Фантазиста. Первый тайм

Надежда Сухова

Франческо мечтает стать футболистом, но он ещё не знает, насколько тернист будет его путь к вершине. Большой путь маленького человека.

4

На первой тренировке я понял, почему в тот день Гаспаро смотрел на меня с таким пренебрежением: я не умел и сотой части того, что с лёгкостью выделывали мои сверстники. Они могли пробегать четыре круга на стадионе, в то время как я выдыхался уже к середине второго; они отжимались от земли, а я лишь глупо топорщился воронкой кверху; они на руках проходили целый пролёт тренажёра с перекладинами, меня же хватало на три ступени, после чего пальцы предательски разжимались. Ну и конечно, с мячом они обращались куда лучше моего! Набивали его на одной и двух ногах, вели по полю, обегая препятствия, подкидывали, закручивали, катали, пинали. У меня получалось только запинаться об него. А когда я попробовал отбить летящий мяч головой, у меня в глазах потемнело от удара. Единственное, в чём я не уступал своим однокашникам, так это в ловкости и в скорости бега. Когда мы на время бежали шестидесятиметровку, я заметил, как Гаспаро удивлённо вскинул брови после моего финиша. Но всё равно это меня нисколько не обрадовало. После тренировки мальчики отправились в раздевалку, а меня окликнул дедушка Тони.

— Эй, Франческо! Задержись-ка! — он поманил меня пальцем. — Помоги мне мячи собрать.

— Не надорвись только, хлюпик, — хихикнул Деметрио, толкнув меня плечом.

Я и без него был близок к истерике, поэтому едва сдержался, чтобы не разреветься.

— Неси сюда, — тренер кивнул на три мяча, что лежали недалеко от ворот.

Я поплёлся за ними, кое-как сгрёб в охапку, вернулся. В этот момент я был дико зол на тётю Изабеллу, что она не только привезла меня сюда, но и оставила тут на посмешище.

— Надо же, сразу три принёс! — удивился тренер. — Деметрио по одному собирал…

Я остановился, не понимая, к чему он клонит. И, словно прочитав мои мысли, дедушка Тони сказал:

— Не расстраивайся, что чего-то не умеешь. Все мальчики приходят в футбол такими. Важно, хочешь ли ты чему-нибудь научиться. Если ты действительно хочешь стать таким, как Гаспаро или Менотти, ты должен тренироваться.

Я неопределённо кивнул, что-то даже пробубнил. Мне показалось, что эти слова сказаны больше в утешение, нежели в наставление. Но дедушка Тони оказался прав: через пару месяцев я догнал других мальчиков по умениям. Однако радость от этого омрачалась одним фактом. Во время тренировок я был поистине счастлив: если удавалось забить гол или пробежать круг на стадионе быстрее всех. Да просто играть в футбол мне нравилось: я получал от этого удовольствие. Но как только тренировка заканчивалась и я возвращался к обыденным делам, я вспоминал про тётю. Я силился понять, почему она так поступает со мной, искал ей оправдание и пытался вычислить, в чём я виноват, раз бог меня так наказывает. Я со страхом ждал наступления вечера в своей пустой комнате, а когда за окном темнело, мне становилось нестерпимо грустно и одиноко. Настолько, что я почти всегда засыпал в слезах, следя за тягучими полосами света на потолке.

Отчасти грусть приходила из-за того, что я уже сомневался в тётиной любви. Её воскресные посещения начали давать сбои. Первый тревожный звоночек прозвучал в начале октября: тётя не приехала ко мне в воскресенье. Я был шокирован, испуган, унижен. Я бродил вдоль ворот допоздна, всматриваясь в огни каждого автомобиля. Когда наш второй воспитатель, синьора Корона — миловидная толстушка, у которой на уме, как и у моей тёти, были только мужчины, — заставила меня вернуться в корпус, я испугался, что меня бросили. Я держался из последних сил, чтобы не плакать при синьоре Короне, но как только за мной закрылась дверь комнаты, я дал волю чувствам.

