Одиннадцатый цикл

Киан Ардалан (2022)

Утренний колокол звонит о рождении дитя Верховного Божества. Его Семя, чистый лист, чей долг — уничтожить Зло. Сгущающийся туман Ниф наполняет земли страхом. Гниль разъедает тела, а Свидетели молятся, чтобы не стать Забвенными. Четверым смертным предстоит сыграть роль в судьбе Минитрии. Девушка с даром исцеления, которую клеймят ведьмой. Беженец, чье племя люди считают врагами. Нефилим, мечущийся между долгом и милосердием. И женщина-воин, бросающая вызов смерти. Что же предстоит уничтожить Семени, если каждый человек противоречив и волен породить и зло, и добро? Что ж, люди научат его Воле и Состраданию, Ярости и Страху. И Надежде. «Этот роман отвечает всем требованиям гримдаркового шедевра. Потрясающее достижение, утвердившее автора в качестве одного из самых интересных новых голосов в фэнтези». — GRIMDARK MAGAZINE «Если вы устали от того, что в фэнтезийных книгах вас кормят с ложечки одними и теми же предсказуемыми тропами, эта книга должна стать вашим следующим фаворитом». — Out Of This World SFF «Это максимально мрачный роман во всех смыслах этого слова. Каждый важный герой будет страдать! Вас будут испытывать на прочность, толкать и тянуть, а в некоторых случаях заталкивать в темные места, в которые вы никогда не ожидали попасть». — Under The Radar SFF «Книга прекрасна, она захватывает дух, она многих заставит говорить и думать даже после прочтения последнего абзаца». — Escapist «Поклонники “Берсерка” и Dark Souls, это захватывающее эпическое гримдарк фэнтези написано для нас». — Петрик Лео/Novel Notions «По пути вас ждет выдающееся мироустройство, эгоистичные боги, волшебные существа, рожденные из кошмаров, и один из лучших новых писателей». — Out of This World Reviews «Мрачная и кровавая книга, но в то же время чувствительная и с глубиной характеров, которую редко получается достичь. Она не похожа ни на одну другую. Автор — новый принц гримдарка, и он вступил на сцену с триумфом». — Шона Лоулесс «История о том, как узнаваемые герои пытаются найти свое место в откровенно лавкрафтианском мире и вступают в конфликт с институтами, которые были созданы самыми Старшими богами. Институтами, которые призваны служить не человечеству, а загадочным целям Старейшин». — Замиль Ахтар

Глава двадцать четвертая

Далила

Если Клерия — золотая столица цивилизации, а Музея — обитель искусства, то Болтон — уродливая, но действенная промышленная махина. Он облачен в шапку отрыгнутого смога и выкашливает в отравленное небо скверну из черных легких. По слухам, жители Болтона покрыты слоем сажи, под стать домам. Именно в Болтоне создают цистерны для Хаара, в которых туман доставляют заклинателям Клерии.

— О Болтоне и его экономике

Следующий зал, куда меня ввели, источал белоснежную безжизненность наравне с остальной церковью. Опаловые колонны огибали стены, частично в них утопая. Это крыло монастыря было пустым.

Чувство потерянности никак не ослабевало, хотя я и нашла, чему порадоваться: новым белым башмачкам. Смотрелись они чудесно и сидели по ноге.

В целом облачение смотрелось на мне непривычно. Я прежде всего раз видела белый наряд: на монахинях, которые брели через Вороний город. Сердце кольнуло при мысли о том, как бы восхитил семью мой непорочный вид.

Мать Винри привлекла мое внимание к морщинистой старухе напротив с тростью.

В дальних углах зала высились два причудливых, как из готического замка, изваяния стражей. Оба стояли навытяжку, сомкнув раздвоенные острия копий. Лица были скрыты под железными масками с затейливым плавным рисунком, изображающим непоколебимые ангельские черты. По серой стали извивались филигранные лозы, протягиваясь побегами вдоль краев и сплетаясь в простертые крылья.

Белые одежды стражей покрывал эфемерный узор падающих перьев, а с плеч струилась плащом прозрачная вуаль. Оба были странного иссиня-землистого оттенка, будто рождены из плесени, что подернула рассохшийся, в трещинах, лоскут кожи. В трехпалых кистях они сжимали металлические копья.

Искусные изваяния, думала я, — и тут они вонзили в меня безжизненные нечеловеческие глаза из недр масок. Я спряталась за настоятельницей.

— Не бойся, не обидят, — со смешком успокоила она. — Это ангелы, посланцы Великого Архонта. Они поставлены здесь оберегать монастырь.

Я кивнула, но под их взгляд не вышла.

— Подойди-ка, дитя. Дай тебя рассмотреть, — подозвала старушка у круглого мраморного столика, будто и не замечая стражей за спиной.

Вместо церковного белого она была в темнейшем черном. Морщины ямочками и бороздами изъели лицо, веки висели желтыми мешками, зато глаза лучились неугасимым пламенем жизни. Сухими дрожащими губами она прикрывала редкие зубы.

Я робко подступила.

— Как тебя зовут? — Старушка взяла меня за подбородок обеими руками, не столько внемля словам, сколько вглядываясь в лицо.

— Далила, — сказала я.

— Далила… Доброе имя.

— А вы кто?

Она усмехнулась.

— Ведьма, как и ты. Я Люсия. Люсия Гиэван.

— А почему вы в черном? — нахмурилась я.

Теперь уже посмеялась мать Винри.

— Мать Люсия отслужила отведенный срок. Теперь она — Нечистая.

Я посмотрела на старушку в неприкрытом испуге.

— Не волнуйся, это почетно. — Она успокоила меня сердечной улыбкой и коснулась моей рясы, потерла ткань морщинистым большим пальцем. До чего аккуратный, ухоженный на нем ноготь, с таким небольшим краем.

