Наши за границей. Под южными небесами

Николай Лейкин (1890)

Николай Александрович Лейкин — в свое время известный петербургский писатель-юморист, журналист, издатель. «Наши за границей» — одно из самых известных произведений Лейкина. Веселое повествование о путешествиях купца Николая Ивановича Иванова и его жены Глафиры Семеновны, о забавных приключениях и всевозможных недоразумениях, которые случаются с героями в чужих краях, настолько понравилось читателям, что Лейкин написал несколько продолжений. «Под южными небесами» — четвертая, и последняя часть этого цикла. Супруги, уже бывалые путешественники, отправляются во Францию, в курортный город Биарриц, где Николай Иванович становится героем газетной хроники, а Глафира Семеновна, выйдя на пляж в купальном костюме, производит настоящий фурор. Затем герои едут в Мадрид, но вскоре покидают Испанию: причиной становится испанский капитан, поклонник Глафиры Семеновны. Лейкин с юмором изображает соотечественников, знакомящихся с чужой историей и культурой, совершающих для себя множество открытий, но неизменно тоскующих за границей по русскому чаепитию с самоваром.

V

Супругам Ивановым пришлось приступить к завтраку только в Орлеане, около двух часов дня, когда поезд, остановившийся на орлеанской станции, позволил пассажирам, завтракавшим в первую очередь, удалиться из вагона-ресторана в свои купе. Быстро заняли они первый освободившийся столик со скатертью, залитою вином, с стоявшими еще на нем тарелками, на которых лежала кожура от фруктов и огрызки белого хлеба. Хотя гарсоны все это тотчас же сняли и накрыли стол чистой скатертью, поставив на нее чистые приборы, Николай Иванович был хмур и ворчал на порядки вагона-ресторана.

— В два часа завтрак… Где это видано, чтобы в два часа завтракать! Ведь это уж не завтрак, а обед, — говорил он, тыкая вилкой в тонкий ломоток колбасы, поданной им на закуску, хотел переправить его себе в рот, но сейчас от сильного толчка несшегося на всех парах экспресса ткнул себе вилкой в щеку и уронил под стол кусок колбасы.

Он понес себе в рот второй кусок колбасы и тут же ткнул себя вилкой в верхнюю губу, до того была сильна тряска. Кусок колбасы свалился ему за жилет.

— Словно криворотый… — заметила ему Глафира Семеновна.

— Да тут, матушка, при этой цивилизации, где поезд вскачь мчится по шестидесяти верст в час, никакой рот не спасет. В глаз вилкой можно себе угодить, а не только в щеку или в губу. Ну, цивилизация! Окриветь из-за нее можно.

Николай Иванович с сердцем откинул вилку и положил себе в рот последний оставшийся кусочек колбасы прямо рукой.

— И что бы им в Орлеане-то остановиться на полчаса для завтрака, по крайности люди поели бы по-человечески, — продолжал он. — А с ножа если есть, то того и гляди, что рот себе до ушей прорежешь.

— Это оттого, что ты сердишься, — опять заметила жена.

— Да как же не сердиться-то, милая? Заставили выйти из купе для завтрака в двенадцать часов, а кормят в два. Да еще в ресторан-то не пускают. Стой на дыбах два часа на тормазе. Хорошо, что я возмутился и силой в вагон влез. Нет, это не французы. Французы этого с русскими не сделали бы. Ведь этот ресторан-то принадлежит американскому обществу спальных вагонов, — сказал Николай Иванович.

— Но ведь гарсоны-то французы.

— То был не гарсон, что нас не впускал, то был метрдотель, а у него рожа как есть американская, только говорил-то он по-французски.

Подали яичницу. Приходилось опять есть вилкой, но Николай Иванович сунул вилку в руку гарсону и сказал:

— Ложку… Кюльер… Тащи сюда кюльер… Апорте… Фуршет не годится… Заколоться можно с фуршет… By компрене?

Гарсон улыбнулся и подал две ложки.

— Ешь и ты, Глашенька, ложкой. А то долго ли до греха? — сказал жене Николай Иванович.

— Словно в сумасшедшем доме… — пробормотала супруга, однако послушалась мужа.

Ложками супруги ели и два мясных блюда, и ломтики сыру, поданные вместо десерта.

