Впереди ветра

Роза Крыма

Рой снежинок смелыхКружит, и поёт,Летим скорее с нами!Звёздный час зовёт!Я кивну согласно-Таять не спеши!За плечами – Муза,Ввысь и ввысь неси!К звездам, что сгорели,Освещая путь,Пели, не молчали,Зная Правды суть.Святы стали песни.Святы их слова.Стала вечной памятьюГероя голова!Не у всех от РаяНа ногах ключи…Пой, не спи сегодня!Воля, не молчи!!!

ГОЛОС СОВЕСТИ

Раздалось бряцанье металла.

Гуля открыла глаза. В сумеречном свете она разглядела, как проводник наводит порядок. Веник, который в пору назвать драным, макался в ржавое ведро с темной пенящейся жидкостью. Это разбрызгивалось на пол купе. И конечно, на пассажиров нижних полок. Вытерев испарину со лба, проводник со страдальческим лицом начинал размахивать веником.

Крымчанка хотела спросить:

— А что, швабру не взять?

Но наблюдая за отбывающим свою очередь, захотела задать другой вопрос:

— Нарочно что-ли издеваешься над народом?

А потом усмехнулась: — Да с тобой все ясно — ты ж фашистскую шкуру одел!

Вагон качнуло. Встречный состав с воем проносился мимо. Блондинка наклонилась над головой проводника и рявкнула, чтоб услышал:

— Что, грязи мало?

Тот услышал. Он уставился на неё с такой ненавистью, что девушке опять показалось, что проводник-фашист, а веник в застывшей руке — автомат.

После грохота прошедшего товарняка наступила тишина.

Перестал храпеть лысый с нижней полки, щедро окропленный со ржавого ведра. Он даже повернул голову.

Проводник сузил глазки:

— Что, жаловаться будешь? А Крымчанка в ответ:

— А что, и книжка есть?

Проводник понял, что эта — напишет. Непременно. Он, брякая ведром, перешел в другое купе.

А блондинка сложила губы в трубочку и присвистом проводила его.

Потерла ладошки:

— Даже не надейся, что ты — главный!

Потом заметила, как дядя с нижней полки по черепашьи прячет лысину под простыней:

— А высовывался, чего?…

За стеной купе бубнил мужской бас. Она уже привыкла к нему, как к жужжанию шмеля. Неожиданно он замолчал. Потом довольно громко произнес:

— А что сделали мы для того, чтобы не растащили СССР? Блондинку словно в бок толкнули. Она переместила голову туда,

где лежали ноги. Выглянула и увидела своего соседа — «бубуна».

Пузатый мужчина лоснился от жары. Он вытирал лоб, потом грудь, тяжело дыша. Ему поддакнула женщина с усталым лицом, наверно, собеседник тот ещё… А он басом продолжил монолог, пошевеливая в такт пятками. Но блондинку это уже не раздражало, напротив, подтолкнуло к мысли, что пузатый — не совсем господин. И не от жира лоснится. И пот вытирает от голоса ещё теплившейся совести, пробившей с опозданием, но всё — же…

И та самая нотка отозвалась тонко, да звонко у Гули с начала тонко и остро кольнув в сердце:

— А ты, ты — чем лучше этого жирдякина — ?А потом эхом отдала в нутро: — Чем?…Чем?… Да ни — чем!…

Блондинка повернулась к звякающему фарфору и пробубнила:

— Разбрякались!

Взяла в руки заварник. Что-то внутри дало знать, что он не пуст. Гуля обожала делать сюрпризы. И считала каждый день — за сюрприз. Похоже — теперь её черёд удивиться приятной неожиданности.

Она зажмурилась — что же может находиться в сосуде?

— Что бы я хотела? — она надавила кулачками на глаза до звёздочек, так не хотелось разочаровываться… — Что бы я хотела? Эх!…Что нужно всегда! — прошептала она и открыла крышечку. Перевернула заварочник.

Оттуда выпала ложечка, чайная, железная. Гуля двумя пальцами поднесла её ближе.

