Фантазиста. Первый тайм

Надежда Сухова

Франческо мечтает стать футболистом, но он ещё не знает, насколько тернист будет его путь к вершине. Большой путь маленького человека.

1

Моя тётя Изабелла была женщиной доброй, но слишком одинокой. Одинокой не в том смысле, в каком одиноки, например, творческие люди. Она находилась в перманентном поиске мужа. Непременно богатого и молодого. Правда, на двадцать девятом году критерий «молодой» сменился на более демократичный «нестарый». Однако это не меняло ситуацию: тётя по-прежнему оставалась незамужней, с олимпийской упорностью продолжая знакомиться с мужчинами в казино, где работала барменом.

Именно поэтому моё появление в её жизни было так некстати. Согласитесь, семилетний племянник для одинокой женщины, жаждущей замужества, очень большая проблема. Однако, как я уже говорил, тётя Изабелла была доброй и свою сестру, то бишь мою маму, очень любила. Поэтому скрепя сердце взяла меня на воспитание.

Вы спросите, почему моим воспитанием не занималась мама? Грустно об этом говорить, но моя мама умерла за месяц до того, как мне исполнилось два года. С тех пор заботу о моих жизненно важных потребностях взяли на себя мамины родители. Я жил у них за городом, копался в клумбах вместе с бабушкой, ходил на рыбалку вместе с дедушкой, помогал тёте Изабелле распаковывать сумки, когда она приезжала навестить родителей. А по вечерам, если я долго не засыпал, бабушка рассказывала мне про маму.

Её звали Маргаритой. Она росла болезненной и замкнутой девушкой. Но была у неё любовь всей жизни — молодой футболист. Парень он был талантливый, красивый и по части девок не дурак. Как получилось, что моя мама от него забеременела, никому не известно. Тётя Изабелла говорила, что Марго просто выдумала роман с этим футболистом, чтобы родителям не было стыдно за нечаянного внука. На самом же деле, считала моя тётя, маму просто изнасиловал какой-то подсобный рабочий. Правда, так говорить она стала уже после маминой смерти. И при этом смотрела на меня полными сочувствия глазами.

Но потом моей тихой и местами счастливой жизни пришёл конец. Внезапно от сердечного приступа умер дедушка, и бабушка с горя заболела. Состояние её ухудшалось, и на семейном совете было принято решение поместить бабушку в пансионат, дом сдавать в аренду, а меня отправить на постоянное проживание к тёте Изабелле. Не скажу, что она восприняла это с энтузиазмом, но отдавать единственного внука в приют бабушка не позволила. Впрочем, и она вскорости умерла. Тётя Изабелла поплакала, продала дом, но меня в приют не отвела. Как оказалось, это был всего лишь вопрос времени.

Тем не менее близилась пора, когда нужно было определять меня в учебное заведение. Первый класс я окончил в городке, где мы жили. Учился так себе, писал с ошибками, считал ещё хуже — в общем, знания с трудом влезали в мою голову. Может быть, потому, что она была забита фантазиями о том, как здорово бы мне жилось с мамой и папой. Но оставшись без ежечасного внимания бабушки, я постепенно отбивался от рук. И тётя Изабелла предчувствовала беду, потому что ребёнком я рос подвижным, а значит, школа могла стать испытанием скорее для неё, нежели для меня. И тут очень вовремя тётя узнала об открытии «Резерва нации».

Об этом «Резерве» стоит рассказать отдельно. Задумка открыть футбольную школу-интернат для мальчиков принадлежала Софии Менотти — жене известного футболиста Джанлуки Менотти. Своих детей у Софии не было, а потребность в материнстве росла с каждым годом, поэтому она намеревалась выплеснуть накопленную нежность и заботу на маленьких оболтусов. Вообще-то, школа называлась просто спортивной и носила имя футболиста-основателя. «Резерв нации» — это формулировка одного журналиста, которая вскоре прочно приклеилась к этому учебному заведению.

