связях он ведет к войне, —

вот эту, как мне кажется, досаду

я в лицах немцев иногда читал

во время задушевных разговоров:

в ней тонкий заключался и упрек —

от всех германцев и ко всем славянам, —

но тот упрек, если сказать по правде,

я в немцах никогда не находил:

я просто думаю, что быть он должен,

но не уверен, точно ли он есть.