Завтрак кончился. Николай Иванович успел выпить бутылку вина и развеселился. За кофе метрдотель, тот самый, который не впускал их в вагон, подал им счет. Николай Иванович пристально посмотрел на него и спросил:

— Америкен? Янки?

Последовал отрицательный ответ.

— Врешь! Америкен. По роже вижу, что американец! — погрозил ему пальцем Николай Иванович. — Не французская, брат, у тебя физиономия.

— Je suis suisse…

— Швейцарец, — пояснила Глафира Семеновна.

— Ну, вот это так. Это пожалуй!.. — кивнул ему Николай Иванович. — Всемирной лакейской нации, поставляющей также и швейцаров, и гувернеров на весь свет. Это еще почище американца. Нехорошо, брат, нехорошо. Швейцарская нация коли уж пошла в услужение ко всей Европе, то должна себя держать учтиво с гостями. Иль не фо па комса^[17], как давеча.

Метрдотель слушал и не понимал, что ему говорят. С поданного ему супругами золотого он сдал сдачи и насыпал на тарелку множество мелочи.

— Что ж, давать ему на чай за его невежество или не давать? — обратился Николай Иванович к жене. — По-настоящему не следует давать. Вишь, рожа-то у него!

— Да рожа-то у него не злобная, — откликнулась супруга. — А мы действительно немножко и сами виноваты, что, не спросясь брода, сунулись в воду… Может быть, у них и в самом деле порядки, чтобы не пускать, если в поезде такая цивилизация, что он бежит с рестораном.

— Ну, я дам. Русский человек зла не помнит, — решил Николай Иванович и, протянув метрдотелю две полуфранковые монеты, прибавил: — Вот тебе, швейцарская морда, на чай. Только на будущее время держи себя с русскими в аккурате.

Метрдотель поклонился и поблагодарил.

— Зачем же ты ругаешься-то, Николай? — заметила мужу Глафира Семеновна. — Нехорошо.

— Ведь он все равно ничего не понимает. А мне за свои деньги отчего же не поругать? — был ответ.

— Тут русские есть в столовой. Они могут услышать и осудить.

Часу в четвертом поезд остановился на какой-то станции на три минуты и можно было перейти из вагона-ресторана в купе. Супруги опрометью бросились из него занимать свои места. Когда они достигли своего купе, то увидели, что у них в купе сидит пассажир с подстриженной а-ля Генрих IV бородкой, весь обложенный французскими газетами. Пассажир оказался французом. Читая газету, он курил и, когда Глафира Семеновна вошла в купе, обратился к ней с вопросом на французском языке, не потревожит ли ее его курение.

— Если вам неприятен табачный дым, то я сейчас брошу сигару, — прибавил он.

Она поморщилась, но просила его курить.

Николай Иванович тотчас же воскликнул:

— Вот видишь, видишь! Француз сейчас скажется. У него совсем другое обращение. У них все на учтивости. Разве может он быть таким невежей, как давешняя швейцарская морда, заставлявшая нас стоять на тормазе! Me комплиман, монсье… Вив ли Франс… Ну — рюсс…^[18] — ткнул он себя пальцем в грудь и поклонился французу.

Француз тоже приподнял свою дорожную испанскую фуражку.

— Зачем ты это? С какой стати расшаркиваться! — сказала мужу Глафира Семеновна.

— Ничего, матушка. Маслом кашу не испортишь. А ему за учтивость — учтивость.

Поезд продолжал стоять. Вошел кондуктор, попросил билеты и, увидав, что супруги едут в Биарриц, сообщил, что в Бордо им надо пересаживаться в другой вагон. Фраза «шанже ля вуатюр» была хорошо известна Николаю Ивановичу, и он воскликнул:

— Коман шанже ля вуатюр? А нам сказали, что ту директ… Коман?

— Коман шанже? Сет вагон е пур Биарриц… — возмутилась, в свою очередь, Глафира Семеновна.

— Нет, мадам, в Бордо в шесть часов вечера вы должны переменить поезд, — опять сказал ей кондуктор по-французски, поклонился и исчез из купе.

— Боже мой! Это опять пересаживаться! Как я не терплю этой пересадки! — вырвалось у Глафиры Семеновны.

Примечания

17

Так нельзя.

18

Мои комплименты, мсье. Да здравствует Франция! Мы русские.