Итак, тётя Изабелла прознала про «Резерв» и ясно увидела меня в рядах его воспитанников. Она бы лучше с таким напором устраивала свою семейную жизнь, чем мою футбольную, потому что под образ ученика школы Менотти я не подходил по всем параметрам. Во-первых, в школу зачисляли мальчиков девяти-десяти лет, а мне в тот момент только что исполнилось восемь. Во-вторых, хотя я и был подвижным ребёнком, никакими физическими нагрузками, кроме копошения в клубах вместе с бабушкой, меня не обременяли, опасаясь не очень благонадёжной наследственности: моя мама умерла от острой почечной недостаточности. На гены же отца-футболиста, если таковой действительно имел место в маминой судьбе, особо никто не надеялся. В-третьих, для «Резерва» отбирались одарённые воспитанники детских спортивных школ, чьи родители не могли оплачивать тренировки чада и покупать ему хорошее обмундирование. Одним словом, то были дети из семей с достатком ниже среднего. Как выяснилось позже, найти хотя бы дюжину одарённых мальчиков в нашем городе оказалось задачей не из лёгких, потому что клубы с неохотой расставались с талантами, и София отправилась по соседним городам. Однако и там её ждало разочарование, поэтому вместо положенных по Уставу двадцати шести воспитанников в школу было зачислено только двадцать четыре. Это и сыграло главную роль в моей жизни.

Итак, в тот судьбоносный момент острой недокомплектации в конце августа на территорию «Резерва нации» вошла моя тётя. Нарядив меня, как витринную куклу, сама она надела старое платье в синий горох и стоптанные босоножки. Сие должно был символизировать вопиющую бедность нашей семьи и всеобъемлющую заботу тёти обо мне. Добившись аудиенции у Софии Менотти, тётя Изабелла усадила меня на огромный кожаный диван в приёмной и скрылась за дверями кабинета.

Разговор, надо полагать, шёл женский и серьёзный. Я с удовольствием рассматривал стены, увешанные плакатами Джанлуки Менотти и других футболистов сборной, затаив дыхание, взирал на настоящую форму столичного клуба с фамилией основателя школы. В общем, были у меня свои интересы в той приёмной, пока не появилась секретарша. После нашего прихода она куда-то отлучилась и теперь ворвалась в приёмную, словно враг в осаждённый город, пронеслась вдоль моего дивана с каким-то листком, юркнула за дверь кабинета Софии Менотти, через минуту вынырнула обратно и так же стремглав выскочила в коридор. Естественно, после такой бурной передислокации дверь в кабинет она плотно не закрыла, отчего мне стало слышно, о чём разговаривают тётя Изабелла и директор «Резерва нации». Я придвинулся поближе и стал вслушиваться.

— Я вас правильно понимаю: мальчик — круглый сирота? — спрашивала София.

Мне сразу понравился её голос: тёплый, бархатистый, добрый.

— Понимаете, его отец жив и здоров, — со вздохом отвечала тётя Изабелла, — но никто не знает, кто он. Сестра говорила, что у неё был роман с одним ныне известным футболистом. Роман или не роман — трудно сказать, но после этого появился Франческо.

— Ваш мальчик никогда не занимался спортом, и тем более футболом.

— Он очень подвижный и развитый ребёнок, он быстро догонит остальных, — настаивала тётя Изабелла. — Возьмите его хотя бы на полгода, а там посмотрим.

— Но у нас не приют, синьора Фолекки, — не сдавалась София.

— Я буду навещать племянника каждую неделю, — в ответ упорствовала тётя.

В этой нелёгкой битве она начинала брать верх, потому что её желание от меня избавиться было намного сильнее нежелания Софии Менотти меня брать. После недолгих уговоров директор «Резерва нации» сдалась:

— Хорошо, пусть мальчика посмотрит тренер.

Женщины вышли из кабинета. Тётя Изабелла выглядела так, словно ей удалось остановить арабо-израильский конфликт. Он взяла меня за руку и важно повела вон из помещения, следуя за директрисой. Мы вышли на улицу и обошли здание школы, за которым находился стадион. Не такой большой, конечно, как «Стадио Олимпико», но на меня он произвёл неизгладимое впечатление.

Признаюсь честно, до сего момента я в футбол играл всего три раза, если это можно назвать игрой. Взрослые мальчики, которым было по девять-десять лет, неохотно брали меня в команду и всё время ставили на ворота, коими служили прямое, как мачта, дерево и столбик из дырявых покрышек. Верхних пределов ворота не имели, а потому всё, что пролетало между импровизированными штангами на любой высоте от земли, считалось голом. Напомню, что роста я был невыдающегося и лет мне было всего семь, поэтому пропускал я много, хотя и отчаянно бросался на мячи. Во время первой игры мне от души залепили мячом по носу, кровь текла минут двадцать, но я, мужественно стоял в воротах, роняя в пыльную траву крупные алые капли. После третьей игры, когда я пропустил какое-то немыслимое количество мячей (считать я тогда не умел, приходилось только догадываться о размерах трагедии), меня побили. После этого я стал избегать футбола.