Тётя приехала в понедельник. И хотя встречи с родителями в будние дни были запрещены Уставом, София Менотти сделала исключение из жалости ко мне, потому что на завтрак я вышел с опухшими от слёз глазами. Мы с тётей сидели в приёмной на том самом кожаном диване, где полтора месяца назад я ожидал своей участи. Меня распирало от радости, мне хотелось кричать и скакать по комнате, но я сидел и улыбался, глупо вцепившись в тётину ладонь. Тётя была красива и взволнована. Она нежно обнимала меня, называла ласковыми словами, осыпала поцелуями, насовала мне полные карманы сладостей и пообещала в следующие выходные сводить меня в цирк. Потом появилась София Менотти, отправила меня на ужин, а мою тётю пригласила к себе в кабинет. Я могу лишь догадываться, о чём они говорили, но только в следующее воскресенье тётя приехала в «Резерв», когда мы ещё завтракали. Мы с ней действительно сходили в цирк, поели мороженого, погуляли по городу. Вечером, уставший, но довольный, я вернулся в школу. Мне казалось, что жизнь налаживается. В тот день я был счастлив — полноценно, без примесей грусти и страха.

Однако в следующие выходные тётя опять не приехала. Именно в тот день я понял, что счастье больше не вернётся ко мне. Я ждал тётю в понедельник, но напрасно. Теперь она приезжала как бог на душу положит, а в начале декабря и вовсе пропала.

Чтобы как-то занять время и не мучить себя многочасовыми ожиданиями возле ворот школы, я тренировался. Ещё в сентябре я нашёл небольшую полянку в дальнем углу сада и убегал туда, если Деметрио со своими дружками задирал меня. Потом я показал эту полянку Джанфранко, и мы с ним уходили туда играть в футбол, набивали мяч ногами или головой, соревнуясь, кто больше. Иногда мы просто лежали на траве и болтали о своём. Джанфранко рассказывал мне о своих планах: он мечтал стать лётчиком, пилотом больших лайнеров, которые перевозят сотни пассажиров с континента на континент. Папа сказал ему, что у лётчиков должно быть идеальное здоровье и хорошая физическая форма, поэтому Джанфранко пошёл заниматься спортом. В принципе, ему было всё равно — футбол или плавание, он старательно выполнял все упражнения в расчёте на то, что на экзаменах в лётную школу он превзойдёт других мальчиков по силе и ловкости.

Он сочинял про себя-лётчика невероятные истории, как будет обезвреживать террористов на борту своего самолёта, как будет совершать аварийные посадки на воду и другие героические поступки. Мне нравилось слушать его, потому что сам я так фантазировать не умел. Мои нехитрые мечты сводились к приезду тёти и к прогулкам с ней по городу. Раньше я мечтал, что однажды она приедет за мной, скажет: «Собирайся, мы уезжаем навсегда», но потом я понял, что это неосуществимо. И ещё я понял, что исполнение моих мечтаний от меня не зависит. Вот Джанфранко хотел стать лётчиком и прикладывал усилия для достижения своей цели: он занимался спортом, прилежно учился, читал нужные книги, склеивал из бумаги модели самолётов, благо отец раз в месяц привозил ему эти наборы. И каждый раз — с новой моделью.

А я не знал, к чему стремиться. Приблизить приезд тёти я не мог, вернуть к жизни бабушку с дедушкой тоже. Всё, что мне оставалось — просто играть с мячом. Когда Джанфранко корпел над математикой или клеил самолёты, я шёл на свою полянку и там набивал мяч, делал упражнения, которые нам показывал Гаспаро, или просто без жалости расстреливал деревья мячом, пытаясь выместить на них свою злость на тётю. Странно, но я почему-то не злился ни на бабушку, ни на дедушку, ни на маму, хотя эти люди тоже оставили меня. Я даже на отца не злился, так как не надеялся, что он знает о моём существовании. Но тётя Изабелла! Она была жива, она была в этом городе и не могла найти пару часов в неделю, чтобы навестить меня! С каждым днём моя злоба становилась всё сильнее, любовь к тёте постепенно перерастала в ненависть, и когда мамина сестра всё-таки приезжала ко мне, я дулся и грубил ей, а потом, после её отъезда, снова бежал к воротам, ругая себя за то, что так погано поступил с тётей. Впрочем, угрызения совести длились недолго. Я очень быстро возвращался к злости, брал мяч и бежал на полянку.

