Золотая Орда. Освобождение

Мила Дрим

У настоящей любви бывают испытания.И, кажется, это коснулось и нас.Тучи сгущаются над нашими головами, завистники не дремлют, и люди, которым доверяли раньше, готовы погубить твоё счастье.Хватит ли у нас сил спастись и, самое главное, сохранить семью и любовь друг к другу?

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Камила

— Да, удивительно, такая темненькая, — мама тепло улыбнулась, — хотя, что я говорю — Тимур-то у нас не блондин.

Моих губ тронула задумчивая улыбка. Смотреть вот так, на свою маму, которая держит твою дочь — было в этом что-то трогательное, вечное. Странно, душевно.

— И все равно, твои черты лица, безусловно, есть, красавицы мои, — мама посмотрела на меня — в его светло-карих глазах сияла нежность. — А Тимур сам не приедет?

— Чуть попозже, он по работе поехал.

Мама отвела взгляд в сторону, не желая показывать мне свое отношение к работе моего мужа. Этот вопрос был закрыт для обсуждения — и она знала об этом. Ясмина же, издавая смешные звуки, с интересом смотрела на свою бабушку. Я переживала, не будет ли дочка плакать у нее на руках, но, видимо, мое спокойствие, передавшееся малышке, способствовало ее благоприятному общению с бабулей.

За все эти 5 недель мама была у нас всего пару раз — на выписку, и когда Ясмине исполнилось ровно месяц. Даже не верится, что моей дочке уже целый 1 месяц! Как быстро пролетело время, и, одновременно, эти недели показались мне длиной в целую жизнь.

Столько всего я нового узнала о материнстве, и сколько еще мне предстояло узнать…

— Камилка, — в комнату заглянул Ильнур, его черные глаза тепло заблестели, когда он посмотрел на Ясмину. — Тимур подъезжает, сказал собираться.

— Хорошо, — я улыбнулась брату и послала маме извиняющийся взгляд, — видимо, чай попить не получится.

— Ну, ладно, время — то уже вечер, — согласилась она, — давай наряжай нашу Ясмину. Кормить будешь?

Словно услышав заветное слово, дочка начала жалобно приплакивать.

— Видимо — да, — произнесла я, беря Ясмину на руки. Она стала нетерпеливо сучить ручками — ножками. Мама, плотно прикрыв за собой дверь, вышла из спальни, оставляя нас с дочкой вдвоем. Я принялась кормить малышку грудью. Послышалось довольное причмокивание, и лицо Ясмины стало удовлетворенным. Я улыбнулась ей и коснулась теплой щеки кончиком пальца. Дочка, перестав сосать грудь, внимательно посмотрела на меня, а потом, наполняя мое сердце непередаваемым счастьем, улыбнулась мне.

Где-то в квартире, сперва, зазвонил стационарный телефон, а потом — раздался звонок в дверь. А я сидела, наслаждаясь нашим уединением с Ясминой. Как же здорово было самой кормить ее грудью! Это время было только нашим, таким сокровенно-священным.

Наконец, дочка, насытившись, отлепилась от моей груди и сладко-сладко зевнула. Ага, видимо, скоро заснет. Какая удача! Это будет прекрасно, если в дороге она будет спать. Я аккуратно надела на нее комбинезон и повязала шапочку. Мои движения все еще казались мне неумелыми — и даже такой вроде простой процесс, как одевание ребенка вызывал у меня немало волнения — а удобно ли дочке, а не сильно ли я завязала шапочку, а закрыты ли ушки, а не вспотеет ли она, а не протечет ли подгузник…?

— Дочка, Тимур приехал, — послышался мамин голос.

Я, аккуратно подхватив Ясмину, вышла в коридор. Мой взгляд тут же уперся в мужа — он стоял у входной двери. Немного усталый, но по-прежнему такой привлекательный — в этих темных джинсах и спортивной куртке, наброшенной на широкие плечи, он навеял меня на сладкие воспоминания о тех временах, когда мы еще только начали встречаться. Скучала ли я по ним? Лишь изредка. Потому что сейчас, я ощущала себя значительно счастливее, и на самом деле чувствовала, с появлением дочки, что мы — СЕМЬЯ.

Муж, попрощавшись с мамой, забрал у меня спящую малышку. Я не могла не заметить, как вмиг потеплел его взгляд, стоило только Тимуру посмотреть на нашу дочку. Сердцу стало так спокойно, так хорошо. Скорей бы домой! Я соскучилась и хотела просто обнять мужа.

