Впереди ветра

Роза Крыма

Рой снежинок смелыхКружит, и поёт,Летим скорее с нами!Звёздный час зовёт!Я кивну согласно-Таять не спеши!За плечами – Муза,Ввысь и ввысь неси!К звездам, что сгорели,Освещая путь,Пели, не молчали,Зная Правды суть.Святы стали песни.Святы их слова.Стала вечной памятьюГероя голова!Не у всех от РаяНа ногах ключи…Пой, не спи сегодня!Воля, не молчи!!!

ПАМЯТЬ СЕВЕРА

Похоже, пассажиров прибыло. На нижнюю полку, над которой ехал неунывающий хохол, со вздохом шлепнулась грузная брюнетка.

И ещё не разобрав сумки, прилипла к телефону.

Блондинка фыркнула — она терпеть не могла показуху с телефонами и лживым интернетом.

Станет ли нормальная женщина при всех обсуждать интимные проблемы, озираясь по сторонам: — Как, цирк прокатил? Наконец, на меня обратили внимание. Хоть таким путем!…

Куда настораживающе выглядит с виду приличная, и матами гавкающая в трубку, не минуту-другую, а хороших полчаса.

Вы ещё не поняли. Слушайте дальше.

Слушайте, мне на вас плевать!

Правда, не всем на себя плевать, кто-то и сделает замечание:

— Не верю, не натурально; телефон-то выключен!…

— Ты почему трубку не берешь? — пыхтела брюнетка, расставив толстые ноги. Блестящие лосины в обтяжку подчеркивали дурной вкус женщины.

— Я в пятый раз тебя набираю!

Она нервно засовала ногами, шаркая по грязному полу. В рубке что — то хрюкнуло.

Сеанс телефонии был окончен, не начинаясь.

Брюнетка, кряхтя, наклонившись через складки живота, порылась в сумке. Достав зеркальце и помаду, стала красить губы, громко сопя.

Накрасилась, и посмотрелась, вытягивая по — обезьяньи губы. Вздохнула — и опять за телефон.

— Шо, молодожены?

Не утерпела седая дама, присевшая напротив толстухи.

Та покусала крашеные губы, размазала помаду, и скривившись плаксиво протянула:

— Та не-е…

— Шо ж одного оставила? Кобелей не знаешь? Рядом, на поводке таких водить надо!…

Брюнетка, пыхтя, пыталась повернуть кольцо на безымянном пальце, но — тщетно…

Гуля переняла вздох брюнетки, и с облегчением выдохнула, глянув на свою свободную руку. Она вообще не могла носить ни колец, ни браслетов, ни часов. Это было ей чуждо, — вроде цепей.

Кольца терялись, браслеты рвались; руки избавлялись от всего лишнего, что посягало на их свободу…

Но замужества не сложились не из — за колец с браслетами. Первый медовый месяц растянулся на вечно пьяного мужа.

И грозился утопить и блондинку Гулю, пытавшуюся спасти упивающегося…

Ну а второй…

Гуля вздрогнула и повела плечами от воспоминаний. Второй оказался вообще отморозком.

«Уехав в командировку» — не дальше следующей пятиэтажки с бичами, дал ключи от квартиры собутыльнику. На, мол, сходи и проверь, как там молодая и красивая жена, пока я пью водку и сифилис собираю у потаскух, — работаю в командировке!

Среди ночи повернулся ключ в замке, клацнул. Гуля ещё удивилась — ночью муж не приезжал.

Улыбаясь она откинула одеяло и приготовилась прикинуться спящей.

…Зажегся свет в прихожей, дверь в комнату открылась и в неё ввалился…вонючий как помойная яма бомж!

Он прохрипел: — Может, потанцуем?…

Хорошо, у перепуганной девушки хватило сил достать из — под кровати топорик, небольшой, но не переставший быть холодным оружием. Не смотря на внешнюю мягкость и легкомысленность, блондинка Гуля не была таковой. Уроки выживания в кругу когда-то крепкой советской семьи, а теперь трещавшим по родственным швам, не прошли даром…

Оцепеневшую от ужаса девушку пробила мысль, от которой трясло, но уже от ярости и ненависти; квартиру открыть мог только муж! Ключа было два. Так они решили, когда клялись в любви.

…Ненадолго же её хватило!

Гуля повернула топор лезвием от себя. Он блеснул перед застывшим алкашом. А Гуля чужим, хриплым голосом бросила:

— А под топор лечь — хочешь?

Воняющего бича, может и с обмаранными штанами, сдуло. И дверь не закрыл, только что-то брякнуло…

Гуля вышла в коридор. Сердце перестало стучать; на полу лежали ключи с брелком, что она дарила мужу…

Она сказала:

— Не зря тебя, ублюдка первая жена резала! Да не дорезала — дура. А я — не пожалею, как и ты — меня!