Думаю, именно эти ежедневные тренировки и разбудили во мне спящие до сей поры отцовские гены: я начал получать всё больше и больше удовольствия от футбола. Мне уже не требовалось злиться, чтобы бить мячом по деревьям. Я просто выбирал себе дерево и старался попадать в него как можно чаще. Со временем цель становились всё сложнее: я выбирал ветки, а на них сучки, чтобы бить точнее. Меня так увлекало это занятие, что я был даже рад, если Джанфранко отказывался идти со мной, а иногда намеренно не звал его.

Как и следовало ожидать, мои старания не прошли даром. Я прогрессировал буквально на глазах. Гаспаро не мог не заметить этого и стал выделять меня из числа других воспитанников. Он давал мне более сложные задания, предъявлял более жёсткие требования, но теперь я не расстраивался, если у меня не получалось. Я знал, что вечером я уйду на полянку и там как следует отработаю этот элемент.

Естественно, такое выборочное отношение тренера ко мне очень злило некоторых мальчиков. Я боялся, что Деметрио, которому я едва доставал до плеча, станет ещё сильнее цеплять меня, но нет. На удивление, наш первый вратарь отнёсся с уважением к моим успехам. Зато наш нападающий Карло Ведзотти мгновенно зачислил меня в список своих заклятых врагов и начал потихоньку мне пакостить. Потихоньку — потому что был достаточно мерзким типом. Милый и приторно вежливый со взрослыми, этот мальчик исподтишка делал гадости другим детям, и взрослые не верили, что такой спокойный и покладистый Карло может совершать столь гнусные поступки. Однако обмануть он мог кого угодно, но только не дедушку Тони, который сразу раскусил сущность маленького хамелеона. Я знал, что в лице нашего полевого тренера я всегда найду заступника, но ябедничать не был приучен с детства. Когда меня в городке обижали соседские мальчики, я никогда не жаловался бабушке, потому что она очень расстраивалась из-за этого, ходила к родителям забияк, а потом возвращалась, пила сердечные капли и, обняв меня, шептала: «Бедная ты моя сиротиночка». Иногда даже плакала. И я, чтобы не расстраивать бабушку, больше не рассказывал ей, что меня обзывают и даже бьют взрослые мальчишки.

Поэтому и на Карло я никогда не жаловался. Это, видимо, вдохновляло его ещё больше. Он пинал или щипал меня, насыпал в еду песка, валял в грязи мою одежду. Я молча терпел его издевательства, старался всё время быть на виду у педагогов, перед которыми Карло вёл себя тише воды ниже травы. Я стирал испачканные шорты и майки, приходил в столовую первым, чтобы успеть хоть немного поесть. В общем, практически на каждый приём Карло я находил противодействие. Единственное, что я ревностно охранял от цепкого взора Ведзотти, — это мою полянку. Я всегда проверял, не следит ли он за мной. Пробирался на своё заветное место разными путями, чтобы запутать эту вредину, если он всё же надумает отыскать меня. Я не понимал, почему он злится на меня, ведь в играх, которые раз в неделю мы играли с командами других спортивных школ, Карло всегда был нападающим, а меня если и выпускали, то только на замену.

