Тонкий холод. Книга баллад

Сергей Ильин, 2022

Удавшиеся стихи – это как свидетельства кораблекрушения жизни, остающиеся в бытии, но без того, чтобы сие ключевое метасобытие воспринималось в трагической тональности, просто таков ход вещей. И все же, у иных поэтов названный основополагающий образ сквозит в подтексте, а у других зрим воочию. Автор относит себя ко вторым, тем самым откровенно продолжая поэтическую традицию Евг. Баратынского, Тютчева и Вл. Ходасевича. Стихи собраны в циклы, и эти циклы, учитывая их единую тематику и в особенности мощную внутреннюю динамику, автору хотелось бы считать сводными балладами. В таком случае, все в книге есть баллады – излюбленный авторский жанр. Как в стихах, так и в прозе. Качественная самооценка на повестке дня, разумеется, не стоит. Время само разберется.

Первородный грех, воочию явленный в мюнхенском метро

1.

Снова я в мюнхенском еду метро —

чую свое и людей здесь нутро.

Дух требушиный природы людской

ноздри щекочет, как в лавке мясной.

Рядом со мною старушка сидит

и — незаметно на негра глядит:

трудно под старость ей нечто принять,

что она просто не может понять.

Вот ведь какая тут вышла фигня:

славный наш негр не работал ни дня,

музыку день он и ночь напролет

слушает — и от пособий живет.

А у старушки в трудах жизнь прошла,

и у детей она трудной была:

дети ее ведь во время войны

перетрудились во имя страны.

Тут же, конечно, и русский наш брат

или еврей — я обоим не рад:

плотским уютом настолько их дух

полон, что речь их коробит мой слух.

Женщина в черном в проходе стоит,

стаей детишек проход весь набит —

как не видать за чадрою лица,

так ее детям не видно конца.

Будет их больше и больше — пока

цель поколений не станет близка:

дети ислама! нельзя напролом

взять вам Европу, но можно — числом.

Без азиатов немыслим вагон,

много детей у них — тоже закон,

но мне их облик приятен всегда,

точно в вагон с ним заходит Будда.

Что же до бомжа с бутылкой в руке —

он прикорнул слегонца в уголке —

то не такой ли шекспировский шут

нам подарил пару мудрых минут?

А под конец в полутемном окне

чертик смешливый привиделся мне.

И в тот же миг — так ужалит змея —

стало мне больно: ведь это же я!

Вот и закончен мой скромный обзор:

сколько миров продолжают здесь спор!

Сколько сюжетов явилось на пир:

что бы сказал о них славный Шекспир?

Если же чуточку их осознать

скучно с мобильником будет играть.

И вот тогда до скончания лет

вечный, как жизнь, по сиденью сосед

вас перестанет в метро раздражать.

Но ему руку не нужно вам жать:

хватит того, чтоб с улыбкой взглянуть

раз на него — и при этом кивнуть.

Может быть, здесь отношеньям предел

с теми, с кем мало у нас общих дел.

Также и боли здесь нет никакой,

что в тесной связи бывает людской.

Боль та в душе, как двулезвийный меч:

ищет он надвое душу рассечь.

Трудно с той болью по жизни идти,

а без нее вообще нет пути.

2.

Снова вечерней порой возвращаюсь, усталый, с работы.

Еду, конечно, в метро в окружении разных людей.

Время давно уж прошло их описывать в точных деталях:

в нескольких точных словах теперь нужно всю суть выражать.

Пробую: грязный старик задремав, на меня навалился.

Твердо и вежливо я от себя старика оттолкнул.

Тот, продолжая дремать, на меня еще плавно ложился

на протяженье езды раза три. Мне три раза пришлось

прочь от себя старика отфутболивать жестом привычным.

Может, хотел указать ему место я в жизни и здесь:

в мюнхенском нашем метро. И стыдился моей я указки:

кто я в конце-то концов, чтобы ближнего так обижать?

Классиков наших впитав, что любви к человеку нас учат,

двери любви на засов закрываем мы в сердце своем.

Это и есть та вина, что зовется в миру первородной.

Но не любой человек этой странной причастен вине.

Ею повинен лишь тот, кто о ней — и со страстью — печется.

Если же страсти к ней нет, то наверное нет и вины.

Хуже всего здесь лишь то, что, раз став той вине сопричастным,

вам до скончания лет не удастся ее искупить,

что бы ни делали вы. Ну, того старика я, допустим,

вовсе бы не оттолкнул. И он долго на мне бы висел

грязным вонючим мешком: разве больше бы теплого чувства

стало к нему у меня? Здесь в вопросе уже и ответ.

В сердце досаду тая, я сидел бы с улыбкою вялой,

только мечтая о том, когда мне из метро выходить.

Тот же нелепый старик непричастен вине первородной.

Знать он не знает о ней. Позавидуем, други, ему.

Сын он природы лихой. И по мне милосердна мамаша:

если уж что-то дает, ничего не желает взамен.

Наше опасней куда положение в мире подлунном:

тех, кто поверить готов, что сознанье вины, как рычаг —

разве не прав Архимед? — приподнимет людей над природой.

Став сопричастным вине, мы по лезвию бритвы пошли.