— Взгляни, — сказала она. — Белый цвет, так? Это потому, что тебе только предстоит отдать церкви и ее добродетелям свою чистоту. — Люсия указала на мать Винри. — Чем ты старше, чем ревностнее отдаешься служению, тем меньше в тебе чистоты остается, покуда она не иссякнет. — Теперь она показала на свою рясу. — Моя — иссякла. Я отдала все, что было, и уже ничем не обязана церкви… Почти ничем. Черная ряса означает, что мой долг исполнен. — Может, показалось, но это «почти» едва-едва было подернуто грустью.

— Так что вас здесь держит?

— Ты, — ответила за нее настоятельница.

Люсия осторожно, но крепко взяла меня за руку.

— Идем-ка. — Она куда резвее дозволенного в ее годы заковыляла с тростью к круглому мраморному пьедесталу в углу — тот был мне по шею.

Поверх пьедестала стояла запаянная снизу и сверху железом цилиндрическая склянка, внутри которой клубился и закручивался белый дым. Хвосты его перевивались мерно и ритмично, как будто по велению разума. Рядом стояла миска с порошком самой насыщенной, самой яркой на моей памяти синевы.

И тут я осознала, на что я смотрю. Глаза потрясенно округлились. Одно — слушать об этих диковинках в чужих преданиях, и совсем другое — наблюдать их воочию. Обе и были для меня не больше чем преданием, пустой сказкой, — и вот я стояла перед тем, что даже не чаяла когда-нибудь увидеть.

— Это же… — конец фразы повис в воздухе.

— Хаар, — договорила она за меня.

Я опять бросила взгляд на сосуд, где волокна тумана пресмыкались по-змеиному.

— А это чернила. — Старушка показала на миску. — Для магии красок.

— Зачем это здесь?

— Проверить твои силы.

Я недоуменно посмотрела на обеих монахинь.

— Мне же запрещено колдовать.

Мать Винри кивнула.

— В последний раз можно. Мать Люсия поможет тебе, даст указания и удостоверится, что ты правда владеешь магией. Ей в виде исключения тоже позволено колдовать, чтобы все прошло гладко. Сначала посмотрим, можешь ли заклинать краски и Хаар, а затем проверим твою врожденную силу.

Я покосилась на загадочные и грозные фигуры ангелов по углам. Начало доходить, для чего они здесь на самом деле.

— Не бойся, — заметив мой страх, шепнула мне на ухо Люсия. — Я тебя от них защищу.

Да, верю. Защитит.

Я нерешительно подступила к столику и взялась за холодный мрамор, наморщила лоб.

— Что мне делать?

— Заклинать.

Люсия повернула задвижку снизу цилиндрического сосуда. Тихо, как будто издалека, зашипело, затем угрожающе засвистело. Из отверстия с булавочную головку вытекал и собирался в комья белый туман.

Меня захлестнула необъяснимая паника.

— А что делать-то? — тупо повторила я, осознав вдруг, что в голове совсем пусто.

— Ваять, — без тени волнения сказала Люсия.

Я сосредоточилась на тумане. Кот, стул, орел, колодец, цветок, олень, паук. Вспыхивали в уме образы и мысли, но туман упорно отказывался принимать форму, клубясь и вспухая все беспокойнее с каждой секундой.

— Дитя, ваяй, — надавила престарелая монахиня: время утекало.

Я вглядывалась в белую пелену, напрягая ум, — даже стиснула зубы и закряхтела от натуги. Тщетно.

И вдруг по краям облако обросло четкими гранями, в него просочились цвета. Неужели получается? На минуту от сердца отлегло, но Хаар все бурлил, перевивался, на миг в нем сплелась тварь с круглой шеей, чья морда прижалась изнутри к облаку в немом вопле. Когти скребли из-за преграды тумана, вырисовался вьющийся хвост, и тварь стала переменять коренастые обличья. Вдруг на ее месте возникло око. Оно уставилось на меня с жутким любопытством, моргнуло — и вот глазное яблоко уже будто слеплено из живого месива червей.

Натиск ужаса окончательно меня сломил. Я спасовала и с визгом отвернулась.

Вмиг растаял чудовищный образ, и на моих глазах клубок тумана собрался в небольшое яблоко в руке Люсии.

— Видимо, не твое. — Старушка впилась в мякоть.

Я спряталась за матерью Винри и без поддержки Люсии не подступилась бы к чернилам. Синий цвет воплощает гармонию, исцеление и заботу — так она сообщила, окуная мой дрожащий большой палец в порошок. Тщетно: магия не пробудилась.

— Она точно ведьма? — В голосе Люсии послышалась недовольная нотка: вдруг все напрасно?

— Так гласит отчет, — заверила мать Винри.

Старая монахиня перевела на меня взгляд.

— Что же ты умеешь, дитя?

Я с минуту думала, затем взяла ее руку и занесла свою, излила сияние — без малейшего усилия, точно подала голос.

— Невероятно, — пробормотала мать Винри.

Золотые лучи обволокли руку Люсии. Она вздрогнула при виде того, как подтягивается и молодеет обвисшая кожа на пальцах, как округляются резкие костлявые очертания. Старушка одернула похорошевшую руку и обхватила второй, старой.

— Поразительно, — вторила она сестре.

Столь же быстро рука вернула положенный по годам вид.

— Прямо как госпожа боли… — Люсия завороженно кивнула и с невообразимой прытью схватила мои ладони. Упала трость, стук разлился позабытым эхом. — Тебе ниспослан высший дар, дитя. Пусть им нельзя пользоваться, но это знак! Предзнаменование чего-то великого! — восторгалась моя наставница.

От лучистого восхищения в ее широко распахнутых глазах мне стало не по себе.