Но однажды произошло событие, которое внесло сумятицу в мою только что отрегулированную жизнь. Близился декабрь, темнело рано, да и погода не баловала: с утра шёл дождь, а к вечеру поднялся неприятный ветер, поэтому все воспитанники «Резерва» сидели по своим комнатам, делали уроки или просто дурачились. Я же оделся потеплее и отправился на полянку. Темнота меня не пугала: дорогу я знал прекрасно, мог добраться до своей полянки с закрытыми глазами. Свет фонарей с улицы практически не встречал препятствий, освещая моё уединённое место. Я представлял, что это прожекторы стадиона, и тренироваться мне было во много раз приятнее. Но только не в тот день.

В тот день, как я уже сказал, погода была отвратительная, и я, пока прошёл половину пути, основательно замёрз. Чтобы немного согреться, я припустил во весь дух, на бегу подпрыгивая и стараясь достать головой до нижних веток деревьев. Я так увлёкся этим, что человека, слоняющегося по моей полянке, заметил слишком поздно. В первую секунду я подумал, что это какой-то бандит, перебравшийся через ограждение, и уже хотел бежать обратно в корпус. Однако от разочарования, что моё потайное место кем-то раскрыто, я остановился как вкопанный.

— Я знал, что ты придёшь сюда, — заговорил человек, и по голосу я узнал дедушку Тони. — Ты каждый день приходишь. Я уже целую неделю наблюдаю за тобой.

Я совсем растерялся и сник. Мне стало ужасно плохо от того, что моё уединение, которым я так дорожил, было для кого-то любопытным спектаклем. Пусть даже для такого хорошего человека, как наш полевой тренер.

— Я больше не буду, — пробурчал я, развернулся и зашагал обратно в школу. Мне хотелось как можно скорее уйти от места моего позора.

— Франческо! Стой! — дедушка Тони догнал меня. — Во-первых, невежливо вот так уходить, когда с тобой разговаривают. Во-вторых, я хотел тебя похвалить.

Я стоял, опустив голову. Мне было нестерпимо стыдно, так стыдно, что я даже холода не чувствовал.

— Ты талантливый мальчик, Франческо, — продолжал тренер, — талантливый и трудолюбивый. Я это сразу понял. И когда ты стал очень быстро набирать форму, Гаспаро списал это на твой талант, но я-то знаю, что на одной одарённости далеко не уедешь. Я хотел с тобой поговорить, спросить, на самом ли деле ты нигде не занимался. Но тебя по вечерам не найти, и я решил за тобой проследить. Прости меня, если я тебя напугал.

— Я просто… мне это нравится, — вздохнул я.

— Это замечательно! — дедушка Тони положил руку мне на плечо и повёл к школе. — Я пришёл сказать тебе, что не обязательно уходить в такую даль, чтобы тренироваться. Ты можешь это делать на стадионе. Если хочешь, я попрошу Гаспаро, и он будет заниматься с тобой дополнительно.

В ответ я лишь пожал плечами, потому что мне не нравилась идея с тренировками на стадионе, да ещё в присутствии Гаспаро. Я сразу представил, как мальчишки прилипнут к окнам, чтобы поглазеть на это, как потом Карло начнёт ещё ожесточённой меня унижать, как меня станут ненавидеть даже те, кто сейчас относится равнодушно. Я даже слышал эти обидные выкрики: «Подхалим! Выскочка!». Но с другой стороны, я понимал, что на мою любимую полянку я больше не вернусь, потому что она рассекречена и на ней я уже не смогу чувствовать себя в безопасности. Все пути оказались перекрыты, и мне оставалось выбрать: прекратить занятия или перенести их на стадион, на всеобщее обозрение. Над этой дилеммой мне предстояло размышлять всю ночь.

Когда мы приблизились к зданию школы, дедушка Тони почему-то не свернул на дорогу, ведущую к главным дверям. Он повёл меня на поле.

— Хочешь стать настоящим футболистом — привыкай тренироваться в любых условиях, — пояснил он.