Но сейчас, когда я увидел это поле, которое показалось мне просто огромным, эти свежевыкрашенные ворота, эту яркую траву и вытоптанные в штрафной зоне пролысины — всё это родило во мне чувство неземного восторга. Возможно, во мне заговорили отцовские гены. Я с трепетом ступил на газон, едва поспевая за женщинами, которые решительно приближались к двум мужчинам, стоящим на противоположной стороне.

Один из них — невысокий пожилой, но поджарый дяденька с проседью в русых волосах — что-то говорил высокому и могучему красавцу в спортивной форме. Футболка выгодно подчёркивала его рельефные мышцы груди, а бицепсы так натягивали рукава, что казалось, будто ткань сейчас лопнет. Завидев нас, мужчины умолкли и с любопытством ждали нашего приближения.

— Синьор Гаспаро! — окликнула София красавца, и я обомлел, потому что сразу узнал его. Это был Альберто Гаспаро — опорный полузащитник столичного клуба, в прошлом сезоне получивший какую-то жуткую травму, из-за чего был вынужден уйти из большого спорта. Вблизи он выглядел совсем не так, как на поле, да ещё и по телевизору. Тётя Изабелла, видимо, одновременно со мной сообразила, кто перед ней стоит, и преобразилась прямо на глазах. Даже дурацкое платье вдруг стало выгодно подчёркивать её женские прелести.

— Синьор Гаспаро, — повторила София, когда мы подошли совсем близко. — Вот эта синьора хочет отдать нам на обучение своего племянника. Но дело в том, что он… эээ… он не занимался спортом ни дня. Не могли бы вы посмотреть его и сказать, сможем ли мы принять его в ряды воспитанников?

Альберто Гаспаро смерил меня скептическим взглядом, и я готов был провалиться под землю, устыдившись своего неспортивного детства. Наверное, в другой момент он бы посчитал меня ничтожеством и отрезал мне путь в большой спорт, но со мной была любящая тётя Изабелла. Любящая не только меня, но и богатых мускулистых красавцев. Красавцев, пожалуй, даже больше, чем меня. Это и сыграло в моей судьбе ключевую роль. Тётя стрельнула в футболиста глазами и заговорила с придыханием:

— Синьор Гаспаро, вы не представляете, как Франческо любит вас. Он не пропускал ни одной вашей игры. Вы бы видели, как он плакал, когда вы получили травму. Да, конечно, он не занимался в секции, потому что жил в деревне с дедушкой и бабушкой. Он круглый сирота, о нём некому было позаботиться, — в голосе тёти появились нотки, от которых мне стало нестерпимо жаль себя, даже комок в горле встал. — Неужели вы отнимете у мальчика мечту?

Альберто ещё раз оглядел меня, но уже не с таким явным презрением, потом снова перевёл взгляд на тётю Изабеллу. Окрылённая первой удачей, она продолжила с ещё бо́льшим рвением:

— Всё, о чём я прошу, — это взять мальчика на какое-то время, присмотреться к нему, понять, что он из себя представляет. Если вы увидите, что от него не будет толку, его всегда можно вернуть мне.

— Он подходит нам по физическому развитию? — прервала тётю София.

— Софи, не в развитии дело, — вмешался пожилой мужчина. — Если у парня есть талант, физику всегда можно подтянуть. Главное, как он себя в игре будет чувствовать.

— Антонио правильно сказал, — поддакнул Гаспаро. — Физическое развитие ни при чём.

— То есть его можно брать? — на всякий случай уточнила синьора Менотти.

— Возьмём, а там посмотрим, — пожилой мужчина подмигнул мне, и я понял, что моя жизнь с этого момента кардинально изменится. Я готов был порваться на части, чтобы не разочаровать этих милых людей: великолепного Альберто Гаспаро и дедушку Тони — так я про себя назвал пожилого господина. И в эту же секунду, как мне показалось, София Менотти меня возненавидела.