— Н-да! — щелкнула языком девушка, обнаружив у ложки особенность — заточку на самом конце. Прищурилась, — на ручке прибора виднелись буквы. Она выставила на отсвет металл и отчетливо прочитала» Аскольд».

— Н-да-а…Блондинка дунула на прядь, свисающую со лба, — как такое может не пригодиться. И — чайку попить…

Блондинке показалось, что у хохла — заварника победно блеснуло горлышко, не без умысла заделанное умельцами из Харькова на месте ширинки шароваров.

И — в глаз дать…острие ложки с лёгкостью вошло в подушку.

— Ай, да хохол! Ай — да братишка! — Гуля бросила взгляд в темноту, зиявшую по ту сторону окна, из которой изредка выныривали короткими вспышками дорожные фонари.

За стенкой всё ещё переговаривались.

По выражениям и фразам было похоже, что сожалевший о распаде СССР хорошо разбирался в юриспруденции.

— Наверно, умственный! — решила девушка, и свесила голову, обратив на себя внимание собеседников:

— Товарищи! Можно вопрос?

— Не спится?

Вымученно улыбнулась напарница «умственного».

Отбросив простыню, она вышла. Толстяк кряхтел и вытирал шею.

— Кто такой Аскольд?

Не унималась блондинка.

— У-уу!, Мадам, куда вас занесло!

Мужчина удивленно сморщил лоб. Он, видимо, не ожидал от блондинки подобного вопроса. И, видимо, был неплохой торгаш.

— Надо прикинуть…

Он прищурил один глаз и подмигнул Гуле.

Она не ответила, а скривила губки: а такой умный на вид… Толстяк крякнул, досадуя, что с этой не поторгуешься.

И уставился в окно. Вернулась его попутчица. Гуля ждала. Мужчина обратился к женщине:

— Слушай, где мой телефон?

Та порылась в сумке, висящей на стене. Достала дорогой телефон и подала. Толстяк пробежался пальцами — сосисками по кнопкам аппарата, заставляя его пикать на все лады.

— Так-так… — мурчал довольным котом хозяин телефона, — если я не ошибаюсь, а я редко ошибаюсь, — он пошевелил бровями и многозначительно посмотрел на попутчицу, — та читала его по губам, — потом поднял подбородок и самодовольно провозгласил:

— Итак, мадам, — он опять подмигнул Крымчанке, отчего та фыркнула в ладошку; — и отчего все умные такие дураки?

— Итак, мадам, вы спрашивали за Аскольда… Он крякнул, перечитывая текст с телефона.

Блондинка сделала глупую улыбку — даже так! И если бы не услышанный ею диалог, где звенела, бередя раны, совесть, она бы фыркнула в подушку — «тюфяк»!

Но накривлявшись вдоволь, она тяжко вздохнула и стала вглядываться в далекую темень, под названием «Я»…

Вскоре на стекле отразился двойник девушки: симпатичное округлое лицо с живо хлопающими ресницами и красивыми губами.

— Идем от вопроса — «Что сделали мы, когда гибла страна?». А точнее, Гуля Советских, что ты сделала, чтобы предотвратить развал непобедимого СССР?

И голос изнутри исповедался перед совестью:

— Пыталась создать семью, видя, что родственная разваливается. А для меня без семьи нет смысла и жить. Родина = семья = едины! И без этой формулы нет будущего не — у — ко-го!

Интуитивно ища защиты у мужчин, я встретила лишь предательство как среди бывших родственников, так и в законном браке… Хуже не придумаешь!

А потом — пришлось стариков спасать от собственных детей, которых уже укусила язва бешенства. Раненные смертельной болезнью, вместо того, чтобы вместе, крепким кулаком оставить мокрое место от попыток врага сунуться на родную землю, дети трусливо — по шакальи предали родной дом, — родину…

А родина знает всё. И как любит верных сынов, так и предателей карает — страшно.

А потом, сны про войну стали реальностью, и о чем печально и протяжно плакали старые корабли, даже не во сне…

Гуля постучала пальцами в окно, где засверкали первые огни Симферопольского вокзала:

— И вот я, твоя верная дочь Севастополя, лечу голубицей на твой зов — приказ Родины!

Встречай же меня, отец — Севастополь!..