И тут я заметил, что возле трибуны лежит связка мячей. Значит, тренер знал, что мы придём сюда! Он всё предусмотрел! Я почувствовал себя разоблачённым шпионом. Однако дедушка Тони был полон энтузиазма. Он вывел меня на центр стадиона, и мы начали тренировку. Поначалу я не мог сосредоточиться, потому что всё ещё переживал из-за того, что моё тайное место больше не моё и не тайное, но постепенно я втянулся, футбол увлёк меня. Я не заметил, как мы полтора часа провели на поле. Когда я вернулся в комнату, на душе у меня снова стало погано и как-то неспокойно. Тренироваться на виду у всех мне не понравилось. Это сейчас я понимаю, зачем дедушка Тони сделал так: он хотел, чтобы я привык к стадиону, чтобы это поле стало для меня близким и ассоциировалось не только с общими занятиями, но и с футболом вообще.

Следующие два дня я не тренировался вовсе. Тренер не спрашивал, почему я не занимаюсь. Казалось, он вообще не обращает на меня внимания. Однако на третий день я уже изнывал без мяча. Я элементарно не знал, чем себя занять. И вечером решился тайком прокрасться на свою полянку, чтобы хоть немножко понабивать мяч. Я дождался, пока Джанфранко сядет клеить свои самолёты, спустился в спортзал за мячом и наткнулся на дедушку Тони.

— Опять собрался в лес? — строго спросил он.

Я не знал, что ответить, потому что, если бы я соврал, я бы покраснел. Так уж повелось в моей жизни, что врать я не умел вообще, в отличие от Карло.

— Франческо, я запрещаю тебе туда ходить, — уже мягче заговорил тренер. — Не потому, что я хочу досадить тебе. Просто ты там один, если с тобой что-то случится, мы все будем сильно переживать. Особенно я. Если ты будешь на виду, мне будет намного спокойней. Ты понимаешь меня?

— Да… — кивнул я.

— Ну и молодец! — он потрепал меня по волосам. — Так что иди на стадион, а я присоединюсь к тебе через десять минут.

Я совсем этого не хотел. Конечно, с тренером было интересно, он подсказывал, как лучше делать то или иное упражнение, давал новые и непривычные для меня задания, но мне всё-таки хотелось побыть одному. Я испытывал дикий дискомфорт, когда в формуле «я + футбол» появлялось третье слагаемое. Но ослушаться взрослого человека, тем более тренера, я не мог. Да и расстраивать его мне не хотелось. И я отправился на стадион. Немного побегал с мячиком, попинал его в пустые ворота. Пришёл тренер, мы начали занятие. И время опять полетело стремительно. Я даже не успел устать, как дедушка Тони сказал, что пора спать.

На следующий день Карло толкнул меня, когда мы уходили с общей тренировки. Я упал и разбил колено. Пока я ходил в процедурный кабинет, чтобы мне оказали помощь, Ведзотти пробрался в мою комнату и выкинул в окно все мои школьные тетрадки. Мало того, что они разлетелись кто куда, так ещё две из них угодили прямо в лужу. Напомню, что тогда я ходил в начальную школу, и нам ставили отметки не только за ошибки, но и за аккуратность ведения тетрадей. Писал я неразборчиво и с помарками, и учительница ругала меня за любую небрежность. И тут бы я ей принёс тетради, насквозь пропитавшиеся уличной грязью! Я даже представить боялся, что она со мной сделает за это. Глотая слёзы, я молча собрал свои безвозвратно испорченные тетради и направился к себе в комнату. В коридоре мне попался Деметрио.

— Чего скуксился? — усмехнулся он, преграждая дорогу. — Двойки, что ли, отстирывал?

— Нет, — почти беззвучно ответил я, — просто… уронил…

Сейчас мне не хотелось ни с кем говорить. Деметрио смерил меня насмешливым взглядом и пропустил. Я зашёл к себе, немного поплакал и решил, что надо придумать какой-то запор на двери, чтобы в моё отсутствие в комнату больше никто не совался. Я так расстроился из-за тетрадей, что даже на ужин не пошёл. Мне было страшно думать о завтрашнем дне, когда придётся показать нашей учительнице домашнее задание. Конечно, если бы у меня были родители, они бы купили мне новую тетрадь, и я бы переписал работу начисто. Но родителей у меня не было. У меня не было никого, кто мог бы купить мне новую тетрадь. Поэтому я внутренне готовился к завтрашнему нагоняю, придумывая оправдания, чтобы отвести от себя хоть часть удара.