**************************

Крымчанка с севера потерла ладошки и растопырила пальцы:

— Ненавижу кольца! — она сжала кулачки, и стукнула о верхнюю полку. Там что-то жалобно зазвенело. Девушка подтянулась и вспомнила про фарфор.

— А — а… Это вы…

Она достала с начала забавного хохла, льющего чай через ширинку. Положила на матрац, ближе к стенке, чтоб не разбился.

Но тот так печально развесил усы по плечам, выставив дуло чайника прямо в нос блондинке, что та поспешила снять сверху и его «жинку».

— Вот и целься в неё! — Гуля пристроила обоих рядом, и подперев подбородок, под укачивание вагона с улыбкой прикрыла глаза. Хохлушка-толстушка напомнила маму.

Она была гарной пышногрудой дывчиной, занявшей сердце молодого хохла. Тогда они ехали в одном вагоне на заработки в северные края. А ещё у мамы были на зависть косы, что называется

— «до пояса». Гуля не раз слышала, как мать шутила:

— Вот отрежу волосы! Голова болит, надоели!

И в ответ недовольно рокотал отец, крепкий, плечистый;

— И не вздумай! Я, может из-за кос и полюбил тебя!

Гуля погладила нагревшийся в душном вагоне фарфор.

— Мои вы хорошие! — прошептала она с горечью то ли воспоминаниям, то ли мастерам — художникам из Харькова. Было ощущение, что родители рядом, за стенкой купе. Только выгляни. И девушка прикрыла глаза.

Да, эта молодая пара не пропала на суровом севере…

Детство Гули если не назвать счастливым, то тогда надо спросить у сегодняшних детей; детей не знающих бесплатной учебы, детей, попавших и пропавших в рабстве и платных клиниках.

А особенно — у не помнящих народных героев, освободивших их будущее от фашизма ценой жизни…

Стол в семье Советских ломился буквально от хлеба и соли. И не потому, что родители занимали должности чинуш, жрущих в основном красную икру. Нет, они помнили вкус хлеба с опилками, трещащей на зубах землей — от картофельных очисток в голодовку. Как в войну с фашистами, так и после неё — в разруху.

Они знали, как зудит все тело от платяных вшей, это когда на тебе одежда вздымается и ползет складками…

Как ненасытные глисты пищали у самой глотки, и у кого-то шли носом и горлом. Если спал — не успел руками выкинуть комья глистов — ты мертвец…

Они видели, как не преснела вода в реке Десне — от крови раненных и убитых советских солдат, бьющих фашиста на Украине…

И не было даже слова — страх; смертельная ненависть к фашистам, напавшим на родину рвала в куски врага!

Цена жизни, свободы, отвоеванные у фашиста, навсегда закалила советский народ. Молодежь знала, что разруха — временна. И будущее зависело только от неё. В работе не знали слова

«не умею» или «не могу».

Многие, заработав на обратную дорогу, возвращались на Украину.

Да, не все выдерживали тяжелый характер севера.

Да, эта земля — не для слабаков!

Отец шоферил, на лесовозе, с начала.

Кто возил в шестидесятиградусный мороз по обледеневшей лежневке груженый лесовоз, да ещё в гору, почти вертикальную, знает цену отмороженным рукам и ногам…

Никакие «северные» не вернут тебе здоровья! Отец был непростой малый, отслужив в КГБ.

Государство обеспечивало работой и жильем — без проблем.

Мама работала от зари до зари пекарем.

Это была действительно тяжелая работа тогда, в советские времена, — почти все месили руками, — сравни добровольной каторге. Как — то в ночную смену выключили свет.

Мама в слезах прибежала домой — благо, квартира рядом.

— Спасай, родной! — закричала она с порога. Отец выскочил с охотничьим ружьём.

— Да что ты! Оставь! Тесто, хлеб пропадает! Хлеб они спасли на весь рабочий поселок. Да, отец мог постоять не только за себя…

Закаленные ишачьей работой в колхозе, за спасибо, молодые хохлы держались друг друга, как бы их не била жизнь…

И Север их принял. И взял под своё суровое, но справедливое крыло. Были моменты, когда кто-то уже трижды пропал в заснеженных просторах северного края, но не они, семья Советских.

Многодетная семья Гули на знала недостатка ни в чем!

Хохлы привыкли надеяться на свои силы, и велось небольшое хозяйство. И успевали все: и денег заробить, и детей народить, их кормить, и своё сало есть!

А своё сало — это тебе не протухшая каша под названием красная икра! А для детей — ценное парное молочко.

Вот так — то! Вот тебе и южане — неженки.