Обнявшись на прощание с мамой, я последовала за мужем вниз. Наиль шел впереди, Ильнур — позади меня. Вот такой процессией мы вышли на теплый, майский вечер. Я шумно вздохнула, с наслаждением вдыхая ароматный воздух. Чудесно как!

Ильнур что-то спросил у Тимура, и тот, приостановившись возле джипа, ответил ему. У братьев завязалась беседа, и я, почему — то взволнованная, взяла Ясмину к себе на руки. Сейчас минуточку подышим, и сядем в машину.

Внезапно, мое внимание привлекла женская фигура. Приглядевшись, я узнала, кто это. Моя старшая сестра.

— Все нормально, это сестра, — предупредила я Наиля, который собрался, было, встать между нами. Муж и братья, поздоровавшись, продолжили свой разговор, однако Тимур наблюдал за мной.

А я. Я смотрела на Машу, разрываясь от чувств. Мы ведь так и не виделись с ней после того дня. Я не знала, что ей сказать…

— Нянчишься? — сестра как-то горько-пьяно улыбнулась, и до меня дошел аромат ее алкогольных паров.

— Да, — просто ответила я. — Как ты?

— Нормально, ничё, — она сглотнула и смерила взглядом меня, а потом посмотрела на Ясмину — и я, чувствуя странную тревогу, инстинктивно прижала ее к себе еще сильнее. Не то, чтобы Маша была способна причинить ей вред, но… Я не знаю, мне стало не по себе. Сестра снова улыбнулась, а затем, чуть подавшись вперед, приглушенно начала:

— Я ведь не хотела ее, — под словом «ее», я поняла, что она имела в виду свою умершую дочку, — курила каждый день, пила…

Маша нахмурилась:

— Я смотрела на кроватку и думала — для кого она? Никого здесь не будет. Не нужна она мне была, — сестра шумно вздохнула, — я ведь хотела, сперва, аборт сделать. Это мамка меня отговорила. Видишь, как получилось.

Я смотрела на Машу, и не могла понять. Не могла понять ни ее, ни того, зачем она все это говорит именно мне (ведь мы никогда не были по-настоящему близкими сестрами). Так же я не могла понять, что я чувствую к ней. Осуждение? Может быть. Ужас от услышанного? И это тоже.

Но сильнее всего была боль. Разрывающая — мое сердце и душу на нити. Знания о причинах умершей малышки, осознание это, уже, будучи матерью, принесло мне эту боль. Маленькая девочка, которую не ждала мама. Покойся с миром, ангел.

Маша, что-то сказав, скрылась в подъезде дома — видимо, пошла навестить маму. А я, потрясенная, даже не помнила, как села в машину. Пришла в себя лишь на полпути домой — от голоса мужа.

— А? — выдохнула я.

— Говорю, что плачешь?

Я не знала, как Тимур это увидел — он сидел впереди, за рулем, а я сзади, рядом с детской автолюлькой.

— Я не плачу, — тихо ответила я.

— Ага, рассказывай, — голос мужа был почти строгим. — Обидел что ли, кто?

— Нет, просто устала, — уклончиво отозвалась я.

— Домой приедем — отдохнешь, — Тимур сделал тон более добрым, — и расскажешь.

Я лежала и не могла уснуть. Тимур, дочка — уже спали. А я, все еще под впечатлением от встречи с сестрой, пыталась успокоиться. Ее слова, ее откровение — легли тяжким грузом мне на грудь.

И снова пьянство, снова эта проклятая алкогольная зависимость. И я ничего, ничего не могла поделать — я была бессильна! Сколько горя принесла эта пагубная привычка…

Мое тело сотряслось от, прошедшей по нему, судороги. Щеки обожгли слезы — горькие, горячие. И тут же, дочка, захныкав, залилась плачем — и это напугало меня, потому что раньше она так громко не плакала.

Видимо, все это, правда — младенец остро чувствует настроение матери. А я была в ужасном психологическом состоянии. Я приложила Ясмину к груди, но малышка, лишь немного поев, снова залилась плачем. Мне стало страшно за нее. Я проверила ее подгузник, осмотрела всю — с головы до ног, в поисках источника раздражения, но так и не нашла ничего.

А в голове противно стучало, что всему виной мое самочувствие. В итого, треть ночи я ходила с дочкой на руках, а другую треть — Тимур. Когда я снова взяла уставшую от слез дочку и прижала ее к груди, то ко мне пришло уверенное осознание — нужно переезжать подальше от всех этих переживаний. Переведя на мужа взгляд, я произнесла:

— Когда вылетаем в эмираты?