Утром я самый последний уселся в автобус, отвозивший нас в школу, а из него вышел на ватных ногах, поднялся по ступеням крыльца и практически в бессознательном состоянии вошёл в класс. Каково же было моё удивление, когда учительница не разразилась проклятиями, глядя на мою испачканную тетрадь. Она даже улыбнулась мне:

— Всякое бывает, не переживай.

Я был так ошарашен, что даже не спросил, почему она не ругает меня. Эта мысль не покидала меня весь урок, и на перемене я всё же решился подойти и выяснить причину такой нежданной милости.

— Приходил мальчик из вашего «Резерва», — охотно пояснила учительница. — Его, кажется, Карло зовут. Он рассказал, что хотел пошутить и выхватил у тебя портфель. И тетради высыпались оттуда прямо в лужу. Ты теперь заведи новые тетради и в следующий раз застёгивай ранец.

У меня язык не повернулся сказать ей, что я не могу завести новые тетради. Я был так рад, что она не отругала меня, поэтому лишь согласно кивнул и ушёл на место, дабы избежать лишних вопросов.

Но чудеса на этом не закончились. Когда после школы мы снова садились в автобус, Карло подошёл ко мне и процедил, не скрывая ненависти:

— Я попрошу родителей купить тебе новые тетради, если ты никому не скажешь, что я бросил твои в окно.

— Не скажу, — пообещал я.

Он скривился, толкнул меня в грудь и уселся на своё место. Я был поражён происходящему. Какая крёстная фея спустилась на землю, чтобы защитить меня от Ведзотти? Вечером я получил разгадку. Я вышел на стадион, чтобы немного погонять мяч. В самый разгар тренировки кто-то окликнул меня. Я обернулся: у кромки поля стоял Деметрио в спортивной форме.

— Можно с тобой? — спросил он, склонив голову. — Я в воротах постою.

— Можно, — растерялся я.

Он улыбнулся, встал на ворота, и мы начали тренироваться вдвоём. Каждый получал от футбола то, что ему было нужно. Я учился забивать, Деметрио учился ловить. С ним было веселее, чем с дедушкой Тони. Мы забавлялись, награждали друг друга смешными прозвищами, радовались удачам, подражая известным футболистам. А когда, уставшие и довольные, возвращались в корпус, Деметрио вдруг спросил:

— Тебе попало от училки?

— Нет, Карло ей всё рассказал.

— Я знал, что он трус, — усмехнулся вратарь. — Если он снова будет тебя доставать, ты мне только намекни.

И он почти по-братски хлопнул меня по плечу. Тут-то я и понял, что никаких крёстных фей не существует, а существуют рослые мальчики с убедительными аргументами в виде крепких кулаков.

С тех пор мы стали тренироваться с Деметрио. Его неожиданная симпатия ко мне поначалу пугала, но потом я привык. Можно сказать, мы почти подружились. Почти — потому что в обыденной жизни Деметрио со мной практически не общался. У него были свои друзья, с которыми он ходил в столовую и учился в одном классе. Иногда наш вратарь не удостаивал меня даже взгляда. Но всё менялось, как только мы вдвоём выходили на поле. Раза два или три в неделю с нами тренировался Джанфранко, иногда присоединялся кто-нибудь ещё, но чаще всего нас было двое. Остальным мальчикам, даже друзьям Деметрио, больше нравилось тратить свободное время на другие дела. А мы с вратарём увлечённо бегали по полю с мячом и считали это самым лучшим отдыхом. Несколько раз я видел, как Ведзотти наблюдает за нами в окно, и я боялся, что он опять сделает мне какую-нибудь гадость. Но со мной был Деметрио, и это останавливало нашего пакостника.

Так я продолжал свой нехитрый путь профессионального роста, помогая нашему вратарю набираться игрового опыта, и по дороге закреплял нашу с ним странную дружбу.

Между тем близилось Рождество. Школу распускали на десятидневные каникулы. Мальчики делились друг с другом, кто, как и где собирается провести этот праздник. В общем, они жили ожиданиями каникул. И я был уверен, что тётя приготовит мне какой-нибудь сюрприз на Рождество. Я, конечно, не рассчитывал на поход в кино или на концерт, но в душе надеялся, что она сводит меня на крытый каток. Я ни разу там не был, только слышал о нём от Джанфранко, и потому намеревался попросить в качестве подарка несколько кругов по льду. Я, конечно, адекватно оценивал ситуацию и понимал, что тётя на коньки не встанет ни за какие коврижки, разве что только после этого её возьмёт в жены техасский нефтяной магнат. Но я планировал уговорить её полчасика посидеть возле катка на скамейке. Мне казалось, что сподобить тётю Изабеллу на это мне вполне по силам. И я тоже жил ожиданиями.

Наступил канун Рождества. Пришкольная парковка, подобно ёлочному базару, наполнилась разноцветными и разнокалиберными машинами. Вокруг них кружили оживлённые родители, галдели братья-сёстры моих однокашников, а сами юные футболисты не скрывали радости от прощания с «Резервом», пусть даже всего на десять дней. А я прогуливался вдоль забора, высматривая тётин голубой «Фиат». Меня очень отвлекали гам и суета, царившие на парковке, но я старался не обращать внимания на чужое счастье, чтобы не прокараулить своё.

Когда совсем стемнело, синьора Корона, дежурившая в этот последний рабочий день, загнала меня в корпус. Я было попробовал сопротивляться, но она твёрдо пообещала, что даст мне знать о приезде тёти Изабеллы, даже если та явится за полночь. Я ушёл к себе в комнату, но с каждым часом, проведённым в ней, моя вера в то, что за мной приедут, становилась всё слабее. Я сидел на подоконнике, прижавшись лбом к холодному стеклу, глядел на дорогу, по которой то и дело проносились машины, и никак не мог найти ответ на вопрос, почему со мной это произошло. Я даже на ужин не спустился, а синьора Корона, которая наверняка кокетничала с нашим молодым дворником Андреа, сего не заметила. От этого мне стало ещё хуже, и я заплакал.

Пожалуй, впервые в жизни я молился богу не в церкви и не заученными молитвами. Я просил его прислать ко мне тётю Изабеллу и готов был на любую жертву ради этого — есть в столовой всё, что дают, учиться на отлично, перестать грызть ногти. В общем-то, список моих недостатков кончился очень быстро, и я не мог придумать, что ещё принести на алтарь моего нехитрого счастья. Многими днями позже я узнал, что моя тётя наконец-то достигла своей цели, нашла какого-то достаточно обеспеченного парня и укатила с ним в Аргентину. А пока в этот самый кошмарный день в моей жизни я был уверен, что с тётей случилось что-то страшное, как и с моей мамой, иначе я просто не мог оправдать её поступок.

Не помню, сколько времени я провёл в этой спонтанной молитве. С подоконника я переместился на кровать и там плакал, уткнувшись в подушку, засыпал, просыпался, снова плакал и снова засыпал. Это была ужасная ночь. Я вдруг осознал, что теперь я один во всём мире, мне хотелось бежать куда глаза глядят, но я понимал, что всё равно нигде мне не скрыться от своего одиночества. Сиротство — это как шрам. Легко получить и практически невозможно избавиться. Бог оставался глух к моим молитвам, и я просил бабушку забрать меня, в полубреду звал маму, пока, наконец, не заснул окончательно, обессиленный этими рыданиями.